ПОРТРЕТ
Фейхтвангер в совершенстве владеет мастерством портретной характеристики людей. Портрет у Фейхтвангера неотделим от изображения духовного облика человека, его характера, поведения, переживания в данный момент и т. д. Внешнее описание никогда не выступает отдельно, самостоятельно.
Можно по-разному подходить к этому способу изображения человека. Символисты почти отбрасывают портрет как внешние черты, так как не только одежда, но и поступки человека представляются несущественными. Значение приобретает таинственная жизнь души, потустороннее; та же нивелировка, неразличимость лиц, отсутствие индивидуализации у экспрессионистов и т. д. Можно, наоборот, приавать портрету преувеличенное значение, увлекаясь внешностью как таковой, выделять внешнее описание в особую экспозиционную часть характеристики. Так поступает Вальтер Скотт, подробнейшим образом описывая прежде всего внешний вид своих героев. В романе «Айвенго» наше знакомство со свинопасом Гуртом и шутом Вамбой начинается с их странной одежды, обуви, головных уборов, ошейников и т. д. Лишь после этого из диалога мы узнаем их характер. Вот внешность свинопаса Гурта:
«Вся его одежда состояла из одной узкой кожаной куртки с рукавами, сшитой из дубленой шкуры какого-то зверя, мехом вверх... Это первобытное одеяние покрывало своего хозяина от шеи до колен и заменяло ему все части человеческого костюма... На ногах у него были башмаки, прикрепленные ремнями из медвежьей шкуры, а повыше ступней более тонкие и узкие ремни обвивали икры, оставляя коленки обнаженными, как у горных шотландцев. Чтобы куртка плотнее прилегала к телу, она была перевязана у пояса ширким кожаным кушаком с медной застежкой. К этому кушаку были привешены с одной стороны нечто вроде сумки, с другой - бараний рог со вставленным на конце дульцем, чтобы можно было трубить в него. За поясом торчал длинный, широкий, остроконечный двусторонний нож с роговой рукояткой... Голова этого человека ничем не была покрыта, кроме его собственных, чрезвычайно густых и спутанных волос, выцветших от солнца и принявших темно рыжий, ржавый оттенок, что составляло резкую противоположность с его огромной бородой, которая была светло русого, скорее янтарного цвета»130.
Такой портрет сразу переносит нас в описываемую эпоху, знакомит с материальной культурой, бытом, вводит экзотический предметный мир прошлого.
Для Фейхтвангера менее всего характерен такой статический портрет. Не позирующий, а находящийся в естественном движении, человек является предметом изображения. Писатель, изображающий неподвижного героя, натурщика неизбежно аболютизирует моменты формы, внешнее, физическое, быт. Нельзя не видеть той же установки не материально-вещное в портретах Флобера. Таков, например, эстетизированный портрет Саламбо с неизменным у Флобера обилием цветовых обозначений, как у настоящего художника кисти:
«Она шла по кипарисовой аллее, медленно продвигаясь среди столов предводителей, которые слегка расступалась перед нею. Ее волосы, осыпанные фиолетовой пудрой, были зачесаны кверху в виде башни, по обычаю хананейских девушек, отчего она казалась выше ростом. Жемчужные нити падали от висков к углам рта, розового как полураскрытая граната. Грудь была украшена самоцветными каменьями, напоминавшими узоры на коже мурены. Обнаженные руки, унизанные бриллиантами, выходили из-под туники без рукавов, расшитой красными цветами по черному фону. На ногах была золотая цепочка, регулировавшая походку, а длинный темно-пурпуровый плащ из неизвестной материи волочился за нею, вздымаясь волною при каждом ее шаге»131
Флобер самым тщательным образом и в строгом порядке описывает внешний вид Саламбо, начиная с прически и кончая обувью.
Для Фейхтвангера все эти моменты имеют исключительно служебное значение, являются средством, а не самоцелью. Портрет, как правило, у Фейхтвангера психологически обосновывается; черты лица, движения, одежда описываются постольку, поскольку в них отражается характер, темперамент, мировоззрение человека. Вот почему Фейхтвангер не дает статических портретов, не рисует человека, застывшего в той или другой позе. Он не знает человека в условном, искусственном положении неподвижности, покоя. Человек рисуется во время действия, в то время, когда он движется, спорит, работает, ведет борьбу или находится во власти собственных страстей, одним словом, когда он живет.
