Изотов И.: Ранние исторические романы Лиона Фейхтвангера
Глава 3. "Еврей Зюсс". Литературные источники и параллели

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ИСТОЧНИКИ И ПАРАЛЛЕЛИ

Личность вюртембергского финансового советника Иосифа Зюс-са Оппенгеймера (1692-1738) хорошо известна из историографической науки. Еще в 173 8 г. непосредственно после смерти Зюсса появилось его краткое жизнеописание. В XIX веке вышло еще два биографических очерка о Зюссе, не считая тех беглых более или менее характеристик, который посвящались ему в общих курсах истории. Таким образом, материалов было достаточно для знакомства с этой исторической фигурой. Конечно, автор исторического романа не обязан воспроизводить с протокольной точностью особенности того или другого исторического лица. Фейхтвангер также не сохранил неприкосновенным настоящий облик Зюсса, подчинив правду истории своей идее, но всю биографическую канву и даже с мельчайшими подробностями автор тщательно старается сберечь там, где это не мешает осуществлению его собственных замыслов.

Личность Зюсса стала предметом поэтической обработки еще до Фейхтвангера. Среди произведений немецкого романтика Вильгельма Гауффа (1802-1827) есть повесть Jud Suss. Хотя между этой повестью, выдержанной в националистическом духе, и романом Фейхтвангера мало общего как в сюжете, так и в трактовке образа, есть в повести Гауффа один незначительный мотив, который позволяет думать, что повесть была знакома Фейхтвангеру, ибо в его романе соответствующий момент играет весьма существенную роль. Поэтому считаем нужным напомнить содержание повести.

В штутгартском дворце Зюсса, финансового директора и министра, 12-го февраля 1737 года происходит великолепный был-маскарад по случаю дня рождения хозяина. Множество гостей, наполняющих залы и лестницы дворца, составляли не только сторонники и креатуры Зюсса, но и те, кто в глубине души ненавидели его, но не посмели отказом на приглашение оскорбить могущественного временщика. Герцог Карл-Александр пожаловал к знаменательному дню своего любимца эдиктом о безответственности его поступков в прошлом и будущем.

Самым блестящим моментом бала было появление Зюсса в белом домино, белой шляпе с пурпурно-красными перьями и в черной маске. Он появился в сопровождении изящной дамы в богато убранном драгоценностями восточном костюме, которая привлекла к себе взгляды всех присутствующих. Это была сестра Зюсса Лея, недавно прибывшая из Франкфурта.

На балу происходит крупный скандал. Пользуясь масками, неизвестные высказывают самые оскорбительные для Зюсса замечания при всеобщем одобрительном смехе присутствующих, намекая на его мошенническую чеканку монет, на бессовестную финансовую политику, наконец, на готовящийся государственный переворот. Было арестовано несколько человек. В числе их оказался молодой чиновник, актуариус Густав Ланбек, бывший в костюме сарацина.

Густав, живший по соседству с Зюссом, и Лея, как оказывается, любили друг друга, и когда Зюсс об этом узнает от сестры, он освобождает Густава и даже производит его в должность экспедиционсрата (на 4 ступени выше), но при условии, что Густав женится на Лее. Отец Густава, почтенный бюргер, занимающий должность ландшафтконсулрата, узнав об отношениях между его сыном и сестрой Зюсса, считает позорным для своего рода предполагаемый брак с еврейкой. В семье Ланбека полный семейный разлад.

Между тем становится известным, что Зюсс и его сторонники сумели убедить герцога Карла-Александра ввести в протестантском Вюртемберге католицизм, распустить парламент и захватить всю власть в свои руки. Уже ведутся тайные переговоры с епископом Вюрцбургским. Ходили слухи, что Карл-Александр должен был 11 марта покинуть пределы герцогства, отправиться в крепость Фи-липсбург на время переворота и вернуться назад уже полновластным монархом. В партию Зюсса входили генерал Ремлиннген, экспедиционсрат Гальвакс, регирунсрат Мец и еще несколько человек из парламента.

В центре протестантской партии, готовившейся к контрудару и предупреждению переворота, стояли, по повести, Ланбек - отец Густава, капитан Реельсрингер, шталмейстер Редер, прелат Клингер. Они должны были арестовать Зюсса и его сторонников и затем показать герцогу, «у какой ужасной пропасти стоял он и вся страна».

Но события неожиданно приняли другой оборот. 12-го марта 1737 г. внезапно умер от удара Карл-Александр в гор. Людвигсбурге. Зюсс, едва узнав о его смерти, бежал в Штутгарт, но по дороге был арестован Редером, которой доставил его в Штутгарт, - факт, сохранившийся в песенке:

Da sprach der Herr von Roder
Halt, oder stirb entweder!

При обыски в доме Зюсса было найдено свыше 500 000 гульденов, много драгоценностей, кроме 100 000 гульденов, находившихся в верных руках во Франкфурте.

Зюсса судили, причем в состав суда входил и Густав Ланбек, приговорили к смертной казни, и 4 февраля 1738 он был повешен в специально для этого приготовленной клетке на железной виселице. Сестра Зюсса Лея бросилась в реку Неккар, а Густав Ланбек остался неженатым до конца своих дней, храня верно память о той, которую он так несчастливо полюбил.

