Приглашаем посетить сайт

Галатенко Ю. Н.: Я и мой двойник в романах У. Эко.
Глава III. Двойник в романе У. Эко «Баудолино»

Глава III

Двойник в романе У. Эко «Баудолино»

На родине роман У. Эко «Баудолино» почти достиг успеха «Имени розы». В основу этого исторического романа положена легенда о богатом христианском государстве, окруженном «неверными» странами. Согласно легенде, его правителем был отец Иоанн. Многие путешественники ездили на поиски королевства, среди них был и Марко Поло, искавший его в Китае. Поскольку никому не удавалось найти легендарную страну, ее стали называть Утопией и про нее даже забыли, но лишь до тех пор, пока Муссолини несколько веков спустя не направил войска на завоевание этого государства.

Поискам «утопического» государства и посвящен роман «Баудолино». В нем повествуется о молодом человеке, по имени Баудолино, усыновленном императором Фридрихом Барбароссой. Сюжет строится на том, что главный герой пишет письмо с предложением о заключении союза, будто бы пришедшее с Востока в знак признательности императору Фридриху от могущественного Отца Иоанна. Затем император — якобы хранитель Священного Грааля — в знак преданности решает отдать священную реликвию Отцу Иоанну. (На самом деле речь шла об обыкновенной плошке, оставшейся у Баудолино от его отца.) Итак, целью героев романа становится путь в утопическое королевство Священника, чтобы вручить ему Священную Чашу и сообщить о согласии императора вступить в союз.

«законы» утопии, автор не вводит на страницы романа королевство Священника, а оставляет финал открытым, позволяя читателям самим продолжить путешествие. На последних страницах писатель опять вселяет (и в читателя, и в Баудолино) надежду на встречу со священником. Очарование утопии состоит именно в том, что У. Эко, постулируя ее существование в каком-нибудь месте, так и не доводит героя до земли обетованной, ибо достигнув ее, за что герой будет бороться дальше? В романе по-новому трактуется понятие «утопия». «У-топия» — это не просто «нигде» или «еще не известное место», но главное, что это место «должно быть».

В романе «Баудолино» находит свое отражение тема, свойственная литературе постмодернизма, тема Другого, и очень близкая ей тема двойника. В философии, как она складывалась на протяжении веков, нет понятия «другого», в Средневековье было понятие «альтер-Эго». Проблема двойничества присутствует в той или иной степени во всех романах Эко, наиболее четко она прослеживается в «Острове накануне», однако, и в «Баудолино» мы находим ее следы. На пути Баудолино и его друзей появляется некий Зосима, мешающий им во всем, везде он оказывается чуть раньше Баудолино и ему удается выкрасть письмо, а также одну из голов Крестителя. Он — своеобразная тень, появляющаяся, однако, до субъекта, а не после. И здесь возникает такая проблема, как восприятия другого как Врага, вредного, опасного, которого следует уничтожить, такая установка прагматически-эгоистическая. Можно отметить, что мы не воспринимаем Другого как врага до тех пор, пока он не превысит свои силы и полномочия и «не вторгнется» на нашу территорию. Зосима — злобное повторение Баудолино, он тоже становится автором письма, написанного якобы рукой Пресвитера Иоанна, тоже пускается на поиски его царства.

Интересно, что герои, найдя письмо, написанное Зосимой, легко вычленяют, что он переписал у Баудолино, а что придумал сам. Например, в письме говорится о червях, вырабатывающих шелк. Баудолино восклицает: "Ma la storia dei vermi la raccontava Zosimo" [4; 228] — «Брехню о червяках я слышал-то от Зосимы» [24; 237], а в рассказе Никите он добавляет: "Di un uomo che vuole farti credere che la seta la si fa coi vermi, non c'era proprio da fidarsi" [4; 224] — «человеку, который убеждает, будто шелк берется из червяков, доверять, конечно, невозможно» [24; 234]. Итак, письмо — это место, в котором объединяются оба двойника, каждый в него внес свое.

Зосима ставит себя в ранг очень необходимого для Баудолино, мол у него есть карта, способная привести их в царство, именно поэтому Баудолино не убивает Зосиму, хотя убить его было единственным желанием героя (как и в романе «Остров Накануне», у Роберта зрело желание уничтожить своего двойника), но по воле автора, их противостояние должно сохраняться. Баудолино часто повторяет слова Зосимы, к примеру, о птице Феникс, якобы живущей в царстве Пресвитера Иоанна. Зосима — единственный, кто оказывается способным лгать Баудолино.

