Приглашаем посетить сайт

Гарин И.И.: Век Джойса.
Первый полет на Итаку

Первый полет на Итаку

Снег ложился по всему миру, как приближение последнего часа, ложился легко на живых и мертвых.

Д. Джойс

Двух Джойсов — Дублинцев и Улисса — не существовало! Ибо начиная с первой статьи об Ибсене и кончая Поминками, было непрерывно нарастающее проникновение в толщу бытия. В зоркости Дублинцев — видение грядущего Улисса,Улисс — стартовая площадка Поминок. Уже в Дублинцах — незаурядное дарование: острота взгляда, лаконичность мазка, блеск стиля, широта языка. Уже здесь — провиденциальность и изгнание лжи. Шокируя читателей и издателей, уже в Дублинцах, он называет вещи своими именами.

История издания второй1 книги, как, впрочем, и всех последующих, попортила автору много крови: шестилетние отказы и проволочки издателей, требования изменений и купюр, расторжение достигнутых издательских соглашений, бунт печатников, наконец, уничтожение отпечатанного тиража под предлогом «непатриотичности» текста. Родина не скупилась на издевательства в адрес своего «блудного сына», грубости и резкости Газа из горелки, увы, имели много оснований... Впрочем, и у родины были основания: лейтмотив Дублинцев — смерть души, гибнущей в «сонной ирландской столице».

В рассказе «Сестры», открывающем сборник, говорится о том, как задолго до смерти физической духовно умирает священник, разбивший чашу со святыми дарами. Джойс настойчиво повторяет в рассказе слово «паралич». «Паралич» — это как бы синоним того эрзаца жизни, в котором гибнет радостное чувство открытия мира мальчиком в беседе со странным незнакомцем в рассказе «Встреча», разбивается самое дорогое — любовь в рассказе «Аравия», гибнет духовно и физически миссис Синико (рассказ «Прискорбный случай»). Она гибнет потому, что полюбила, но этому живому чувству нет места в царстве паралича, наконец, рассказ «Мертвые» — логическое завершение сборника «Дублинцы». Попадая на званый рождественский вечер в дом тетушек Габриэля Конроя, мы на самом деле оказываемся в царстве мертвых, которые по привычке, по какой-то укоренившейся традиции продолжают есть, пить, ухаживать за женщинами, произносить речи. Эти «живые» считают, что им все ясно, понятно в жизни, на самом же деле они не знают, чем живут их близкие. Габриэль Конрой думает, что Грета, его жена, любит его, что ее душа принадлежит ему. Но это не так. В момент душевного прозрения он узнает, что душа Греты умерла вместе со смертью Майкла Фюрея, юноши, который беззаветно любил ее. Грета убила душу этого юноши, но и сама понесла наказание — превратилась в живого мертвеца. Габриэль Конрой начинает понимать, что его жизнь мало чем отличается от царства мертвецов, и снег, который начинает идти, превращается в символ объединения живых и мертвых.

Поставив задачу создать «моральную историю своей нации», Джойс рассказывает о гибели души во все человеческие времена — в детстве, юности, зрелости и в старости. И — на всех территориях, добавлю я, на западе, севере, востоке, юге.

— смерть духа, паралич жизни, очерствление душ, мертвая хватка церкви, невозможность разрыва с прошлым, суетность и грязь настоящего, тупость бездушного бытия, отчужденность, бесчеловечность, эгоизм. Вечность трагедии человека.

Оглядываясь, что видит вокруг себя тонкая истерзанная душа? Безнадежность, эксплуатацию, подлость, духовное одиночество, обреченность. Здесь торгуют искусством и верой (Мать, Милость Божия), здесь счастливы мерзавцы и поддонки (После гонок, Два рыцаря), здесь жизнь убога и затхла, люди — живые трупы, Дублин — мертвый город. Бежать! — Просто удивительно, что мудрец и пророк не знал: бежать некуда... Впрочем, убежать можно всегда: в себя. В конечном счете важно не его бегство из Ирландии, а это единственно возможное бегство, которое еще не научились запрещать. Даже мы, овировцы духа.

Это очень важная мысль — о бегстве. Бежать можно, убежать нельзя. От своей культуры не убежишь. Дублинцы — это все, Дублин — это мир. «Я всегда пишу о Дублине, потому что, если я могу постичь суть Дублина, я могу постичь суть всех городов на свете».

Дублинцы — первая Одиссея Джойса, уже здесь контуры Джойса грядущего. «Во мне теперешнем есть я будущий».

С. Хоружий:

«"Дублинцы" показывают в своем авторе большого мастера рассказа, и притом рассказа нового типа».

У Джойса уже зарождалась тогда его навязчивая биологическая параллель: между литературным произведением и организмом, развитием художественного предмета (образа, сюжета, формы) и развитием эмбриона. Он мыслил, что его книга изображает город как особое существо, и вся серия новелл членится на сущие в нем синхронически стадии жизни: детство, отрочество, зрелость, а также особо — общественную жизнь. Присутствуют здесь и элементы того, что иногда называют «миметическим стилем» Джойса: когда стиль письма подражает предмету описания и черты стиля повторяют черты предмета, моделируя их в словесном материале. С такой идеей Джойс экспериментировал еще в епифаниях, и мы находим ее следы в первом же рассказе, «Сестры», где разговор о скончавшемся паралитике сам явно паралитичен. Наконец, видим здесь и упорное стремление автора к строжайшей «жизненной правде» в незначащих мелочах, некий курьезный гипернатурализм: Джойс с усердием проверял, чтобы все городские реалии в его книге (названия улиц, трактиров, расстояния, расписания, маршруты транспорта...) точно соответствовали действительности. Всё это — элементы будущей поэтики «Улисса», и в «гипернатурализме» рассказов правильней видеть не курьез, а первые зерна будущей установки «инотворения»: Джойс желает всерьез, чтобы Дублин, творимый им, был бы реален не менее настоящего. Кроме поэтики, книга имеет с «Улиссом» и другую, более тесную связь: она доставляет роману почти весь набор его второстепенных персонажей... — все они перекочевывают в роман вместе со своими мелкими счетами, амбициями, грешками, проблемами; так что, иными словами, самая ткань городской жизни в «Улиссе» на добрую долю взята из «Дублинцев».

— Джакомо Джойс. И столь же естествен переход от мудрости Улисса к сложности и универсальности Поминок. Есть гигантский взлет в становлении величайшего гения — лестница Дедала.

Говорят: Джойс — это покорность судьбе, стремление к отчаянию. Ложь! Джойс — это бунт, вопль, аристофанова ярость. Но и осознание трудности исцеления: неисцелимости не желающих исцелиться. Бунтарь, Джойс настороженно относился к бунту как способу переделки мира. Чрезмерный интерес к материи вызывал недоверие. Но это нельзя истолковывать как неверие в человека. Валери Ларбо, как-то проезжая с Джойсом мимо вечного огня у Триумфальной арки, спросил писателя: «Как вы думаете, сколько он еще будет гореть?». В ответе — всё мировоззрение Джойса: «Пока Неизвестный солдат, преисполненный отвращением, не поднимется из могилы и не потушит его».

Примечания

«Камерная музыка».