Из этого краткого изложения повести Гауффа уже ясно, как велика разница в сюжетной обработке одного и того же исторического материала. Действительная роль Карла-Александра во всяких беззакониях и узурпаторских планах всячески затушевывается. Он везде характеризуется как «храбрый солдат и муж чести», он будет «кранеть от стыда», когда узнает, к каким несчастьям его хотели привести. Об образе жизни Карла-Александра, его распущенности, излишествах и т. д. автор не говорит ни слова.

О преступной деятельности Зюсса сказано также очень мало, если не считать того, что говорят намеками на маскараде - о «шкуродерстве» Зюсса (ein Leuteschinder ist er) и недобросовестной чеканке монет (Pragestock).

Ему инкриминируется, главным образом, попытка совершить политический и церковный переворот, втянув в заговор герцога.

Нужно сказать, что Гауфф не делает исключительным виновником всех бед Вюртемберга одного Зюсса. Наряду с ним ответственность делят его единомышленники - «ужасный Гальвакс», который создавал «так много гибельных планов, так много вводил всевозможных монополий и стремился изобретать все новые и новые», а также еще три его сотрудника, избежавшие участи Зюсса.

Политическая и частная жизнь Зюсса не раскрыта в повести с достаточной полнотой, тем не менее эмоционально образ его достаточно окрашен. Портрет Зюсса Гауфф рисует довольно четко, не скрывая привлекательности и даже благородства, сквозившего в чертах его лица, которое способно было импонировать и казаться порой прекрасным, если бы не злое и враждебное выражение губ, нарушавшее общее благоприятное впечатленье и производившее на некоторых людей ужасное впечатление.

старости остается верным своей возлюбленной Лее, но он не уступил ее мольбам и не смягчил участи ее брата Зюсса.

Обращаясь к роману Фейхтвангера «Еврей Зюсс», мы не находим в нем сюжетного сходства с повестью Гауффа. В последней Зюсс никакого отношения к смерти герцога не имел, тогда как Фейхтвангер делает гибель герцога результатом утонченной мести Зюсса.

Нет у Гауффа и никакого перерождения Зюсса точно так же, как и его добровольной отдачи себя в руки врагов. Зюсс Гауффа, как и исторический, борется за свою жизнь, не останавливаясь перед обманом, угрозами и мольбами. В высшей степени привлекательный образ Леи не играет никакой роли в трактовке Зюсса и его судьбы. Образ этот нужен был автору для романтической интриги и для конструирования морального облика Густава Ланбека, чтобы убедительно доказать возвышенность его принципов, твердость и независимость поведения. Фейхтвангер иначе подходит к этому дополнительному образу. В романе Фейхтвангера у Зюсса нет сестры, но у него есть более близкое существо - дочь, потому что именно ей предназначено сыграть существеннейшую роль в жизни Зюсса.

На эту мысль Фейхтвангера, возможно, натолкнуло другое художественное произведение - повесть Конрада-Фердинанда Мейера Heilige («Святой»).

Впрочем, уже у Гауффа в изображении Зюсса есть одни мотив, не раскрытый автором достаточно и данный только мимоходом. Лея жалуется Густаву на то, что брат держит ее в своем доме, как затворницу, не разрешает ей нигде бывать и даже не позволяет ей показываться при гостях в своем собственном доме. А когда Лея просит брата смягчить этот режим, он отвечает ей, печально вздыхая, что он не хочет, чтобы «она также была потеряна для еврейского народа; она должна молить Бога их отцов, чтобы он сохранил ее благочестивой и чистой, чтобы ее душа стала чистой жертвой искупления (ein reines Opfer) за его душу. К этому порыву благочестия и верности вере отцов автор больше не возвращается. Но именно этот мотив обратил на себя, можно думать, преимущественное внимание

zeine Ztige dtisten und melancholisch).

Этому минутному настроению гауффовского Зюсса у Фейхтвангера соответствует целый мир сложных внутренних переживаний, а сестра, которая должна остаться якорем спасения для Зюсса и которая в повести совсем не соответствует этому назначению, потому что это обыкновенная жизнерадостная девушка, не думающая отказываться ни от каких радостей жизни, превращается у Фейхтвангера в необычайное существо, экзотический цветок, взросший на библейской почве, смесь девической наивности и чистоты, экстатической любви к отцу и каббалистических видений и в то же время - «святая святых» Зюсса, его совесть.

Вопрос о сюжетных влияниях и заимствованиях не заслуживает серьезного внимания, если брать его формалистически, оторванно от идейного содержания произведения. Но он сразу приобретает большой интерес, если его поставить в теснейшую связь с раскрытием всего заключенного в романе содержания, потому что именно сличение лучше всего помогает проникнуть в авторские замыслы.

Фейхтвангер не любит вымышлять сюжетных положений. В исторических романах он или придерживается хроник, или разрешает себе пользоваться схемами других произведений, оставляя для себя тонкую психологическую разработку характеров и построение теорий.