Как в романе «Остров накануне» реальному двойнику создается комическое повторение, так этот же прием мы находим и в «Баудолино». "Con la sua abilita' di meccanico, aveva costruito una sorta di pupazzo che alla fin fine assomigliava assaia Zosimo, con capelli e barba lunghi e ispidi, fatti di saggina annerita, e due pietre nere al posto degli occhi. Il ritratto appariva spiritato come colui che raffigurava" [4; 328] — «Пустив в ход свои умения в механике, он соорудил некое подобие пугала, достаточно напоминавшее облик Зосимы с косматой бородой и длинными патлами из закопченной пакли и с угольками на месте глаз. Портрет имел такой же бесноватый вид, как и его прототип». [24; 338] С этим портретом герои собирались ходить по городам и спрашивать народ, не проходил ли Зосима.

по поводу обоих. Будучи у постели умирающего Гальяудо, Баудолино говорит: "Padre mio, se proprio vuoi morire conciliati col Signore, ed entrerai in Paradiso, che e' come il palazzo del Prete Giovanni" [4; 281] — «Отец, если тебе умирать, примирись с Господом, и тогда ты попадешь в рай, а он подобен палатам Пресвитера» [24; 291]. По поводу смерти Фридриха он восклицает: "Dio mio, Dio mio, il padre mio e' morto" [4; 317] — «Боже, о Боже мой, мой отец мертв» [24; 327].

Историко-культурная основа романа. Обратившись к особенностям средневекового мышления, вспомним слова Аквината, будто поэзия повествует о вещах несуществующих. Можно сказать, что проблема противопоставления реальности и вымысла воспринималась достаточно остро. «Конрад из Гиршау отмечает, что поэта называют сочинителем (fictor), ибо он говорит о вещах ложных вместо истинных или смешивает истину и ложь», а в произведении такого сочинителя «мы имеем дело не со смысловой силой (virtus) слова, а лишь с сотрясением воздуха» [27; 156].

Как известно, схоласты были уверены в том, что поэт способен сообщать лишь известные истины, а мастерство его состоит в изящном оформлении своей мысли. Труд художника недооценивался. Подтверждалась идея Платона, которую мы потом находим и у св. Фомы, что в уме художника существует вещь в виде образа, в подражании которому художник и создает эту вещь. По словам Эко, «Однако в аристотелевско-томистской теории искусства отсутствует более богатое по своему содержанию понятие художественного вымысла, игры воображения» [27; 162]. О работе воображения, перерабатывающего весь предыдущий опыт поэта в нечто новое, еще не известное говорил Августин: к уже существующему образу художник может добавлять собственные элементы. Данте, повествуя о способе изложения, наиболее близком ему самому, говорил, что изложение должно быть поэтичным, должно предполагать вымысел и быть описательным.

Итак, в эпоху Средневековья видно явное противоборство двух способов оформления мысли: с одной стороны, это схоластические представления о художнике как приверженце строгой образцовой формы, и с другой стороны, это представления, идущие от Августина, а до него — от Горация («Послания к Пизонам») и от Феофила.

«Баудолино», в поединке между историей и вымыслом победил вымысел. По словам автора статьи «По следам бесконечности: "Баудолино" Умберто Эко» Дж. Коррадо [91], то, что господствует над героем, это вымысел, «фикция», способность говорить ложь, легко преобразующуюся в реальность, которая определяет ход как частных, так и макроисторических событий. Все, что переживает Баудолино, происходит не просто потому, что это «происходит», а потому, что все верят, что эти события реальны. Героям не важно, что выдуманное королевство может не существовать, им важнее решить те головоломки, которые создает эта игра. Они ищут то, что придумали сами, и уже их желание найти Священника лишь в политических целях смешивается с подсознательным желанием найти выход, дойти до развязки. Их «обожествление» надежды на встречу с плодом своего воображения объясняется тем, что у всех людей на земле есть общая цель: искать то, что им кажется невозможным найти.

Итак, в романе «Баудалино» находит место мысль о том, что История создается на основе лжи и выдумки. В интервью Эко, опубликованном в газете Le Figaro [96], мы читаем: «Что представляет собой "Энеида" Виргилия, как не великая выдумка, созданная, чтобы показать величие Августа?» По мнению У. Эко, географические открытия выросли из ошибок открывателей, то есть опять же на лжи; автор приводит в пример Кристофора Колумба, считавшего, что он достиг берегов Индии. «Весь мир живет великими мифами, необъяснимыми с научной точки зрения». Мысль У. Эко о фантастической основе любого реального события отражается и в его исторических романах. Исторический роман для Эко — это переплетение легенд, реальных исторических персонажей и авторского вымысла. Таким образом, человечество склонно верить в нереальные, фантастические события. На этой вере автор и играет, создавая свою версию средневековой истории.

Но история не ставит в качестве своей задачи описание абсолютной правды. История восходит к понятию знания, обычно полученного путем видения, то есть свидетельского знания, но рассказ о происшедшем, пусть даже виденном своими глазами, еще не доказывает истинности описываемоего факта16.