«Дон Бартелеми с напряженным вниманием следил за тем, как они раздавали камешек за камешком, цепочку за цепочкой, пряжку за пряжкой. Приподняв правое плечо, вытянув длинную, худую шею, смешно выступавшую из пышного кружевного жабо его старомодного португальского костюма, непомерно тощий и долговязый человек с сизым, костлявым лицом из-под морщинистых век бросал во все стороны жадные, внимательные взоры. Спрятавшись в глубоких впадинах его сдавленного мертвого черепа, притаились его настороженные глаза... С чувством глубокого отвращения слушал Зюсс его глухой холодный, медлительный голос... С невольной дрожью следил он за мертвенной страстью, с которой дон Бартелеми пропускал блестящие камешки сквозь свои длинные, сухие, синеватые пальцы» (с. 201).
В этом великолепном портрете-характеристике все детали необыкновенно выразительны, все части портрета гармонируют друг с другом и создают неповторимый образ. Напряженно-пристальному взгляду жадных глаз (starren Augen), глухому, холодному, медлительному голосу (hohle, kalte, langsame Stimme) соответствуют как нельзя лучше и длинные, сухие, синеватые пальцы (langen, dtirren, blauroten), и старомодный португальский костюм» (alterttimlichen Portugiesertracht). Кроме того, портрет Панкорбу мог стать таким законченным и выразительным потому, что человек взят в наиболее соответствующий для его профессии момент жизни - при завистливом рассматривании чужих драгоценностей, когда все существо его максимально напрягается.
Все романы Фейхтвангера весьма многолюдны, и каждый персонаж имеет свое лицо, так что нельзя смешать двух людей, принять одного за другого. Важным средством индивидуализации является внешность. Но Фейхтвангер не делит своей задачи на отдельные моменты: сначала дать костюм, потом лицо, характер и т. д. С первой встречи Фейхтвангер старается дать всего человека на основании своего авторского знания. Автор давно уже создал в своей творческой лаборатории все нужные ему характеры и не пытается соблюдать какой-либо постепенности, рекомендуя своих героев читателю.
Портрет Фейхтвангера не объективно-описателен, он включает всегда отношение автора, оценочные моменты, сразу ориентирующие читателя относительно характера героя.
любопытных человеческих экземпляров. Стоит вспомнить портрет Фрауенберга в «Безобразной герцогине»: «В нарядном маленьком зале в замка Тауфферс жирный, толстый, полулежал, откинувшись на мягкие подушки, Конрад фон Фрауен-берг. Его голое лицо с широким лягушечьим ртом отливало розоватым блеском... Он щурился, лениво потягивался, зевал, похрустывал суставами» (Er blinzelte, rekelte sich faul gahnte, knackte mit dem Glie-dern - с 204).
Или в другом месте: «Он скалит зубы, насвистывает свою любимую песенку о семи земных радостях, принимается за работу. Его широкий, лягушечий рот растягивается от удовольствия, он прищелкивает языком, чмокает губами, кряхтит, квакает, рыгает» (ег schnalzt, schmatzt, gurgelt, quakt, riilpst - с. 200).
В романе «Еврей Зюсс» Фейхтвангер больше не обращается к гротеску, каким является по существу портрет Фрауенберга, но своей манере выделять какую-либо снижающую черту как ведущую он не изменяет. Вот «вежливый, слащавый» Щютц принимает графиню: «Дипломат, одетый строго по последней моде, - только полудрагоценные камни на башмаках, что вошли в моду в Париже всего недели три назад, - все вновь и вновь в почтительном поклоне клевал огромным крючковатым носом, царапал паркет откинутой назад изящно обутой ногой» (neigte die machtige Hakennase, scharte mit dem FuB nach hinten aus) (c. 60). Фон Риоль своим «безбородым похотливым лицом и крошечной фигуркой, тонущей в складках кимоно, на фоне пышных растений удивительно напоминает разряженную обезьяну» (с. 202).
Фон Редер, командир штутгартской конной гвардии - «шумливый человек, с низким лбом (niedere Stirn), жестким очерком рта и грубыми руками, казавшимися особенно безобразными, когда он надевал перчатки» (с. 285).