Именно такую роль сыграла повесть немецко-швейцарского писателя Конрада-Фердинанда Мейера (1825-1898) «Святой» в истории возникновения «Еврея Зюсса». Фейхтвангера соблазнило некоторое сходство в общественно-политическом положении и частной жизни двух исторических лиц - знаменитого английского канцлера Томаса Бекета (1119-1170), бывшего правой рукой и любимцем короля Генриха II, и Иосифа Зюсса Оппенгеймера - тайного советника вюртем-бергского герцога Карла-Александра. Конрад-Фердинанд Мейер, рассказывая историю жизни Томаса Бекета, внес в нее некоторые факты романтически-интригующего характера, которых не знает история. При их помощи Мейер пытался объяснить внезапный перелом в отношениях между королем и канцлером и превращение дружеских отношений во враждебные. Фейхтвангер созданную Мейе-ром ситуацию переносит mutatis mutandis в свой роман, что и делает сходство этих двух произведении в данном сюжетном отрезке таким пор азительным.

1. Томас Бекет происходит от смешанного брака английского лорда Гильберта Бекета и прекрасной сарацинки. Сознание своей принадлежности к арабской культуре и необъяснимое тяготение ко всему восточному остается на всю жизнь у Томаса, хотя он живет среди христиан и занимает высшую духовную должность. Полуарабское происхождение Томаса Бекета делало его «неполноценным» с точки зрения английской аристократии и церкви и подчеркивало значительность того головокружительного успеха, какой имел он.

Иосиф Зюсс - сын христианского барона и еврейки, и он так же остается верным еврейству и тогда, когда узнает тайну своего происхождения, потому что он хочет быть обязанным своим положением только самому себе - своему уму и гению, а не отцовскому имени.

2. Фейхтвангер воспользовался и той ситуацией в романе Мейера, которая должна была объяснить непонятный разрыв между английским королем Генрихом II и его ближайшим другом и советником Томасом Бекетом после того, когда последний «по милости» короля стал архиепископом Кентерберийским. Томас резко изменил свое отношение к королю после своего назначения, стал защищать права церкви и ее независимость от королевской власти и в борьбе за власть между королем и папой решительно переходит на сторону папы. Эту перемену ориентации Томаса Бекета Мейер объясняет мотивами личной мести и для этого вводит сомнительный биографический факт - гибель дочери Томаса по вине короля. У Томаса Бекета была дочь, которую он страстно любил и оберегал от пагубного влияния света. Он построил для нее в глухой местности, среди леса прекрасный дворец в мавританском стиле, оставил здесь охрану, которая отвечала головой за жизнь дочери. Плод какой-то романтической любви с сарацинкой в Гренаде, где провел некоторое время канцлер, «лесная фея» получала не совсем обычное воспитание. «Ни распятия, ни молитвенника, ни святого нет у вас в доме!.. Канцлер приносил ребенку пергаменты, покрытые арабскими письменами, разные языческие сказки, сладким вымыслом прикрывающие жестокую жизнь мирскую, и дитя день и ночь потешалось этими красивыми небылицами. Монна Лиза, фряжская искусница играть на лютне, часто в душе обвиняла за это канцлера».⁸³ И вот однажды во время охоты король Генрих II случайно набрел на чудесный дворец и его прелестную обитательницу. В нем проснулась страсть к 15-летней Грации, он решил ее похитить и увезти в один из своих нормандских замков. Узнав об этом, Томас хочет предупредить похищение и увезти дочь в другое место, но во время столкновения с королевскими агентами Грация была смертельно ранена и вскоре умерла. С этого момента Томас возненавидел короля. Он остался на службе у короля, но, став архиепископом, повел антикоролевскую политику, лишил короля покоя и равновесия и в конце концов был убит подосланными королем клевретами.

для характеристики грубого и развратного герцога, во-вторых, - для раскрытия внутреннего мире Зюсса. И Фейхтвангер переносит в свой роман целиком всю ситуацию вплоть до отдельных подробностей: он помещает дочь Зюсса Наэми в отдельный домик среди леса, в глуши, изображает княжескую охоту в лесу и чудесную «находку» - дочь Зюсса, юное и нежное существо, которого еще не коснулись суровые стихии жизни. Наэми, как и Грация, не знает жизни, людей, растет и воспитывается в исключительных, специально для нее созданных условиях иудейской старины, библейских традиций, Талмуда и каббалистики. Через Наэми Зюсс хочет сохранить связь со своим народом, и потому он хочет оставить в неприкосновенности в своей дочери черты тысячелетних традиций подобно Томасу, поддерживавшему при помощи дочери духовную связь со своей этнической основой. Далее идет смерть Наэми по вине герцога, затаенная глухая ненависть и месть, соответствующие целиком этим же мотивам у Мейера. В этом последнем случае Фейхтвангеру пришлось разойтись с фактами историческими. В действительности к смерти герцога Иосиф Зюсс никакого отношения не имел. Фейхтвангер сделал Зюсса виновником смерти Карла-Александра, в качестве фактического вдохновителя и тайной пружины заговора способствует его провалу, который и приводит к внезапной смерти Карла-Александра.

