КАРЕЛ И ЙОЗЕФ ЧАПЕК
АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
Занявшись сборниками «Сияющие глубины», «Распятие» и «Лелио», критики вспомнили и об этих прозаических мелочах, которые восемь-десять лет тому назад якобы раздражали, приводили в ужас и утомляла читателей разных газет. Они раздражали всем, вплоть до фамилии авторов, хотя она и не столь уж необычна. Толковали тогда, что писателей с такой фамилией вообще не существует, что это попросту блеф или удачный псевдоним, за которым скрывается один человек, некая гонимая миром личность, какой-то разорившийся банкир или, как говорится, человек с прошлым. Утверждали, наконец, что все это мистификация, а сами рассказы — переводы произведении неизвестного французского писателя.
За время, прошедшее с тех пор, авторам удалось доказать, что они существуют. Легенда их молодости развеяна. Читатели, которых некогда интриговал легкомысленный банкир и странник, были разочарованы. Прогоревший финансист, по-видимому, милее их сердцу, чем два мальчика, которые пускали в мир мыльные пузыри своей радужной фантазии.
«Мы принимали ваши непристойности всерьез, — могли бы возразить нам некоторые читатели, — и поэтому искали подходящего автора; нам и в голову не приходило, что все это только безудержная и бесцельная игра. По какому праву вы выказывали такую циничную опытность и дерзкую светскость? Откуда они у вас? И что вы, собственно, хотели этим сказать?»
Именно к этим читателям авторы обращаются снова и с радостью предлагают: «Примите и теперь наши непристойности всерьез. Мы никого не хотим мистифицировать; легенда о банкире фальшива с начала до конца.
Мы можем предложить другую легенду о происхождении «Сада Краконоша». Она не столь увлекательна, как прежняя, но зато она наша собственная. Недавно один неусыпный критик написал где-то, что своими первыми сочинениями авторы мало поведали о себе. Так вот мы с радостью восполняем этот пробел. Ведь никогда не поздно достичь взаимопонимания.
Сад Краконоша в узком смысле слова — это тот край, та врезавшаяся в земную твердь долина реки Упы, по сторонам которой возвышаются величественные, сказочные, священные силуэты: Снежка, Козий хребет, Бренды, Жалтман, Гейшовина... Здесь вы встретите черные валуны, похожие на каменных идолов, а пермская глина красна тут, почти как кровь. Весной со скал и из леса струится серебристая влага, журчат ручейки и низвергаются потоки. И наверное, нигде на свете не цветет столько диких анемонов, богородицыных слезок, вереска и чабреца, горького корня, толии и ятрышников, как здесь. Таинственно расцветает в Крко-ношах редкостный аконит и дикая лилия. Велика колдовская сила папоротников и диковинных хвощей. Там есть лес, в котором нашли клад арабских монет; туда вела Земская дорога; там, наверху, дружище, есть замок с полузасыпанной подземной темницей, где содержали узников, осужденных на голодную смерть; здесь в скалах князь Бржетислав повелел искать золото, а там в травянистой ложбине провалился под землю целый храм. А разве не поразительна и не прекрасна пещера с нежными сталактитами, которую однажды нашел ты сам? А кристаллы и мерцающие прожилки колчедана? А отпечатки доисторических растений на плитках каменного угля? Разве не манил тебя мрак пропасти? И разве не отважился ты забраться в давно заброшенную штольню, из которой непрерывно просачивалась ржавая вода? Я предпочту умолчать о еще более удивительных и прямо-таки невероятных вещах, но ты-то ведь знаешь, что все это правда.
Вон там — дом священника, где ты учился немецкому; но ты заглядывал и в родники, ловил саламандр и коротконожек, остерегался змей и отыскивал нарядную ящерицу, которую в народе называют девушкой-змеей. Наш священник давно уже почил в бозе, а ты живешь и вспоминаешь сад Краконоша.
Там твоему зачарованному взору открылся рай света. Этим краем ты прошел спозаранку, не переставая удивляться, в сладкой истоме, растроганный, возбужденный всем тем неведомым, что мир открывает мальчишкам, потрясенным его таинственностью и красотой.