«Очень красный массивный» (hochrot, sehrrot) генерал Ремхинген (с. 196).
«Невзрачный, маленький, толстый» (klein, dick and unscheinbar) (с. 210) Фихтель и т. д.
В приведенных примерах, взятых без специального отбора, Фейхтвангер отмечает одну-две внешние черты, так как его внимание привлекает характер человека, а не детали внешности. Он сразу дает общее впечатление от человека, схватывает основное и несколькими резкими мазками его фиксирует.
Очень часто Фейхтвангер совсем обходит внешность, давая только неопределенное представление о ней. Герцогиню Элизабету-Шарлотту он изображает следующим образом: «Тридцать лет просидела она в неуютном замке, в котором герцог оставил только самую необходимую утварь; сидела печальная, запыленная, упрямая, кислая (triibselig, verstaubt, eigensinnig, sauer) и - ждала».
В дальнейшем мы всегда будем встречаться при каждом упоминании того или другого героя с его неизменной принадлежностью -с «крючковатым носом» Шютца, «скелетообразной головой» Панкорбу, «карликовой фигурой» фон Риоля, «низким лбом» Ридера, «свиными глазками» Бенца, с «подвижной, как у ящерицы, головой» Марии-Августы и т. д.
Вообще герои Фейхтвангера всегда делают одни и те же движения, повторяют поступки. Аббат Виктрингский всегда что-либо цитирует; Артезе всегда низко кланяется; Мейнгард поглаживает своего грызуна; Фрауенберг - потягивается, зевает, крякает, поет свою песенку; Бенц всегда говорит одну и ту же фразу - о девке и еврее; София Фишер медленно проходит через комнаты Зюсса; Ландауер потирает зябкие руки и т. д.
«негативным» героям Фейхтвангер часто выражает через какой-либо внешний признак, выражаемый прилагательным или глаголом. В такой роли часто выступает слово schwitzend 'потный, потеющий'. О Мейнгарде говорится: «мысли тяжело ворочалась в его толстой добродушной голове; он даже вспотел»132. О земских чинах, этих хитрых и самоуверенных буржуа чаще всего Фейхтвангер говорит в таком тоне: «Они стояли - упрямые, озабоченные, потные» (schwitzende) (с. 139); «жадная, наглая, потная чернь из сейма» (с. 142); «усталые, вспотевшие в жарко натопленном зале, представители народа, ворча, мрачно переступали с ноги на ногу» (с. 140); тюбингенский профессор, читающий патетические приветственные стихи Карлу-Александру, тоже назван «толстым, смущенным и потным» (dick, befangen, schwitzend) (с. 143). Характеризуя слабого, ничтожного принца Гейнриха-Фридриха, автор ни разу не забывает упомянуть об этом признаке - «потный и дрожащий» (schwitzend, mit zittrigen Gliedern) (с. 120), думал он о захвате власти. Толстый кондитер Бенц благодушествует в трактире, поблескивая потными щеками (schwitzenden Backen) (с. 188). Добросовестный, но бессильный что-либо сделать адвокат Зюсса Меглинг «бегал, потел, писал» (lief, schwitze, schrieb) (с. 534) и т. д.
Не менее компрометирующим является прилагательное fett 'жирный': «жирные бюргерские рожи» (fetten Burgerkanaillen) (с. 10). «Жирный» часто является синонимом глупости, бессилия или подлости.
В такой же роли часто встречается глагол dehnen sich 'потягиваться' как выражение животного удовлетворения. Часто потягивается герцогиня Мария-Августа - самодовольная легкомысленная самка; «Блаженно потянувшись, она откинула маленькую головку» (с. 116), «и она гибко потянулась, удовлетворенно улыбнувшись» (с. 348). «Карл-Александр в прекрасном настроении духа, потягиваясь, опустился в кресло» (с. 142). Потягивается в романе «Безобразная герцогиня» Фрауенберг, («потянулся, мирно заснул» - с 181), Агнесса («она потягивалась под его грубыми ласками, искоса, снизу вверх поглядывая на него» - с. 181).