Подобно тому, как мстительное чувство руководит Томасом Бекетом и его деятельность наносит психическую травму королю Англии, делая в конце концов жизнь его невыносимой, Фейхтвангер развертывает мстительные действия Зюсса и создает неподражаемую сцену, когда Зюсс произносит свою полную мстительной злобы, издевательства и злорадного торжества речь над разбитым параличом, но все понимающим врагом.

3. Не пренебрегает Фейхтвангер и мелочами, отдельными деталями, которые помогли Мейеру дать более полное представление о его герое. О жилище Томаса мы узнаем следующее: «И он любил услаждать свои взоры, - хотя великий лжепророк и запретил своим приверженцам тешить себя людскими изображениями, - созерцанием белых спокойных тел целомудренных мраморных женщин, которых он понаставил в своих дворцах». Это описание сразу приводит на память роскошный дом Зюсса, в котором он также вопреки обычаям и иудейскому закону («не сотвори себе кумира») поставил бюсты великих людей древности. И даже знаменитый арабский конь Зюсса белой масти (кобыла Ассьяде), который столько раз фигурирует в романе, придавая блеск и значительность своему седоку, медленно проезжающему по улицам Вюртемберга, взят из арсенала средств Мейера. Достаточно вспомнить «серебристо-серого жеребца» Томаса или такое место: «Правда, он (Томас) не мог поспорить с нормандскими рыцарями в свежести лица и в могучем росте; но он с несравненным изяществом правил своим гарцующим арабским конем в золотой упряжи, и его бледное лицо отличалось сосредоточенностью и приветливостью».

Так воспроизводит Фейхтвангер в Зюсее особенности характера и судьбы другого исторического лица. Автора не может смутить возможный упрек в этой механической и казалось бы, не обоснованной трансплантации сюжетных моментов, потому что ему нужна лишь канва (не все ли равно, откуда она будет взята?), на которой он создает - и теперь уже совершенно самостоятельно - очень замысловатый узор, сложный психологический рисунок - образ Зюсса.

От биографов Зюсса мы знаем, что ни сестры Леи, ни дочери у него не было, но из двух возможных вариантов, которые подсказывала художественная литература - сестра (Гауфф) или дочь (Мейер) - Фейхтвангер остановился на втором. Сестра Зюсса в повести Гауффа никакого значения в судьбе брата не имеет, тогда как дочь героя в повести Мейера играет решающую роль. Как раз это необходимо было Фейхтвангеру для осуществления его замысла.

Наэми, это был все-таки только очень сильный толчок для того перелома, который уже давно подготовлялся, потому что очень благоприятной почвой для него была двойственность Зюсса, заложенная в самой его природе. Но для изображения Зюсса с этой стороны уже никакие литературные аналогии не годились, так как Фейхтвангер вступает здесь в свою собственную область, в свою излюбленную сферу идей, неразрешенных и неразрешимых вопросов, пытливых исканий и сомнений.

Кроме названных выше произведений, в распоряжении Фейхтвангера были подлинные и достоверные историко-биографические материалы. В 1853 г. в Тюбингене вышла брошюра под названием Leben und Thaten des berachtigten Juden Suss Oppenheimer, составитель которой, не называя своего имени, сообщает в предисловии, что в 1738 г. в Германии появилась книга о Зюссе Оппенгеймере, в которой жизнь его подробно описана; но так как она стала уже библиографической редкостью, то автор полагает, что не лишним будет написать новую биографию Зюсса. Автор брошюры фактически ограничивается перечислением мошеннических дел Зюсса, чрезвычайно мало внимания уделяя общему положению в Вюртембергском герцогстве. Личность Карла-Александра всячески реабилитируется, говоря же о Зюссе, автор предельно сгущает краски, шовинистически связывая преступность Зюсса с его национальностью. Имеются в этой биографии Зюсса и ошибки; так, Зюсс назван здесь министром, тогда как на самом деле он никакой официальной должности никогда не занимал.

Гораздо обстоятельнее и достовернее другой биографический труд, принадлежащий Манфреду Циммерманну и вышедший в 1874 году в Штутгарте под названием Josef Suss Oppenheimer ein Finanz-mann des 18 Jahrhunderts.

Автор довольно подробно описывает жизнь Иосифа Зюсса на фоне политических событий страны, знакомя читателя с положением народа, с конституцией Вюртемберга, интригами католиков и т. д., причем он старается сохранить по возможности беспристрастный тон, рассказывая историю жизни Зюсса.

Сочинение Циммерманна послужило Фейхтвангеру главным историческим источником для знакомства с жизнью и деятельностью Зюсса. Другие исторические материалы нужны были Фейхтвангеру для освещения иных вопросов - о герцоге Эбергарде Людвиге и графине Гревениц, об истории эслингенского убийства и преследовании евреев в XVIII веке, о деятельности евангелических кружков и т. д. Кроме этих трех больших тем и еще некоторых незначительных эпизодов, в романе нет ничего, чего бы не было в сочинении Циммерманна. В этом убеждает нас самое беглое знакомство с книгой Циммерманна. Не только все факты жизни Зюсса и Карла-Александра заимствованы из этого сочинения, но и характеристики исторических лиц - Зюсса, герцога, Ремхингена, Вейсензее, епископа Вюрцбургского, адвоката Меглинга, юриста Гарпрехта, финансового советника Панкорбу и др. Масса других второстепенных лиц имеются в книге Циммерманна, хотя характеры их там только слегка намечены; таковы регирунсрат Гетц, его мать и дочь - любовницы Зюсса, камердинер Нейффер, темнокожий, кондитер Бенц, дочь Вейсензее Магдален-Сибилла, герцогиня Мария-Августа, любовница Зюсса - дочь каммерфискала Фишера, креатуры Зюсса -Гальвакс, Бюлар и т. д. Наконец, Фейхтвангер пользуется и готовыми художественными средствами Циммерманна - маленькими сценами, художественными подробностями и красками, диалогами; можно было бы привести немало примеров, когда Фейхтвангер переносит тот или иной факт почти дословно или с легкими текстуальными изменениями.