Говоря о вере, следует помнить, что, к примеру, неотъемлемая часть христианской веры — это вера в сверхестественное и чудотворное. В Средневековье, и не только, Восток воспринимался как кладезь чудесного, и именно когда речь заходила о Востоке, переставали отличать реальность от выдумки. Марко Поло, говоривший чистую правду о Востоке, воспринимался как рассказчик небылиц. Герои романа «Баудолино» оказываются именно на востоке и повествуют о его загадках. Интересно, что Запад для восточных жителей тоже полон тайн. Так, Диакон Иоанн удивляется, что на Западе едят хлеб не в полпальца толщиной, а набухший волшебным образом, что церкви строят не внутри скал, а снаружи, а окна сделаны из камня, пропускающего солнечные лучи.

Вопрос о статусе веры становится структурной основой романа: герои верят, что что-то возможно, и для них это оказывается возможным. Просто следует различать веру рациональную (основанную на твердом убеждении и на реальности достижения результата) и иррациональную, при которой высказывание Тертуллиана «Верю, потому что нелепо» имеет смысл. Иррациональная вера строится на фанатической убежденности, не на собственном опыте, а на эмоциональном подчинении некоему иррациональному авторитету. Герои романа «Баудолино» руководствуются иррациональной верой, ибо не имея собственного опыта, они готовы подчиниться авторитету. А любая вера не может быть пассивна, следовательно, герои отправляются на поиски. Вера основывается, бесспорно, на желании верить. Подобное желание характерно и для мифа. Как отмечает Голосовкер: «Для того чтобы что-либо произошло, нет необходимости в каких-либо переменах в предшествующих обстоятельствах. Для этого необходимо одно: желание» [35; 29].

«Баудолино» с мифом: миф основывается на ложной посылке или на молчаливом допущении какого-либо факта, что в итоге приводит к ложному выводу. Из-за логической ошибки все иллюзорное кажется логичным. К примеру, в мифе результат поединка Гектора и Ахилла предрешен, но действия героев развиваются таким образом, будто ничего не предрешено; смертный Геракл убивает бессмертную Скиллу. Дело в том, что в логике мифа нет закона исключенного третьего (мол одно положение истинно, а второе может быть только ложным), а есть закон неисключенного третьего, поэтому, в логике чудесного, мертвые могут быть живыми, а бессмертные могут умирать. Герой романа Эко тоже строит все на ложных посылках.

Ле Гофф проводит этимологический анализ слова «чудесное»— «mirabilis» («mirari») и отмечает, что эти слова близки слову из народной латыни «miroir» («зеркало»), и делает вывод, что есть сближение между сферой воображаемоего и образом зеркала [38; 42]. В романе «Баудолино» подтверждается мысль Ле Гоффа о близости этих сфер. Герои встречают василиска. "Era proprio come lo avevano tramandato tanti racconti, indubbiamente veritieri" [4; 349] — «он был такой, каким его изображают рассказчики, что подтверждает достоверность их описаний» [24; 358]. Герои знали об опасности встречи взглядом с василиском, и тогда Баудолино взял зеркало, и выставив его вперед в качестве щита, заставил василиска посмотреть на свое изображение, и тот упал замертво. Так герои с помощью зеркала смогли победить чудовище, порожденное их собственным воображением.

Но не следует забывать, что речь идет не о средневековом романе, а о постмодернистском романе, стилизованном под (а скорее пародирующем) средневековый. И именно в эпоху постмодернизма актуальна тема коллективной иллюзии, саморефлексии, отношений реальность/фантазия, проигрывание тем и проблем традиционной литературы. Постмодернистский роман нацелен на то, чтобы продемонстрировать, что каждый играет в свою собственную реальность. А сама реальность является исключительно игровой, таким образом, что читатель начинает путаться: так что же является реальностью, а что фикцией. Для анализа постмодернистских текстов нужен особый инструментарий, отличный от способа анализа классических текстов. «Постмодернистский инструментарий включает в себя целый комплекс макро- и микроструктур, дезориентирующих читателя и делающих задачу "дешифровки" текста невозможной, а его тайну непостижимой» [56; 25].

Одним из способов дезориентации читателя, использованных в «Баудолино», является маскировка реальности под выдумку и наоборот: мы не знаем, открывает ли нам автор глаза на средневековье, мол все на самом деле было по-другому, или же он все выдумывает и хочет поймать нас на свой крючок. Историзму придается иронический оттенок. Эко создает мир произвольный и нереалистичный, но мы начинаем верить, так как автор соблюдает все поставленные для себя законы. Эко пишет: «Нужно сковывать себя ограничениями — тогда можно свободно выдумывать... В прозе ограничения задаются сотворенным нами миром... Пусть мы имеем дело с миром совершенно ирреальным, в котором ослы летают, а принцессы оживают от поцелуя. Но при всей произвольности и нереальности этого мира должны соблюдаться законы, установленные в самом его начале» (цит. по [87; 588]). Во всяком случае, Эко удается показать, что разум силен настолько, что способен выдать фикцию за реальность. В этом смысле подтверждаются слова Э. Фромма, написавшего, что «Благодаря разуму человек создал материальный мир, реальность которого превосходит самые смелые мечты и фантазии сказок и утопий» [68; 27] Однако можно рассудить и по-другому: Эко развенчивает силу разума, показывая до какого абсурда может разум довести человека. И опять мы участвуем в игре интерпретаций, настолько излюбленной литературой постмодернизма, поэтому лучше не искать, что автор выдает за реальность, а что за выдумку, в любом случае, в основе лежит игра автора с читателем, игра читателя с текстом и в текст.