Промышленность. Но долина ощетинилась фабричными трубами и затянулась пеленой копоти и мглы. Фабрики шумно дышат паром и дымом. Грязь течет из них и плывет радужными масляными лохмотьями по горной реке, в которой перевелась рыба; хор визгливых и басовитых фабричных гудков встречает и провожает день. Нескончаемым потоком движутся синие блузы, пахнущие машиной, машинным маслом, джутом, крахмалом и текстильной пылью. И единственный человеческий запах — запах пота. Тогда тебе казалось, что все рабочие больны туберкулезом.
Ты сам — очарован и устрашен машинами. Что влекло тебя в цехи огромных и шумных фабрик, где ты дрожал от страха и любопытства, когда машина начинала сострясаться и реветь, как связанный великан? Словно тысячи металлических москитов, пронзительно и тонко верещат веретена, оглушительно стучат ткацкие станки, свистят ремни, поет динамо, обжигает дыхание топки котла, сопит и чмокает паровая машина. Ужасен вид ощеренной пасти зубчатых передач, раздробивших уже столько человеческих пальцев. Самое сильное впечатление — маховик, огромное, блестящее, обагренное маслом колесо с шипами, которое вращается безостановочно и бесшумно. Детская мечта и апофеоз: взобраться по тонким железным ребрам на самый верх фабричной трубы.
Горе жизни. Прижавшись носом и губами к оконному стеклу, ты мог смотреть прямо в стеклянные двери трактира, расположенного напротив, а зрение у тебя было прекрасное. Если ты столько раз бегал босиком по черной пыли рабочих кварталов (у тебя прекрасное зрение и чуткий слух), то никто уж не сможет убедить тебя, что в мире мало горя, порока, грязи и ужасов. Их так много, что словами не передать.
И тут же рядом, столь же часто и воочию, ты видел миллионеров, спесь, силу и богатство.
Дом врача. Дома ты ежедневно видел раны, болезни и умирание; твоим первым жизненным впечатлением был танец смерти. Смерть стояла в углу приемной, задернутая занавесом. Посетители очень боялись ее, но ты, изображая из себя героя, кощунственно подавал ей руку. Наверное, ни один мальчишка не видел такого множества раздавленных рук и ног, столько самоубийц, утопленников, ран, мучений и обнаженной, стонущей, хрипящей и кричащей, жгуче болезненной человеческой плоти. Прости, что я напоминаю об этом.
Сопровождая отца во время посещения больных и обследований трупов, ты исходил этот обширный край вдоль и поперек. Красивые дороги через холмы и леса вели к домам страданий; дома страданий оставались позади красивых дорог. Ты видел одновременно двоякий лик мира.
Экзотика. Говорят, что экзотика не для чехов, что мы льнем к своей стране, как тесто в деже. Конечно, это правда; но неужели вы, господа, никогда не зачитывались «Робинзоном Крузо», «Последним из могикан» и Жюлем Верном? И разве сам ты не жил в Чехии и не было у тебя приятелей, таких же, как и ты, из которых один — и разве случайно? — подался к бродячим комедиантам, другой сгинул где-то в Америке, а третий затерялся в мире, став моряком? И ты был таким же, как они.
Книги. Признаться, первой книгой, которая захватила тебя, была не Библия и не героический эпос, а большое «Природоведение в картинках». Из этой книги ты почерпнул первые сведения о характерах мирных и грозных и научился подозревать коварство в каждом кусте, быть осторожным и бояться. Недавно А. Н. написал о тебе, что ты любишь змей, и ты был возмущен, ведь ты никогда не любил змей, они всегда вызывали У тебя брезгливое отвращение своей осклизлостью, спрятанным ядом и тем, что на солнцепеке они меняют кожу. Свою любовь ты отдал собаке, кошке, бабочкам, льву, слону и лирохвосту. Кроме того, ты читал все дозволенное и не дозволенное, лежа на животе под кроватью или раскачиваясь на ветвях в кроне ясеня.
Стать рабочим. Мальчик, который хотел быть шарманщиком, пожарником, капитаном или путешественником, плохо учился, и все решили, что толку из него не выйдет. Поэтому его отдали на фабрику. Он ковал железные скобы, делал подсчеты, монтировал машины, ткал бесконечные полотна для полотенец и скатертей и наконец над километрами солдатского тика, предназначенного для Китая, так затосковал по природе, что убежал с фабрики и стал художником, хотя и это пока что не принесло ему особого счастья.
стихи, воевал с учителями и законниками и, попав в весьма невинный кружок анархистов, вынужден был вскоре покинуть негостеприимную провинциальную гимназию. Убеждения его были расшатаны.