Мы не сомневаемся в праве писателя самым широким образом пользоваться всеми доступными ему историческими материалами при условии их соответствующей художественной переработки.

Приведенные выше текстуальные сближения вводят нас в мастерскую художника и знакомят с характером использования источников, с отдельными приемами поэтической техники, таящими в себе, может быть, некоторые неудобства.

Так, отдельные заимствуемые факты даже в чужом изложении при удачном использовании не могут портить художественного впечатления, а если при этом приводятся подлинные поступки исторического лица (например, герцог в припадке ярости «бросает в стену чашку с горячим бульоном» - Циммерманн, с. 101, Фейхтвангер -с. 441) или подлинные слова, то они даже необходимы и художественно вполне оправданы. Иное дело, когда автор насыщает изложение массой таких конкретных фактов, которые берутся целиком из используемого источника и не вводятся органически в художественную ткань произведения. Циммерманн на десяти страницах текста (с. 62-71) подробно излагает все мошеннические приемы выкачивания денег из населения Зюссом и его сторонниками (Мец, Брейер, Гальвакс, Шопп, Лавц). Фейхтвангер в том же порядке, но еще более сжато (с. 174-177) перечисляет все эти мероприятия Зюсса, добиваясь не столько художественной яркости, сколько исчерпывающей полноты. Таким образом читатель встречается всё время с множеством единичных фактов и даже цифр, которыми пестрят страницы романа. Эти имена в большинстве случаев ничего не говорят читателю, потому что они появляются на той или другой странице для того, чтобы исчезнуть на следующей. В романе «Еврей Зюсс» насчитывается 175 имен персонажей, в романе Флобера «Саламбо» только 17, но эта громадная разница только кажущаяся: восемь десятых названных в романе Фейхтвангера лиц не действуют. Какой-то крупный чиновник Вольф пострадал от жестокой и хищнической системы, введенной в Вюртемберге, потому что не хотел уплатить значительной суммы. У него отнята мельница, сам он заключен в тюрьму и т. д. ⁸⁷⁸⁸ Фейхтвангер этот факт хочет сделать более ощутимым и вносит подробности, каких у Циммерманна нет, например: «когда ему было объявлено о наложении предварительного ареста на его виноградники, этот вспыльчивый, полнокровный человек бросился душить чиновника, передавшего ему указ» (с. 176). Но эти детали не имеют все же существенного значения. Фейхтвангер подвергает лишь первичной художественной обработке эмпирический материал. Вольф остается случайным персонажем, который не может глубоко заинтересовать читателя. Таких образов, а также образов еще менее значительных -иногда это люди, названные только по именам - в романе множество. Здесь чувствуется влияние материала. Есть целые главы, которые представляются только расширенными иллюстрациями, и то, что они занимают больше места, мало спасает положение. Такова, например, вся глава о полотняной мануфактуре, принадлежащей Шертлину, рассказанная на шести страницах (с. 185-190). Автор хотел более крепко вмонтировать этот эпизод в целое и с этой целью в другом месте еще раз возвращает нас к судьбе семьи Шертлина, но эта история все-таки остается чужеродным телом, публицистическим отклонением, необходимым автору для пополнения «списка преступлений» Зюсса и только. И здесь автор идет путем экстенсивным, путем расширения материала, а не его углубления. Совершенно другим методом пользуется автор, вводя в роман другое лицо -дочь прелата Вейсензее Магдален-Сибиллу. Она уже не является статистом, «вещественным доказательством», как Вольф пли Шертлин; она дана в романе не только как живой человек, но и втянута в сюжетную интригу, в действие. Однако характерно, что для оживления Магдален-Сибиллы автору пришлось уже обратиться к выдумке, сочинить ее связь о Карлом-Александром, точно так же, как пришлось придумать для создания трагизма Зюсса образ Наэми и всю историю покушения на нее Карла-Александра. Когда автор придерживается действительных фактов, он сбивается на хронику, а когда он хочет быть романистом, он отказывается от действительных фактов, и это неизбежно. Эмпирическая данность не представляет собой готового сюжета, от действительности нужно отойти на некоторое расстояние, чтобы ее лучше увидеть и изобразить. И напрасно Фейхтвангер пытается бороться с этим законом, напрасно он хочет создать историзм нагромождением имен, документально засвидетельствованных, или исторической фактографией, тогда как эффективнее было бы более экономно пользоваться не переработанными фактами.