квакает. Муж Маргариты Иоганн имеет «маленькие волчьи глазки» (с. 83). «Он походил на злую маленькую собачонку» (с. 63) или на «злую, хитрую маленькую обезьянку» (с. 63); голоса Агнессы и ее сестер во время ссор «становились жесткими и пронзительными, словно павлиний крик» (с. 70). «Крадучись, встретились они - Людвиг, высокий длинноносый Виттельсбах, с массивной шеей и огромными голубыми глазами, и Альбрехт - хромой, с поджатыми губами. Обнюхали (berochen) друг друга, кивнули, заключили соглашение» (с. 40). То же и в «Еврее Зюссе». Аристократическая голова князя Турн-и-Таксис «напоминает своей формой голову борзой собаки (eines Windhundes), а у его дочери Марии-Августы была маленькая, подвижная, как у ящерицы (ei-dechsenhaft), головка». У кондитера Венца «свиные глазки», Пан-корбу обладает ястребиным носом (с. 286). «Шобер мучительно страдал, и трясся, как только что остриженная собака» (wie ein geschorener Hund) и т. д.
Нужно отметить еще одно средство, которым неизменно пользуется Фейхтвангер, особенно в своем первом романе. Это утрированное внешне физическое выражение диких страстей, которое подчас принимает неестественный, мелодраматический характер.
Вот как ведет себя Маргарита после первой ссоры со своим мужем Иоганном, когда она убедилась, что он ее не любит:
«Оставшись одна, она отдалась приступу дикого бешенства. Что он собой представлял?... Никогда, ни одной женщине еще не приходилось терпеть такого оскорбительного пренебрежения. Она исцарапала себе грудь, свое бедное, безобразное лицо. Пена появилась в уголках ее рта, она скрежетала зубами, рычала, громко стонала» (schamte, knirschte, knurrte, stohnte) (с. 72).
Таким же образом она реагирует на измену Кретьена:
«В безудержном бешенстве она нагромождала все проклятия, все самые циничные и бессмысленные ругательства, которые, когда-либо случайно услышанные, запечатлелись в ее памяти. Как безумная, металась она по комнате, пока, наконец, обессиленная не свалилась на ковер. Так лежала она, раскинув безобразные набеленные руки, - охрипшая, не способная шевельнуться. Меднокрасные волосы растрепались, рассыпалась сухими прядями» (с. 85).
Таков и муж Маргариты Иоганн:
«Он закричал. Голос его сорвался. Он засмеялся злобно, насмешливо... Он был в эту минуту похож на злую, хитрую маленькую обезьянку» (с. 62-63).
Изгнанный из замка Маргаритой, Иоганн «скрежетал зубами, строил жестокие планы, вынашивая в душе ядовитую злобу, осыпал проклятиями и угрозами страну» (knirschte, wob bosartige Plane, sott Gift, spie Fltiche and Drohnungen in das Land) (c. 114).
Но Маргарита и Иоганн не являются исключениями, не их особыми характерами и темпераментами автор объясняет подобную «манеру» выражать свои чувства. Спокойный и уравновешенный Людвиг, второй муж Маргариты почти ничем не отличается от «дефективного» Иоганна в аналогичных ситуациях: «Он намеренно разжигал в себе глухую ярость против жены», «Маркграф стонал, фыркал, рычал» (с. 172) (schnaufte, knurrte, stohnte) (с. 197). Или вот сцена ссоры супругов:
«Взбешенные стояли они друг против друга. Спокойное мужественное лицо маркграфа было искажено. Маргарита возражала ему с деланным спокойствием, насмешливо и едко... Он сжал кулаки, с трудом удерживаясь, чтобы не ударить ее. Он обычно никогда не бранился. Но на этот раз он накинулся на нее с грубыми ругательствами.
- Ведьма вонючая! Уродина! (Нехе! ScheuBliche! Stinkende!) Сидишь здесь со своей обезьяной и придумываешь, как бы досадить мне! Мало мне, что ли, сраму, что у меня жена, клейменная Богом.? Ты еще имя мое хочешь опозорить? Бегаешь за мужчинами, ты с твоей гнусной внешностью! Что же - парочка хоть куда: Губошлеп и обезьяна! - Он внезапно замолчал и, тяжело ступая, направился к ней. Жилы на его лбу вздулись. Он казался почти обезумевшим от бешенства» (с. 177-178).
Изображая своих обуреваемых страстями героев, Фейхтвангер ищет прежде всего зрительно-ощутимых их проявлений. Они не знают сдержанности в выражении страстей. Наоборот, они неистовствуют. Именно так ведут себя герои первого романа Фейхтвангера.