Любовь и пол. А теперь, молодой человек, как вы ни краснейте и ни возражайте, я должен спросить вас еще кое о чем. О сердце, вечно влюбленное! Вспомните с волнением и с любовью — да, с волнением и любовью — тех, кто был для вас образцом красоты и верности, коварства и печали. В годы неиспорченной юности вы писали о женщинах так жестоко и беззастенчиво! Постыдные свидетельства тому есть и в этой книжке, несмотря на тщательный отбор. Сердце, вечно влюбленное! Как вы могли тогда так писать?
Милостивый пан или пани! — не знаю, кто обращается ко мне с вопросом, — я охотнее повинился бы, чем оправдывался. Я не могу объяснить свое тогдашнее поведение ни неопытностью, ни жаждой мести, ни неутоленными желаниями; наоборот, я был тогда вполне счастлив. Но просто не хотелось так легко поддаваться. Вот, собственно, и все.
Мы даже не подозревали, что у нас на родине писать вдвоем — совершенно необычное дело. Мы приехали из провинции, где вместе росли; в Праге у нас не было даже друзей, и мы полностью были предоставлены самим себе. Мы писали сообща потому, что так нам казалось легче, и потому, что каждый из нас не доверял себе. Когда мы обязались раз в неделю поставлять в газету материал, то нашей заботой стало как можно быстрее и увереннее решать, что от нас хотят получить. Замысел чаще всего подсказывало чтение газет, событие дня, текущий момент и погода, форму — неискушенность и молодость.
Авторы тогда даже не вполне осознавали, какими дикими и эксцентричными казались их вещи публике.
которыми портила в те годы свой вкус вся молодежь. Их тоже коснулось очарование красивых глаз Мессалины Альфреда Жарри. Увлекали «Саломея» и «Дориан Грей» О. Уайльда; их трогал также Стринд-берг, Гамсун и Гарборг, а позже Стендаль. Они знали Эдгара По, Бодлера и Гюисманса — иными словами, то, что в переводах было тогда доступно каждому человеку, не владеющему иностранными языками. Но много им говорили в то время также Главачек, Нейман и Дык — да простят они, что мы упоминаем их в этой связи.
И Прага. Сама жизнь. Прежде чем молодые авторы опомнились от удивления перед размахом большого города, от упоения его чувственной роскошью, от первого восхищения его огромными (казалось бы) перспективами, которые его электрическое искусство набрасывало на чистый экран их сознания, было уже поздно: эта книжка была написана. Так и осталась в ней лирическая очарованность и странный вкус, эксцентричная крикливость, контрастное освещение, увлечение вульгаризмами, радость новизны и наслаждения жизнью.
Дело критики выжечь на челе авторов клеймо литературных влияний, дело авторов — злиться, что тем самым у них умышленно выбивают почву из-под ног. Неоднократно случалось, что критика находила у нас «влияния испанские, итальянские, французские, английские и американские» (к сожалению, почти всегда без более точного указания источников), так что мы выглядели самыми неоригинальными и самыми бедными авторами в Чехии. Однако на такую нечеловеческую скромность авторы не способны, а потому отправляют в свет и эти старые произведения как свидетельство о самих себе.
Астральное влияние Венеры в этой книге несомненно. Что касается литературных влияний, то авторы будут приятно польщены, если кто-нибудь из добрых побуждений отыщет интеллигентных и знаменитых крестных отцов для этих детищ литературного невежества, от которого авторы постепенно избавлялись.
Их дальнейшая жизнь уже не имеет особого отношения к этой книжке. Для них наступает пора новых событий, путей, занятий и интересов. Если путь их литературного развития показался некоторым критикам извилистым и нелогичным, то еще более извилист и нелогичен сам путь жизни. Думается только, что в ранней юности взору человека открывается слишком много и смотрит он смело, смотрит с удивлением и восторгом, и от этого все представляется ему несколько преувеличенным и искривленным. Лишь потом появляется внимание к вещам, наступает пора более пристального рассматривания и вслушивания. В ранней юности человек неясно чувствует многоликость и загадочность жизни и одолевает ее смелостью фантазии и желаний, обращенных в будущее; только позднее он научится наблюдать — наблюдать, даже если сердце дрожит и замирает от страха. Не ищите поэтому в нашей книжке того, чего в ней и быть не может. Это книжка ранней молодости, книга двадцатилетних.