Но если Фейхтвангер нередко пренебрегает обработкой чисто исторических материалов, считая это второстепенным делом, то все-таки в романе мы найдем немало всякого рода изменений и отклонений, вызванных художественными потребностями - хронологических перестановок, изменений характеров исторических лиц в ту или другую сторону и т. д.

Изменения в хронологии фактов сводятся к следующему. Фейхтвангер сгущает события. Действие романа он начинает со времени приезда Зюсса на курорт в Вильдбаде. В это время начинается и история знакомства Зюсса с Карлом-Александром, закончившаяся для Зюсса столь трагически. Из биографии Зюсса, написанной Цим-мерманном, мы знаем, что эта встреча произошла в летние месяцы 1732 года, за полтора года до прихода к власти Карла-Александра (он стал герцогом 16 декабря 1733). Как всегда, дат Фейхтвангер не дает совсем, и это объясняется тем, что события излагаются далеко не в соответствии с историей. К этому же моменту Фейхтвангер приурочивает и главнейшие события в жизни Карла-Александра -принятие католичества, женитьбу на регенсбургской принцессе, отказ сейма в выдаче Карлу-Александру ссуды, знакомство с кабба-листом, предсказывающим ему власть и т. д. Интерес представляет последнее. У Фейхтвангера приход к власти Карла-Александра кажется ему мало вероятным, потому что еще в живых Людвиг-Эбергард и его прямой наследник. На самом деле все эти события были растянуты на более продолжительное время. Женитьба Карла-Александра на регенсбургской принцессе Турн-и-Таксис состоялась еще 1 мая 1727 (см. Zimmermann, s. 31), а не летом 1732 года, тогда же или несколько раньше было принято католичество. Наследного принца во время пребывания Карла-Александра в Вильдбаде уже не было в живых (он умер в 1731 году).

Что достигается этой концентрацией событий? Во-первых, удобное для всякого художественного произведения «единство времени и действия». Здесь завязываются основные узлы произведения. Карл-Александр ведет непримиримую вражду с парламентом, который отказывал ему в выдаче денег по цивильному листу. Находясь в нужде, к тому же взбешенный таким отношением к нему парламента, Карл-Александр решает жениться на богатой принцессе-католичке и переменить веру. «Ради одного этого стоило принять католичество», - думает Карл-Александр⁸⁹

Оставление Фейхтвангером в живых наследного принца тоже находит свое композиционное оправдание в романе. Оно необходимо было автору для освещения характеров в нужном ему аспекте. По Циммерманну, каббалист предсказывает Карлу-Алексардру корону, но там для этого не нужно было особого «вещего» дара - от трона отделял Карла-Александра только Людвиг-Эбергард, которому тогда уже было 55 лет.⁹⁰

Иначе говоря, в реальности трезво мыслящий Зюсс делает ставку на Карла-Александра без особого риска для своего капитала, которым он ссужает нищего принца.

В романе же действия каббалиста Габриэля и Зюсса кажутся таящими в себе нечто таинственное при наличии стольких препятствия на пути Карла-Александра к герцогской короне. Именно такой таинственностью окутывает Фейхтвангер фигуру Габриэля, психологически усложняя также Зюсса. «Тот, кто не обладает тайным чутьем, даром на мгновенье твердо знать - вот это предприятие, эта кость, этот человек принесет счастье, - тот лучше пусть не занимается делами, откажется от мысли добиться успеха в жизни. И такое вот непреодолимое чутье влекло его к Карлу-Александру (с. 72). Исторический Зюсс, судя по характеристике его биографа, обладал не столько загадочным чутьем, сколько простым расчетом.

Таким образом, хронологические передвижки совершаются, с одной стороны, для «улучшения» сюжетных связей, с другой - как вспомогательное средство при создании нужных характеров.

Циммерманн рисует Зюсса человеком свободным от всяких религиозных предрассудков и суеверий. «Народная легенда, -говорит он, - даже до последнего времени рассказывает о Зюссе, что он обращается к каббалистам, чтобы узнать о своем будущем. Но тайны каббалистики были не в характере Зюсса. Он верил, что он сам лучший кузнец своего счастья и что его успех зависит целиком от земных дел... Впрочем, как средство для достижения своих целей он охотно употребляет также и потустороннее» (das Uberirdische -с. 22). Циммерманн рассказывает, как Зюсс действительно использовал в своих собственных целях легковерие других людей и прежде всего Карла-Александра. Принц был суеверен. Это учел Зюсс. Он сказал Карлу-Александру, когда тот был еще сербским штатгальтером, что «он вопрошал неких каббалистов о его судьбе и получил от них ответ, что принц, несомненно, станет правителем в земле Вюр-тембергской. Он не заблуждался, предвидя, что принц охотно даст большие деньги, чтобы узнать эту тайну» (с. 23). Полное неверие в каббалистические бредни Зюсс проявил и в другом случае. Циммерманн передает рассказ очевидца, что во время приготовлений к перевороту произошел следующий любопытный эпизод, бросающий свет на характеры как герцога, так и Зюсса. За несколько дней до герцогского бала, устроенного в Людвигсбурге, туда прибыл так называемый маг, старый седобородый звездочет и толкователь. Этот звездочет обещал герцогу в течение нескольких дней истолковать по звездам исход его предприятия... Он принес всевозможные подставки, треугольники, подзорные трубы, заперся в уединенной комнате высоко вверху в замке, приказал принести земли из кладбища, собрал воду из запотевших оконных стекол при появившемся месяце, сварил горох, сжег осину на угли и проделал множества других еще более удивительных вещей. Когда на небе показались звезды, он поднялся в одной белой рубашке, разрисованной всевозможными фигурами, на плоскую крышу в ее северной части, зажег свет путем трения сухого дерева, сделал затем круг, поместился в нем посредине и лежал там до полуночи, затем ушел вниз в свою комнату, где вскоре после этого стал звонить так, как будто лошадь с толстой гремящей сбруей пронеслась через окно. Так рассказывал об этом телохранитель герцога, который, как ни было ему жутко, из любопытства прокрался вслед за ним (магом) наверх. Герцог, видимо, доверял чародею и предоставлял ему полную свободу действий. Но Зюсс смеялся магу в лицо и называл его тупоголовым (stumpfsinnig). «Господин герцог, - говорил Зюсс, указывая на пушки, - это лучшие звездочеты и толкователи» (с. 99-100).