Все романы У. Эко исторические (за исключением, может быть, «Маятника Фуко», который, впрочем, написан как исторический роман в настоящем времени). Эко принимает требуемые «правила игры».

писать романы, надо уметь лгать. Впервые имя священника Иоанна появляется в речи Оттона — дяди Фридриха Барбароссы, пишущего книгу подвигов Фридриха Барбароссы. Будто бы один епископ из Сирии, прийдя к папе, доложил ему, что на Дальнем Востоке рядом с Земным Раем есть царство христианского священника Иоанна, ведущего род от Волхвоцарей, посещавших Иисуса при его рождении. Итак, перед нами явная легенда об утопическом государстве.

Оттон внушает Фридриху мысль, что надо объединить царство Фридриха с царством того священника ради судьбы мирового христианства. Перед смертью Оттон рассказывает Баудолино о Пресвитере Иоанне, просит поведать эту историю Фридриху. Рассказывает это он именно Баудолино, потому что у Баудолино есть фантазия: "Tu invece puoi immaginare cio' che non hai visto" [4; 61] — «Ты можешь вообразить и то, что не видел» [24; 64]. И Баудолино со своими друзьями начинает играть в игру, ибо он считает себя связанным клятвой, хотя "un giuramento sia pure mai fatto" [4; 79] — «клятва, по правде, никогда не была дана» [24; 82]. Вначале все это воспринимается как игра, друзья придумывают наиболее невероятные вещи, будто бы находящиеся в том царстве. Абдул (один из друзей Баудолино) произносит одну из ключевых фраз романа: "Non e' necessario essere stato in un luogo, per sapere tutto su di esso" [4; 82] — «Можно знать все о неком месте, даже и не бывавши там ни разу, в противном случае моряки были бы образованней богословов» [24; 85].

Для подпитки своего воображения герои вначале использовали зеленый мед, благодаря которому им являлись невиданные картинки, и "E poiche' pareva che la virtu' del miele verde fosse quella di rendere tenglibile cio' che non si e' mai visto, ecco che avevano deciso per l'esistenza del Prete" [4; 98] — «Поскольку под воздействием зеленого меда никогда не виденное становилось явным, друзья пришли к заключению о существовании Пресвитера» [24; 101]. В романе герои впадают в фантазирование только после принятия галлюциногенного средства — зеленого меда. Ж. Ле Гофф пишет о распространенности в эпоху Средневековья галлюциногенов и возбуждающих средств: «Следует рассмотреть, не является ли часть «средневекового чудесного» порожденим галлюцинаций или табу, на которые было особенно богато христианство» [38; 62]. Так невинная игра переросла в заключение, в уверенность, что утопическое царство существует. Вся теория Баудолино строится на простом алогизме, герой восклицает: "Esiste..., perche' non ci sono ragioni che si oppongano alla sua esistenza" [4; 98] — «Существует..., ибо нет причин, противостоящих его существованию!» [24; 101].

Итак, друзья уже не сомневаются, что царство Иоанна существует, им остается только понять, где оно находится, и решают, что на Востоке, по ту сторону Тигра и Пресвитер господствует над тремя Индиями. Далее они решают описать то, что есть в этом царстве, сразу решают, что там нет лжи и развратности, это «совершеннейшее воплощение христианской добродетели» [24; 107].

Баудолино сообщает: «Оказывается, Пресвитер Иоанн из игры для меня превращался в повинность» [24; 126], но фразу «Ormai il Prete Giovanni era diventato per me un dovere, non un gioco» [4; 123] точнее можно прервести так: «Отец Иоанн стал для меня уже не игрой, но долгом». И далее: «Оказывается, я просто обязан был искать его».

