Критика о Г. Ибсене
«Читая творения Ибсена, мы ни на минуту не можем чувствовать себя наедине с книгой. Творения Ибсена не книга, или если и книга, то — великая книга жизни. И раз мы с Ибсеном — тем самым мы со всем современным человечеством. Раз мы с Ибсеном — мы на борту корабля, который борется с волнами в открытом море, мы слушаем немолчный голос великого прибоя.
Корабль — любимый образ Ибсена; раз мы с ним, мы знаем, что здесь, на борту этого корабля, нечего думать об отдыхе, об отчаянье, об усталости, о возможной гибели; ибо канат обрублен, старый берег прошлого потонул в тумане, зеленые воды фьорда пронизаны огромным солнцем, и парус на мачте полон ветром, как стремительные крылья белого северного орла.
<...> С последовательностью неуклонной и, да будет позволено мне сказать, роковой Ибсен разрывает связь с родительским домом, где ему нечего делать. Покидая родной Шиен шестнадцати лет от роду, он видит впервые, как бы в награду, Северное море (около Гримстада). Через несколько лет, столкнувшись с «духом компромисса», Ибсен разрывает связь с обществом, занося над ним тяжелый бич своей сатиры. От этого удара не спаслась ни одна самая интимная сторона общественной жизни. "Я в своей комедии поднял бич сатиры над любовью и браком, — пишет Ибсен в предисловии к "Комедии любви", пьесе 1862 года, — и потому вполне в порядке вещей, что раздалось столько воплей в защиту брака и любви". И наконец, после продолжительной борьбы с этим обществом на разных поприщах, Ибсен делает третий, самый решительный шаг: он покидает родину, по собственному выражению, «повертывает свои корабли кормами к северу». Это — высшая точка первого этапа пути Ибсена и самая высшая из доступных нашему зрению.
— автор Бранда. Его воля напряжена до последнего предела. Его мозг искусился в вопросах о долге, призвании, личности, жертве, народе, национальности, обществе. Его сердце узнало любовь и сомнения, страх и сладость одиночества. Внешним образом более одиноким, чем теперь, Ибсен никогда не был. Теперь Ибсен — зрелый, женатый человек, ему под сорок лет. По положению он — писатель, прославившийся, следовательно, равно одинокий среди друзей и среди врагов. Да, это "жених, идущий навстречу невесте", как говорит биограф; это — носитель "королевской мысли" о народе, о духовной жизни Норвегии, писатель в ореоле славы какой-то метафизической, человек, оставшийся самим собой, вопреки унизительным гонениям и нужде, которые остались далеко позади. Что же? Корабль летит на всех парусах, быть может, уже нечего править рулем, остается захмелеть от этого стремительного полета, от головокружительной славы, от торжественной музыки волн? Ибо душа самого борца спасена, Бранд остался в горах один, лицом к лицу с "Богом милосердия" (Deus caritatis), и сердце его только в руке Божией, не в руках человеческих.
Здесь-то и совершает Ибсен шаг, которым он навеки дорог нам. Последний шаг на новый путь, где мы сначала видим его с нами, лицом к лицу, и потом неприметно теряем его из виду, слышим только голос, потом, может быть, не слышим и голоса, а только знаем, что здесь — продолжение пути, сужденного и нам, что эту нить мы обязаны найти.
Насколько ярок переход Ибсена от первого этапа пути ко второму, настолько неясен переход от второго к третьему. Если за первый мы можем громко славить Ибсена, то о втором мы можем только гадать и пытливо вопрошать. Между тем именно последним, неразгаданным, он всего для нас дороже, и, кажется, не будь у Ибсена "Дочери моря", "Гедды Габлер", "Сольнеса", — мы бы не ценили так у Ибсена Бранда или Штокмана.
— самый одинокий из своих современников, Ибсен — высший индивидуалист, оставивший семью, общество и родину для горной вершины Бранда? Или действительно — Бранд раздавлен лавиной, а здесь, среди нас, осталась только сияющая слава Ибсена, корабль, летящий без кормчего?
Нет. Самый одинокий человек сошел с горы к людям. Ибсен понял, что нельзя "влачить корабль к светлому будущему", когда есть "труп в трюме"; что нельзя вечно твердить о "третьем царстве", когда современное человечество, и в частности норвежский народ, не может войти в широкие врата вечных идеалов, минуя узкие двери тяжелого и черного труда.