Таким образом, Зюсс был на самом деле трезвым практиком, человеком дела и фактов, рационалистом. Фейхтвангер колеблется между двумя точками зрения. То он изображает его таким, каким его рисует биограф, то подчиняет его своему замыслу, влагая мистические наклонности в Зюсса. Достаточно вспомнить хотя бы один из многих эпизодов романа Фейхтвангера, где каббалист Габриэль оказывает такое необъяснимо жуткое впечатление не только на Карла-Александра, но и на Зюсса одним своим видом или даже именем. Зюсс пытается убедить герцога, что ему не следует задумываться над зловещими предсказаниями мага Габриэля, но сам Зюсс не может освободиться от влияния этого человека. «Он внезапно смолк. У него сдавило дыхание, и голова его невольно склонилась набок. Ему показалось, что к нему через плечо заглядывает некто с его собственным лицом, но ощущение это было смутным, туманным. Герцог также замолчал. Окружающие предметы словно потеряли свою окраску; сидевший перед ним еврей странно поблек. Ему почудилось, что он движется в каком-то таинственном танце; впереди, держа его за руку, шагает жуткий, таинственный маг, рабби Габриель, другую его руку держит Зюсс»⁹¹ .

Но самым крупным отклонением от истории является у Фейхтвангера рассказ о поведении Зюсса после смерти герцога. С этого именно момента в романе начинается духовный рост Зюсса, его возвышение над всеми окружающими, превращение погрязшего в житейской суете дельца в мудрого философа, взирающего с сожалением и снисхождением на людей с высоты своего нового познания мира. У Фейхтвангера Иосиф Зюсс совершенно перерождается после осуществления мести и добровольно идет навстречу смерти, хотя ему неоднократно представляется возможность спастись.

В действительности дело обстояло иначе. Зюсс дважды пытался бежать. В первый раз ему удалось бежать из своего жилища, где он содержался под стражей, и только через час после бегства было обнаружено его исчезновение. «Слух о бегстве быстро распространился в Штутгарте. Командир городской конной гвардии майор фон Редер и пять конногвардейцев - Гукенбергер, Трефтс, Вайс, Манн и Мейер, первые, кто к нему присоединились, бросились вдогонку за Зюссом... На Корнвестхеймской возвышенности они настигли беглеца. Держа пистолет со взведенным курком, Редер закричал ему: „Стой!". (См. Zimmermann, s. 111).

«Собственно говоря, арест Зюсса был произведен без всяких затруднений и не потребовал проявлений особого геройства. Поэтому было необходимо несколько приукрасить историю этого ареста, придать ему более благородный и романтический характер... Из уст в уста передавались подробности: Зюсс-де пытался пробраться через виноградники, успел даже уйти довольно далеко по Криксбергской дороге. Но тут майор Редер собрал своих лучших конногвардейцев -даже имена их были известны - Гукенбергер, Трефтс, Вейс, Манн, Мейер, - и они вшестером помчались в погоню. На Корнвестхеймской возвышенности они настигли беглеца. Нажав курок⁹²  своего пистолета, храбрый Редер крикнул ему: стой!»⁹³.

Второй раз Зюсс пытался бежать 19 марта 1737 из Гогеннейфенской тюрьмы, подкупив стражу, с помощью денег и драгоценностей, которые он носил в последнее время зашитыми в своем платке.

Циммерманн не отрицает, что Зюсс держался в тюрьме сначала гордо и высокомерно, но только до тех пор, пока надеялся на благополучный исход дела. Узнав о вынесенном ему смертном приговоре, Зюсс, как рассказывает хроника, сперва бросился на колени перед своими судьями, прося о пощаде, когда же увидел, что его мольбы остаются бесплодными, он стал жестикулировать, как безумный, и расточать ругательства. Наконец, изрек он ужаснейшие проклятья и призвал вечное правосудие на тех, кто его осудил (с. 127).