он купил у бродячих продавцов коврами. "Fuori della storia del Prete Giovanni quei Magi potevano essere l’inganno di un mercante di tappeti, dentro la storia veritiera del Prete diventavano testimonianza sicura" — «Вне истории Пресвитера Иоанна Волхвоцари, подсунутые бродячим продавцом ковров, не имели значения. А вот в составе истории Пресвитера они превращаются в подлинное доказательство». "Pensai che, se dovevo dire qualcosa su Giovanni per aprire all’imperatore le vie d'Oriente, aveva la conferma dei Magi, che certamente da Oriente provenivano, avrebbe rafforzato la mia prova" [4; 118] — «Я подумал, что если должен рассказать об Иоанне, дабы открыть императору Фридриху врата Востока, то подтверждение в виде Волхвоцарей, которые именно с Востока и приехали, укрепляет мои позиции» [24; 121]. Здесь Эко опять выдвигает свое предположение, что история человечества основана на лжи: ибо всегда кто-то для подтверждения своей мысли фальсифицирует исторические реалии. Не имея реального подтверждения историческому событию, достаточно просто восстановить недостающие звенья в истории. "Eustorgio non poteva avere rubato i Magi, e quindi li aveva ricevuti in dono dal basileo dell'impero d'Oriente" [4; 122] — «И не крал же он этих Волхвов, Евсторгий, а как всякому понятно, получил их в дар лично от василевса Восточной империи Римской» [24; 125]. Далее один из друзей Баудолино — Борон говорит, что, вообще-то, есть мнение (и опять в истории главенствует мнение, а не истина), что Волхвоцарей было двенадцать, Баудолино возмущается, не слишком ли это много. А потом, как мы впоследствии увидим, Баудолино с одиннадцатью его друзьями отправятся в путь, объявив себя именно двенадцатью Волхвоцарями.

Интересно, что каждый новый человек, которого встречает Баудолино, обязательно уже слышал о царстве Иоанна и каждый вносит в историю о Пресвитере что-то свое. Так, Рабби Соломон считает, что в том царстве живут утерянные десять колен израилевых. Абдул придумывает устройство дворца: дворец находится на взгорье, весь из золота и драгоценных камней и в нем находится еще несметноке количество всяких диковинок: механические птицы, потаенный колодец и т. д. Гийот рассказывает друзьям о Граале, что это «кружка», «чашка», «кубок», что "E' la piu' preziosa reliquia di tutta la cristianita', la coppa in cui Gesu' ha consacrato il vino nell'Ultima Cena, e con cui poi Giuseppe di Arimatea ha raccolto il sangue che colava dal costato del crocifisso" [4; 140] — «это самая наиценная реликвия крещеного мира, чаша, в которой Иисус освятил вино Тайной Вечери и куда Иосиф Аримафейский сцедил кровь из ребра Христа распятого» [24; 143].

Игра, перешедшая в долг, в обязательство и необходимость постепенно становится работой. Баудолино говорит: "Nei giorni seguenti dovemmo sbrigarci" [4; 138] — «В течение следующих дней работа наша просто кипела» [24; 141]. 17. Работа их дошла до того, что они все вместе написали письмо от Пресвитера Иоанна императору Фридриху. Интересно, как об этом говорит Баудолино. "Il Prete sarebbe diventato credibile se si fosse fatto vivo, in persona, con una lettera a Federico" [4; 138] — «Пресвитер стал гораздо вероятнее с тех пор как он написал императору Фридриху собственноручное письмо» [24; 141]. Баудолино будто бы уже престает видеть грань между реальным фактом и выдумкой, он уже искренне верит, что письмо написал сам Священник. Между тем пергамент достал Абдул, Баудолино «как под наитием» [24; 145] диктовал — "come ispirato, dettava" [4; 142], а Абдул писал. Забавно, что Баудолино наотрез отказался выпить зеленого меду, ибо "quella sera bisognava essere lucidi" [4; 142] — «при подобном деле... требуется трезвость» [24; 146]. Однако друзья, выпив мед, красочно описывали Братину из чистого золота. "Per il resto non c'era che da riprendere quello che era stato pensato e detto negli anni precedenti, con qualche abbellimento" [4; 147] — «В общем, работа состояла в том, чтобы собрать все выдуманое и расказанное в прошлые встречи, слегка приукрасив в описаниях» [24; 151].

Затем сюжетная линия, касающаяся Пресвитера Иоанна, надолго прерывается подробными описаниями строительства Александрии и ее штурмом, а также описанием сражений, например, под Леньяно. А потом мы снова возвращаемся все к тому же сочинительству письма, повторяется та же мысль, что "Baudolino si trovo' a dirigere uno scriptorium" [4; 215] — «Баудолино в сущности руководил скрипторием» [24; 224].

и непрерывно переплетаются. И видно это на примере того, что Фридрих сам принимает участие в написании письма самому себе, то есть сам себя обманывал. "Federico ogni tanto sollecitava notizie. Aveva avanzato la proposta che quell' offerta del Gradale fosse un poco piu' esplicata" [4; 215] — «Фридрих время от времени требовал докладов. Он настаивал, в частности, на том, чтобы статью насчет Братины прописали поотчетливее» [24; 224-225].

В какой-то момент друзья встречают Зосиму, который, конечно же, уже слышал и читал о царстве Пресвитера Иоанна, и Зосима тоже вносит свою долю в общий текст о царстве. Он рассказывает, что, по слухам, там уже побывал Александр Великий. Зосима обладает вещью, необходимой друзьям, чтобы добраться до царства, — картой. Но в романе она так и не появится.