незрелая, фривольная, надуманная, рассудочная, нечешская, претенциозная, декадентская, парадоксальная, несерьезная, неестественная, поверхностная, устаревшая; а вот для сочувствующих — несколько добрых слов: книжка незрелая, лирическая, дерзкая, наивная, молодая, грустная и дикая.
ПРИМЕЧАНИЯ
ЙОЗЕФ ЧАПЕК
Йозеф Чапек (1887—1945) — старший брат и неоднократный соавтор К. Чапека, видный чешский художник; выступал как прозаик, драматург, поэт, критик, теоретик искусства.
В 1900 г. был послан родителями учиться немецкому языку в городок Жацлерж, где жил в семье местного трактирщика, онемечившегося чеха. В 1901—1903 гг. посещал немецкую школу прядения и ткачества в городке Врхлаби, а затем в течение года работал учеником на ткацкой фабрике Ф. М. Оберлендера в Упице.
«Не глазеть!» К. Чапек вспоминает, что еще в детские годы для него немало значила «необычайная зоркость брата-художника» (Об искусстве, 233). Вслед за старшим братом, который еще в третьем классе начальной школы задумал роман о чешском юноше, отправляющемся искать золото на Аляску, К. Чапек впервые берется за перо. Свои ранние литературные опыты Йозеф и Карел посылали в детский журнал «Мали чтенарж» («Маленький читатель»).
В 1904 г. Й. Чапек уезжает в Прагу и поступает в Художественно-промышленное училище. В 1907 г., когда и Карел вместе с родителями переезжает в Прагу, братья встречаются вновь и совместно выступают как авторы статей об изобразительном искусстве, иронических миниатюр, составивших впоследствии книгу «Сад Краконоша» (1918), и рассказов, вошедших в книгу «Сияющие глубины» (1916).
Творческое сотрудничество молодых братьев Чапек было настолько тесным, что в упомянутых выше книгах двойное авторство приписано и тем произведениям, которые первоначально публиковались в периодике за подписью одного из них (свои произведения К. Чапек подписывал сокращенно инициалами — К. Й. Ч или К. Й. Чапек, а Й. Чапек — Й. К. Ч. или Й. К. Чапек, причем Карел вместо подлинного своего второго крестного имени Антонин пользовался для второго инициала в подписи именем брата). В июне 1910 г. братья закончили первую свою пьесу — одноактную комедию «Любви игра роковая» (замысел ее принадлежал Йозефу), а в октябре покинули Прагу, чтобы продолжить образование; Йозеф едет в Париж, Карел — в Берлин. В феврале 1911 г. они встречаются в Париже, куда приезжает Карел. Й. Чапеку, принадлежит и замысел комедии «Разбойник», начатой братьями в 1911 г. в Париже, но законченной К. Чапеком уже самостоятельно в 1919 г.
В том же 1919 г. братья Чапек задумывают комедию «Из жизни насекомых» (работа над пьесой, общая идея которой также принадлежала Йозефу, была закончена только в 1921 г.). Весной 1920 г. К. Чапек, «отщипнув» от родившегося у него замысла третьего акта этой пьесы, носящего подзаголовок «Муравьи», «побочную идею тейлоризма», пишет драму «RUR» принесшую ему всемирную славу. Однако предыстоки ее замысла можно видеть в ранних рассказах братьев Чапек «Рассказ назидательный» (1908), «Система» (1908), «L'eventail» (1910). Й. Чапеку принадлежит также идея комедии братьев Чапек «Адам-творец», над которой они работали в 1925—1926 гг. К книгам К. Чапека «Как ставится пьеса» (1925) и «Девять сказок» (1932) Й. Чапек делает свои «добавления» (соответственно глава «Техника сцены» и «Первая разбойничья сказка о толстом прадедушке и разбойниках»). В 1924 г. Й. Чапек опубликовал ироническое эссе «Искусственный человек», где прослеживает историю этого мотива в мировой литературе.
В 1913 г. Й. Чапек пишет картину «Шарманщик», в чертах героя которой можно обнаружить сходство с К. Чапеком. Он иллюстрирует многие книги братьев Чапек и К. Чапека (книжные издания пьес «Разбойник», «RUR», «Из жизни насекомых», роман К. Чапека «Фабрика Абсолюта», книги «Год садовода», «Девять сказок», «Как это делается» и др.), создает эскизы костюмов и декораций (а чаще всего и то и другое) к постановкам пьес братьев Чапек и К. Чапека («RUR», «Из жизни насекомых», «Разбойник») и к спектаклям, которые К. Чапек ставил как режиссер (Ю. Зейер, «Старая история»; А. Геон, «Хлеб»; П. -Б. Шелли, «Ченчи» и др.), неоднократно изображает брата на карикатурах. В свою очередь, К. Чапек ставит пьесу Й. Чапека «Земля многих имен» (1923), пишет о его творчестве (введения к «Альбому десяти графических листов Йозефа Чапека», 1918, и к монографии «Йозеф Чапек», 1924) (см. VII, 410—419).