То же подчеркнутое физическое выражение страстей мы находим и в «Еврее Зюссе», но здесь Фейхтвангер пользуется гораздо экономнее и с большим художественным тактом этим средством изображения людей, применяя его преимущественно к таким необузданным и примитивным натурам, как Карл-Александр. Карлу-Александру изменяет его жена Мария-Августа.
«Герцог устроил неимоверный скандал, расколотил немало зеркал и флаконов с благовониями, разорвал шпагой много дорогого тонкого белья, обозвал Марию-Августу грубыми и оскорбительными именами и даже ударил ее по прелестному, тонкому, изящному лицу цвета старинного благородного мрамора» (с. 261).
визга, царапания и всяких иных признаков аффекта, а выражает свои гнев в более естественной форме. «Потеряв над собой власть, с искаженным лицом, размахивая хлыстом, пробегает она по пустым залам, сквозь ряды от страха жмущихся к стенам лакеев» (с. 60).
В романе совершенно отсутствуют народные портреты. При всем сочувствии народной массе отсутствие веры в ее реальные силы и возможности сказалось в том, что ни одной фигуры из народа Фейхтвангер не вывел. Народ все время присутствует в романе как безликая масса, способная радоваться, ликовать, легкомысленно восторгаться своими правителями или же, наоборот, негодовать, проклинать или молча страдать, но этими авторскими сообщениями и ограничивается изображение народа. Вот почему мы не найдем ни одного портрета человека из народа. Когда автору нужно как-то конкретизировать слишком абстрактнее понятие «народ», то он ограничивается такими скупыми зрительными или слуховыми образами: народ «вытягивает шеи, стараясь разглядеть костюмы гостей» (reckt sich die Halse aus) (с. 209), «У штутгартских жителей сердца и рты (Herzen und Mauler) (с. 143) раскрывались от восторга при виде представительной фигуры своего властителя» (с. 137), «горожане снимали шапки перед Магдален-Сибиллой и многие кричали „Ура"» (с. 228), или в еще более сниженном тоне: «Народ, набив брюхо бесплатной герцогской колбасой, налив пузырь бесплатным герцогским вином... утирая нос и, глядя в небо, орал во все горло: „Да здравствует герцогиня!"(schnupfte... andgrolte) (с. 75).
Хотя Фейхтвангер не сделал попытки выделить из массы отдельную фигуру носителя народных свойств, нам нетрудно было бы представить такой персонаж на основании тех физических признаков, которые имеются в приведенных выше примерах. Этот образ едва ли бы мог порадовать нас богатством или сложностью психики, последовательностью действий, разумным поведением или чувством собственного достоинства.
Таким образом, мы могли убедиться, какой монолитностью и цельностью отличается образ у Фейхтвангера. Портрет его ярко реалистичен. Человек выражает свои основные свойства в поступках, в движениях, чертах лица, в словах, выражает черты общественного человека. Грубость генерала Ремхингена, ростовщическая жадность Панкорбу, ничтожество фон Редера сквозят во всем их облике.
Фейхтвангер не является поклонником френологии или «физиогномики» подобно Бальзаку, он не ищет обязательного выражения характера в каких-либо признаках (выпуклостях, крутых подбородках и т. д.), но, как сатирик-карикатурист, он умеет найти и подчеркнуть, не останавливаясь иногда перед утрированием, такие черты, которые создают эмоциональную окраску образа.
Очень часто резкий контраст между внешностью и настоящей сутью человека Фейхтвангер демонстрирует, изображая своих положительных героях. К числу немногих людей подобного рода относится Никлас Пфеффле, слуга и личный секретарь Зюсса. Этот на вид «бледный, рыхлый, флегматичный человек» во всех случаях проявляет совершенно исключительную энергию и силу воли, благородную преданность своему патрону. «Спокойный, скучающий, слегка утомленный с виду, он свою кипучую энергию скрывал под меланхолической флегмой обрюзгшего, бескровного лица» (с. 53-54).