Зосима выступает как двойник Баудолино, у него та же философия, что и у Баудолино: "chi conosce la meta conosce anche la vita" [4; 219] — «кому ведома цель, тому ведом и путь» [24; 229]. Он тоже пишет письмо от Пресвитера Иоанна, только адресованное василевсу Мануилу, дословно совпадающее с письмом Баудолино Фридриху. У друзей появляется единственная, неоспоримая мысль, что это письмо написал сам Иоанн Пресвитер (им и в голову не пришло, что на самом деле, Зосима, напоив Баудолино, просто переписал письмо).

Баудолино в отчаянии, уже в течение двадцати лет он находится в процессе сочинения государства отца Иоанна, и тут плодами его труда кто-то пользуется. Но факт того, что Зосима украл письмо и переписал его, означает очень важную вещь для Баудолино и его друзей. Баудолино говорит Фридриху: "Prima potevi temere che quel regno fosse una mia fantasia, ora sai che ci credono anche il basileo dei greci e il papa dei romani" [4; 233] — «Ты прежде подозревал, что царство — порождение моих фантазий. Теперь ты знаешь, что в него веруют и византийский василевс и римский папа» [24; 242]. Баудолино перестает относиться к царству как к плоду своей фантазии, вернее, он перестает ощущать себя единственным автором истории о Пресвитере Иоанне. Баудолино говорит, "ora chiunque vuole puo' inventarsi una corrispondenza amorosa con il Prete, viviamo in un mondo di bugiardi matricolati" [4; 232] — «кто угодно теперь может дополнять любовную переписку с Иоанном. Мы живем в мире дипломированных обманщиков» [24; 242].

У Баудолино рождается ребенок — уродец, который тут же умирает. Это событие знаменательно в анализе личности Баудолино, он как настоящий лжец мог породить только ложь природы. "Mio figlio era una menzogna della natura, aveva ragione Ottone, ma piu' di quanto pensasse, ero bugiardo e avevo vissuto da bugiardo a tal punto che anche il mio seme aveva prodotto una bugia. Una bugia morta" [4; 238] — «Мой сын был воплощенная ложь природы. Прав был тогда Оттон, десятикратно прав, когда говорил, что я лжец! И я жил как лжец, и мое семя дало ложный плод. Мертвый ложный плод» [24; 247].18 как у него ничего не вышло. Так, Баудолино погрязает во лжи, "ti ritiri nel mondo dei tuoi portenti" [4; 239] — «удаляется в мир дивных вымыслов» [24; 248], он сам понимает, что все его поступки основываются на неправде. К примеру, он сочинил сен-викторскую библиотеку, пустил слух о мощах Волхвоцарей, спас родной город, раскормив тощую корову. И сам он признает, что сначала, изобретая, он "inventavi cose che non erano cere, ma lo diventavano" [4; 239] — «выдумывал неправды, но они становились правдами» [24; 247-248].

Однако на страницах романа показывается созидательная сила веры в фантазию: это строительство нового города, герои захотели, поверили и без труда построили Александрию (кстати, родной город самого Эко). "I miei concittadini hanno creduto in una citta' nuova, tale da incutere paura a un grande imperatore, e la citta' e' sorta perche' loro volevano crederci" [4; 409] — «Мои земляки поверили в новый город, способный устрашить великого императора, и этот город стал явью» [24; 418]. Вспомним значение образа города в Средневековье. Если изначально Земной Рай представлялся в христианской традиции в виде сада, райского уголка, то постепенно в средние века происходит замена сада городом. Ле Гофф пишет: «Вечное будущее человечества, грядущее после конца света счастье — это город» [38; 284]. В Библейском «Откровении» последние главы посвящены видению вечного города. «Град Божий» Августина подтверждает урбанистическое видение Средневековья. Тема будущего часто переплеталась с темой чудесного города. Поэтому строительство города приобретает и символический смысл: создание, обретение Рая. Но в конце XII века отношение к городу становится двойственным: это и Рай (Иерусалим) и Ад (Вавилон).

Интересно, что в романе есть единственный персонаж, которому удается водить Баудолино за нос, это Зосима. Во-первых, он так и не дает карту, которую на протяжении всего романа обещает дать, во-вторых, он рисует ему ненастоящую карту, на который земля представляется в виде скинии. Баудолино признается: "in questo modo lo aveva menato per il naso una prima volta , lo stava menando ora e lo avrebbe menato per alcuni anni ancora" [4; 264] — «таким образом он провел меня в первый раз, водил за нос тогда снова и сумел проводить за нос еще несколько лет» [24; 272].