арестован и содержался в концентрационных лагерях Дахау, Захсенхаузен, Берген-Бельзен; погиб между 4 и 25 апреля 1945 г. В посмертно изданном сборнике Й. Чапека «Стихи из концентрационного лагеря» (1946) несколько стихотворений посвящено памяти брата
АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
Ювенилии, 9—15
Написано совместно с К. Чапеком. Впервые опубликовано в качестве предисловия к книге братьев Чапек «Сад Краконоша» (1918).
С. 10. ... читателей разных газет... —Ранние произведения братьев Чапек, включенные ими позднее в сборник «Сад Краконоша», печатались в 1908—1912 гг. в газетах «Народни листы» и «Лидове новины», в еженедельниках «Народни обзор» и «Горкего тыденик», в журналах «Стопа», «Пршеглед» и «Копршивы» («Крапива»),
— вероятно, Карел Сезима, который в рецензии на книгу братьев Чапек «Сияющие глубины» писал, что она «не дает представления ни о настоящем состоянии своих авторов, ни об их прошлом...» (К. Sezima. Bratři Čapkové. Zářivé hlubiny. — «Lumir», 1916, s. 514).
— Доктор Антонин Чапек, отец братьев Чапек, рудничный врач в поселке Мале Сватонёвице, 30 июня 1890 г. переселился в построенный в 1889—1890 гг. особняк в Упице, где в 1890—1900 гг. занимался частной практикой, а с 1900 г. по 1907 г. был окружным и фабричным врачом. К. Чапек вспоминает о своем отце в лекции, переданной по пражскому радио 8 мая 1932 г. и опубликованной в журнале «Люмир», 1932, № 8 (см. «Как это вышло», VII, 431—433).
Недавно А. Н. ... — Речь идет о рецензии А. Новака «Братья Чапек», опубликованной в газете «Венков» 11 декабря 1917 г. Автор ее писал, что два молодых дебютанта испытывают любовь к змеям и так же, как они, легко меняют кожу.
С. 14. ... влюбился, писал под партой стихи... — Сохранились письма и стихи К. Чапека этой поры, адресованные Анне Неперженой (1890— 1975) (см.: Karel Čapek. Listy Anielce. Praha, 1978). Некоторые из этих стихотворений были опубликованы в брненском журнале «Неделе» («Воскресенье») за 1904 г., в газете «Моравска орлице», в ученических журналах «Обзоры» («Горизонты») и «Ревю неймладших» за 1905 г. ... невинный кружок... — В 1904—1905 гг. К. Чапек становится участником тайного ученического кружка «Мансарда» (собрания поначалу проходили в мансарде у однокашника К. Чапека — Войтеха Краличека). Члены кружка создали собственную библиотеку, обсуждали вопросы политики и искусства, издавали журналы «Обзоры» и «Ревю неймладших», печатавшиеся на гектографе, встречались с рабочими, исповедуя неопределенные анархо-социалистические и атеистические воззрения. Иржи Червены в книге «Воспоминания о «Мансарде» пишет о юном Чапеке: «На первые собрания «Мансарды» он ходил регулярно; его притягивал главным образом одноклассник Войта Краличек, который был старше его и с которым он состязался в сочинении стихов, Чапек еще в третьем классе вызвал возмущение преподавателя чешского языка И литературы сочинением, которое назвал «Человек — белая бестия»; в четвертом классе — еще хуже: сочинение Чапека было прямо революционным и стало причиной его перехода в брнен-скую гимназию...» (J. Červený. Pameti Mansardy. Havličkuv Brod, 1962, s. 15).
C. 15. ... раз в неделю поставлять в газету материал... — Речь идет о сотрудничестве братьев Чапек в еженедельниках «Народни обзор» и «Горкего тыденик», которые редактировал радикальный публицист Карел Горки.
— Имеется в виду героиня одноименного романа А. Жарри.