К такому противопоставлению кажущегося и истинного охотнее всего прибегает Фейхтвангер при изображении евреев. Вот наиболее выразительный в этом отношении несколько обобщенный образ. «Ты видишь еврея-торговца вразнос. Он бредет по дороге, спотыкаясь, безобразный, грязный, настороженный, униженный, хитрый, с искривленным телом и душой (Er geht herum, wackelnd, hasslich, schmutzig, lauersam, geduckt, hinterhaltig, krumm an Seel and Leib). Он омерзителен тебе; ты стараешься не прикоснуться к его грязному, засаленному кафтану. Но внезапно он поднял глаза, и на тебя глянул целый мир, полный вековой мудрости, кротости и скорби. И вшивый еврей (der lausige Jude), сейчас только казавшийся тебе недостойным того, чтобы ты своим чистым сапогом столкнул его в грязь, вдруг возносится над тобой, словно облако, и плывет над тобой, улыбаясь, в далекой, недосягаемой высоте» (с. 318-319).
Мы уже указывали, что именно в таком плане задуман и выполнен образ Ландауера. Автор не забывает каждый раз напомнить читателю такие подробности его фигуры, как потирание зябнущих рук, грязный длиннополый кафтан и завитые пейсы, но только для того, чтобы сейчас же показать, как все это незначительно, несущественно и не выражает настоящего значения в обществе Ландауера, который «находился у самого источника, мог направлять поток по любому руслу» (с. 28).
Наиболее разительным примером несоответствия внешности и сущности является образ Маргариты Маульташ. Ее лицо с обезьяньим ртом, дряблыми обвислыми щеками, серой пятнистой кожей производило отталкивающее впечатление, но безобразная Маргарита имела прекрасную душу.
Однако привлекательная внешность, так же, как и безобразная, может только вводить в заблуждение людей. На этом построен весь роман «Безобразная герцогиня». Рисуя образ Агнессы, Фейхтвангер подчеркивает, какое обманчивое впечатление производила ее красота на окружающих. Расставляя сети Кретьену, она, глядя на него «большими невинными глазами», попросила его дать ей совет (с. 79). «Заставила глаза свои подернуться туманом, губы - смущенно улыбнуться, руку - сделать отстраняющий и в то же время манящий жест. Ответила отрывочными бессвязными словами» (с. 81). Все это были хитро рассчитанные движения, маскировка, но все дело в том, что обычно это принимается за чистую монету. Душа Агнессы была душой холодной и жестокой эгоистки, бессердечной интриганки, но глаза ее выражали кротость и невинность, и из-за нее не только рыцари дрались на турнирах и кончали самоубийством, но и крестьяне, с которыми в ее поместьях обращались очень дурно, «любовались ею, приветствовали ее громкими криками, всячески выражали ей свою любовь» (с. 136).
«формы» и «содержания». Флорентийский финансист Артезе умеет быть приятным, обходительным и услужливым, но за этими качествами он прячет самые отвратительные свойства своей натуры. Портретно он представлен не внушающим опасения или подозрений. «Незаметный» словно тень, необычайно услужливый (schattenhaft, ungeheuer dienstwillig) (с. 73), появился в замке Тироль всесильный банкир. Он, разумеется, с величайшим удовольствием готов был помочь. Он требовал за это только совсем, совсем пустяковой гарантии (ganz, ganz winzigen Gegendienst) (с. 73) - закладной на только что открытые серебряные рудники» (с. 64).
В этом портретном фрагменте иронически подчеркивается умение патентованных хищников облекать в благовидные, приятные формы самые черные замыслы. Люди неискушенные, недалекие, доверчивые или глупые становятся неизменно жертвами таких дельцов.
Наконец, двойственностью отличается фигура самого Зюсса. То, что глубоко запрятано в душе Зюсса, «сокровенное» никак не отражается на его лице. Об этом сам автор говорит устами Вейсензее: «Чувственный алый рот, матово белые, холодные, изящно очерченные щеки, энергичный, жесткий подбородок, проницательные, быстрые, вихревые глаза, гладкий, не затуманенный мечтами лоб... Кому бы пришло в голову, глядя на это холодное как лед, ясное как лед лицо, подозревать о сентиментальной идиллии в лесу!» (с. 284).
«успеха», о чем мы уже говорили.
Примечания.
131 Флобер Г. Саламбо. СПб., 1902. С. 10.
132 Фейхтвангер Л. Безобразная герцогиня. Л.: ГИХЛ, 1935. С. 195