"родной" и "близкой" действительности, он анализирует, он врачует язвы общества, он вооружился микроскопом и скальпелем. Его новые пьесы — "Столпы общества", "Кукольный дом", "Доктор Штокман" — представляли и представляют обильную пищу для публициста. Значит ли это, что Ибсен перестал быть художником и сделался реформатором, что "для житейского волненья" он забыл "сладкие звуки и молитвы"? — Нет, все дело в том, что он не забыл молите. <...>
Он отказался быть "женихом в брачной одежде" и стал великим чернорабочим. Теперь он имел право сказать о себе:
Весенних басен книга прочтена,
Мне время есть размыслить о морали.
<...> Можно любить Ибсена, можно ненавидеть его. Но ни ненависть, ни любовь к нему не могут быть бесстрастны. Быть холодным, равнодушным, пассивным зрителем трагедий Ибсена — значит быть вне ритма современной жизни, не понимать, что все мы ответственны за каждый шаг ее, что если замирает от боли ее великое сердце, то в этой боли мы все виноваты.
— прежде всего и главнее всего — художник. Но он — великий художник, и его творения — великие творения. А перед лицом великих творений искусства всякий спор об искусстве чистом, нравоучительном, о задачах искусства, а в конечном счете тревожный спор об эстетике и морали, о красоте и пользе оказывается маленьким спором, злобой дня, или "злобой" нескольких десятков лет — все равно.
Театральные представления драм Ибсена могли бы стать желанным праздником, ибо на них служители пользы и служители красоты могут протянуть друг другу руки. Те и другие должны быть примирены в чувстве чего-то высшего, чем только красота и только польза, — и это высшее я назову чувством прекрасного. Прекрасное владеет всеми голосами, оно ударяет по всем сердцам "с неведомою силою".
"Строитель Сольнес" — один из прекраснейших гимнов юности в литературе последних столетий. Суровый северный гимн скальда, для которого "юность — это возмездие". Здесь вы соприкасаетесь без усилия, вы знакомитесь — не логикою теоретического разума, не категорическим императивом разума практического, не внешним эмпирическим путем, но единственно внутренним путем магии искусства — с одною из мировых истин, равных по значению, быть может, закону всемирного тяготения.
Эта истина гласит о том, что человек может достигнуть вершины славы, свершить много великих дел, может облагодетельствовать человечество, но — горе ему, если на своем восходящем пути он изменит юности, или, как сказано в Новом Завете, "оставит первую любовь свою". Неминуемо, в час урочный и роковой, постучится к нему в двери "Юность" — дерзкая и нежная Гильда в дорожной пыли. Горе ему, если он потушил свой огонь, продал свое королевство, если ему нечем ответить на ее упорный взгляд, на ее святое требование:
"Королевство на стол, Строитель!"» (Из статьи А. А. Блока «Генрих Ибсен», 1908.)
<К столетию со дня рождения Г. Ибсена>
«Ибсен сыграл огромную роль в художественном развитии нашего театра. В эпоху наших первых исканий он был одним из тех поэтов, которые направляли наше творчество. По инициативе Вл. Ив. Немировича-Данченко и под его руководством мы сыграли "Дикую утку", "Привидения", "Гедду Габлер", "Когда мы, мертвые, пробуждаемся", "Доктора Штокмана", "Бранда", "Пера Понта", "Росмерсхольм". Не всегда удавалось нам совладать с теми трудными задачами, которые ставил перед нами Ибсен, но редкие удачи наши наполняли нас радостью, а самые неудачи научили нас большему, чем успехи в других, более легких и доступных пьесах. Ибсен уводил нас на те снежные вершины человеческого духа, которые составляют основу и цель всякого подлинного искусства, и работа над его творениями навсегда остается незабвенной для нас.
Ибсен — одна из труднодостижимых и наиболее заманчивых вершин мировой драматургии. Определив своим творчеством пути новой драмы, он оказал огромное влияние на театр конца века и первого десятилетия нашего столетия. В эпоху своих первых бурных исканий Художественный театр часто останавливался на его глубоких образах и на мудрой философии его пьес. И тогда мы уже ясно чувствовали правду его искусства, хотя были еще слабы, чтобы всецело овладеть задачами, которые он ставил перед нами. Теперь, в пору нашей зрелости, когда вокруг нашего театра растет новая поросль сценической молодежи, мы ясно сознаем, чем мы обязаны Ибсену в своем художественном развитии и как прав был Вл. Ив. Немирович-Данченко, который вводил его пьесы в наш репертуар и раскрывал для нас их глубины.
один из лучших истолкователей и постановщиков Ибсена, настойчиво вводил его пьесы в наш репертуар. Вот почему мы всегда будем считать Ибсена одним из наших великих учителей». (Из книги К. С. Станиславского «Моя жизнь в искусстве», 1928.)