Иногда Баудолино настолько погрязает во лжи, что забывает, лгал ли он или совершал праведные дела. Когда у Баудолино и Зосимы заходит разговор о том, что нужно бы где-нибудь раздобыть Братину, и Зосима предлагает найти какой-нибудь горшок, Баудолино отвечает: "Sono mica un falsario come te!" [4; 277] — «Чтоб кто, чтоб я фальшивки подсовывал? По себе не суди, мошенник!» [24; 286]. Он забывает, что именно он-то и подсовывал фальшивки, например, фальшивые мощи Волхвоцарей. Баудолино не считает Братину сказкой и уверен, что однажды она попадет им в руки. И действительно, попадает, только грязная плошка отца Баудолино, которую он искренне начинает считать чашей, из которой пил Христос. "E cosi' ho portato a Federico, come cosa preziosa, la scodella di mio padre Gagliaudo, e ti giuro che in quel momento mi sentivo come il celebrante di un sacro rito" [4; 286] — «Сказав это, я преподнес императору, как драгоценнейшую в мире вещь, плошку своего родителя Гальяудо, и клянусь, что в оный миг я ощущал себя отправителем самого святого из обрядов» [24; 297]. И главное, что при рассказе Фридриху вышло правдоподобно, что некие «бесстыжие святокупцы прятали Братину, которую им удалось умыкнуть из Иерусалима» [24; 295-296] — "quei semoniaci svergognati avevano sottratto a Gerusalemme proprio il Gradale" [4; 285]. И теперь Баудолино дает ход новому сюжету: будто Фридрих хочет найти Пресвитера Иоанна уже с определенной целью: вернуть ему найденную Братину.

велика сила воображения, превращающая выдумку в реальность. "Qualcuno aveva preso il Gradale, e di li' a pensare che chi lo aveva sottratto era lo stesso che in qualche modo aveva ucciso Federico, il passo era breve" [4; 322] — «Братина похищена, а отсюда до предположения, что похититель повинен и в гибели императора, недалече было ходить» [24; 332].

«веры — не веры» к его персоне. Так, о старшем сыне Фридриха Барбароссы Фридрихе он говорит, приравнивая между собой по смыслу две фразы: "Non mi amava. Diffidava di tutti" [4; 296] — «Он не любил меня. Не верил никому» [24; 306]. Думая об Ардзруни, Баудолино оценивает единственный факт: можно ли ему верить или нет, сам говорит ему: "non ho mai sospettato che tu sia un uomo virtuoso, Ardzruoni" [4; 305] — «я и в мыслях не держал считать тебя, Ардзруни, за порядочного человека» [24; 315], Борон шептал Баудолино: "non fidatevi di lui, mente" [4; 309] — «Нельзя верить ему. Все он лжет» [24; 319]. И далее Баудолино: "Questo Ardzruoni sara' forse una brava persona, ma dobbiamo fidarci solo di noi stessi" [4; 314] — "Ардзруни, может, и благонадежный человек, но доверять мы можем только самим себе" [24; 324].

Наконец, лживые речи приводят героев к определенным действиям. Герои решают отправится на поиски царства Иоанна. Ложь уже настолько проникает в умы героев, что они решаются переодеться двенадцатью Волхвоцарями, дабы везде их ждал уважительный прием. Очень быстро расходится молва об их походе, и о пропавшей Чаше, настолько быстро и широко, что, когда герои проходят через какие-то поселения, местные жители сообщают, что "in quelle terre sapevano tutti, che il Prete Giovanni stava ad oriente, ma che per arrivarci ci volevano anni" [4; 340] — «повсюду известно,... что царство Иоанна на востоке, но пути туда на многие годы» [24; 350]. Многие не знают, где это царство, но просто верят, что оно на свете есть.

Баудолино обманывает всех и даже друзей. Он дает Абдулу, находящемуся при смерти, фальшивый череп Иоанна Крестителя, дабы тот молился, Ардзруни добавляет, что "qualunque reliquia puo' ravvivare lo spirito di un morente" [4; 358] — «любая реликвия способна поддержать дух умирающего» [24; 367]. Баудолино говорит Абдулу то, что тот хочет услышать: что пришла его вдохновительница. И Эко комментирует: "Baudolino si decise e — come al solito per buon cuore — consumo' un'altre menzogna" [4; 358] — "Баудолино отважился на дело, которое — как всегда, из самолучших помыслов — состояло в очередном обмане" [24; 367].

— очень часто встречающийся средневековый образ. Вспомним Ивейна в лесу, Персеваля из «Персеваль, или Повесть о Граале» Кретьена де Труа, где Персеваль — «Сын Дамы из безлюдного Пустынного Леса», его путь часто пролегает через лес, называемый часто «одиноким» (forest soutaine). В «Окассене и Николетте» Николетта бежит в ужасный лес, в котором Окассен с трудом находит ее, они выходят из леса и возвращаются в мир. У трубадуров лес — это место, в котором возлюбленные могут находиться вне опасности. Уединенный, часто пугающий лес, таким образом, всегда противопоставляется реальному миру и организованному обществу. «Лес, эквивалент пустыни Востока, являет собой место уединения, охоты и рыцарской авантюры, непроницаемый горизонт, окружающий скопление городов, замков и поместий» [38; 192].