Все это, конечно, совсем не похоже на тот стоицизм, с которым Зюсс в романе Фейхтвангера примиряется со своей участью и даже отвергает предложенье князя Турн-и-Таксиса устроить ему побег.

Впрочем, Циммерманн не отказывает Зюссу в известном рыцарском чувстве, которое он проявляет, например, не желая выдавать на суде имена тех женщин, с которыми он был близок; во всяком случае, Зюсс показал себя здесь в более благородном свете, чем его судьи, которые с истинно дьявольским рвением выведывали именно эту сторону его частной жизни (с. 115-116).

Эта беспристрастность выделяет Циммерманна из числа всех, писавших о Зюссе. Ни Гауфф, ни анонимный автор брошюры 1853 года, ни историк Шлоссер не проявляли такого либерализма. Циммерманн не закрывает глаз и на то, что суд над Зюссом происходил без соблюдения законности и приносил личные выгоды судьям, чем и объясняется, что они так затянули процесс, длившийся около года.

Фейхтвангер не только использовал все имеющиеся у Циммерманна удачные штрихи и детали для характеристики Карла-Александра, но устранил все противоречия и недоговоренности, какими страдает книга этого автора в этой части.

Карл-Александр - один из наиболее удачных образов романа. Грубый, избивающий своих подчиненных, суеверный при всем своем цинизме, честолюбивый, мечтающий о военной славе и создании большого государства, он идет к своей цели, растаптывая всё по дороге и не вдаваясь в дипломатические тонкости, пока не натыкается на неодолимые препятствия и не ломает себе шеи. Несдержанный, легко возбуждающийся и приходящий в бешенство от каждого противоречия, привыкший к выражению покорности и лести, Карл-Александр не знает удержу своему своеволию и своим разнузданным страстям. В то же время, как солдат, он привык к простоте - в пище, в любовных утехах, непосредственен.

В романе он гораздо ярче и реалистичнее, чем у Циммерманна, который пытается его подчас оправдывать и в то же время не может утаить фактов, говорящих против него. Циммерманн очень осторожно высказывается о нем, смягчая вину его тем, например, что его испортили льстецы (с. 4-5), что он не знал конституции (с. 48), завоевания производил не для себя, а для страны (с. 49, 52). Очень часто он пытается выгородить герцога, поставить его в стороне от всех насилий и мерзостей, которые будто бы производились без его ведома, во время его военных походов. Многократно Циммерманн перелагает всю вину с Карла-Александра на его советников и прежде всего на Зюсса. Они подсовывали ему для подписи бумаги, которых он не читал за недостатком времени (nicht die Zeit nahm zum Lesen) и т. д.

В то же время на всякие справедливые протесты парламента против насилий и финансовых злоупотреблений Карл-Александр отвечает только гневно или пренебрежительно, и автор хочет объяснить это только «бурным темпераментом» (heftige Temperament) герцога. Ясно, что герцог не мог не знать всего, что проделывал Зюсс, да и ему самому нельзя было обойтись без всех бесчестных проделок Зюсса, так велики были его расходы (с. 82). Фейхтвангер устраняет это противоречие и создает цельный характер. Он заставляет действовать Карла-Александра во всех случаях в полном соответствии с характером - по отношению к Зюссу (замечательная сцена окатывания Зюсса водой), к жене Марии-Августе, к Магдален-Сибилле (насилие над ней), к депутатам сейма, когда он с бранью набрасывается на них и т. д. Он говорит грубым солдатским языком, который прекрасно выражает его характер.

Фейхтвангер не только оживляет образ Карла-Александра и не только не расходится с исторической правдой, но наоборот, делает герцога максимально типической фигурой для Германии XVIII века, фигурой, так хорошо знакомой нам по произведениям «штюрмеров», по трагедиям Лессинга («Эмилия Галотти») или Шиллера («Коварство и любовь»). Кстати, в последней трагедии в лице герцога Шиллером изображен сын Карла-Александра - Карл-Евгений Вюртембергский.

83. Мейер К. Ф. Святой. Петроград, 1922. С. 94.

84 Перевод наш. -И. И.

85 Цит. по переводу B. C. Вальдман с некоторыми изменениями в сторону оригинала, там, где требуется большая точность. -И. И.

86 Приведенными примерами число заимствований не исчерпывается. Нами обнаружено около семидесяти подобных случаев заимствования. -И. И.

88 Zimmermann M. Josef Suss Oppenheimer ein Finanzmann des 18 Jahrhunderts. Stuttgart, 1874. S. 65.

89 Фейхтвангер Л. Еврей Зюсс. Л.: ГИХЛ, 1936. С. 100. 82

90 В переводе B. C. Вальдман указано неправильно 50 лет (стр. 19), хотя в оригинале 55 (Feuchtwanger L. Jud Suss. Mtinchen, 1925. S. 9).

91 Фейхтвангер Л. Еврей Зюсс. Л.: ГИХЛ, 1936. С. 137.

(подготовка к выстрелу), или спускают (происходит выстрел). Для того, чтобы спустить курок, надо нажать на спусковой крючок. -А. И.

93 Фейхтвангер Л. Еврей Зюсс. Л.: ГИХЛ, 1936. С. 474.