Итак, можно отметить оппозицию, свойственную мышлению Средневековья: противопоставление города (или замка) и леса. Но существуют и другие оппозиции, к примеру, человек — животное. В Средневековье часто возникает образ дикого человека, живущего в лесу (homo selvaticus). В «Баудолино» мы встречаем множество различных животных, напоминающих людей и наоборот. Основные же главы, посвященные раскрытию этой оппозиции в романе, это главы, повествующие о любви Баудолино и гипатии — женщины с козьими ногами, она носит ребенка Баудолино, но, по закону той местности, возлюбленные никак не могут быть вместе.

— герои видят то, что только могли представить в своих умах. На своем пути в царство друзья встречают существ, придуманных ими самими — исхиаподов, блегмов и многих других. И с этого момента повествование меняет свой жанр и становится сказкой. Появляется множество сказочных существ — слуг Пресвитера. В той стране, куда пришли Волхвоцари, действительно ждут Волхвоцарей, там знают о царстве Пресвитера Иоанна. Герои встречают Диакона Иоанна, который знает, что они Волхвоцари. Друзья и сами в это верят. А свои фантазии, свой поход они уже начинают считать миссией, особенно после смерти Фридриха, ведь они должны исполнить его волю и донести до Пресвитера Иоанна Братину (хотя она уже у них и украдена).

Но Диакон — единственный из всех, кто сомневается, есть ли вообще Пресвитер и есть ли вообще царство. Он слышал о нем только от евнухов и думает, что все это плод заговора евнухов. Но Баудолино, живущей иной философией ("se si deve trovare un Prete Giovanni lo si deve trovare" [4; 331] — «если уж решено найти Пресвитера, Пресвитер будет найден» [24; 341 ]19, — вера, и приводит в пример своих односельчан, которые поверили в новый город, "и этот город стал явью" [24; 418]. И тут звучит главная фраза, характеризующая философию Баудолино: "Il regno del Prete e' vero perche' io e i miei compagni abbiamo consacrato due terzi della nostra vita a cercarlo" [4; 409] — «Царство Пресвитера истинно, потому что я и мои сотоварищи посвятили две трети нашей жизни его отысканию» [24; 418].

Диакон единственный живет реальной жизнью и он тоскует. А Баудолино решает развлечь его своими рассказами: правдивыми (об оленях, аистах и снеге на Альпах) вперемешку со сказочными: "gli raccontavo le meraviglie delle terre dove muore il sole" [4; 411] — «я пел ему о дивовищах тех уделов, где умирает солнце» [24; 420]. Рассказывал он и о Братине, и Диакон был околдован этими великолепиями. И мы видим, что человеку становится хорошо, только когда он погружается в мир грез и фантазий, то есть в мир лжи.

Особенность Баудолино в том, что он видит все, что хочет видеть. Единорог был предметом его мальчишеских грез, и он увидел его. Баудолино влюбляется, и, естественно, объектом его любви становится сказочное существо без имени — гипатия, которая по закону ее местности не может быть с ним. И Баудолино опять сталкивается с тем же: ничто настоящее не может быть с ним, его может окружать только нечто призрачное и иллюзорное, ибо все настоящее, с чем он сталкивается, уходит от него. Но не стоит забывать, что и то, что Баудолино называет настоящим — это лишь плод его фантазии, а в конечном счете — это плод фантазии Умберто Эко.

"Sino a che viaggaivamo eccitati alla scoperta del regno del Prete, non eravamo colti da questi dubbi; ciascuno aiutava l'altro in spirito di amicizia. Era la cattivita' che ci rendeva ringhiosi" [4; 466] — «Пока мы жили в воодушевлении, искали царство Пресвитера, нам и в голову не приходило усомниться, и каждый по-дружески помогал другому. В неволе же мы начали собачиться» [24; 474]. Разочаровались Поэт и Рабби Соломон, но Гийот и Борон продолжали ждать, что они найдут Братину. Поэт в разговоре с Баудолино: "Baudolino, hai sessanta e piu' anni, e ancora credi al Prete Giovanni? Abbiamo toccato con mano che non c'e'" [4; 484] — «Баудолино, тебе уже шестьдесят, тебе даже больше, ты все еще веришь в Пресвитера Иоанна? Мы же потрогали, пощупали. Пресвитера нет» [24; 490].

важно лишь желание. Еще во время путешествия Рабби Соломон говорил: "Forse vogliamo troppo, ma ormai non possiamo evitare di volerlo" [4; 347] — «Мы захотели слишком многого. Но теперь уже не можем перестать хотеть» [24; 356]. Доказывают наше предположение слова самого Баудолино: " ho capito che io non debbo avere il Gradale, ne' darlo a qualcuno, ma solo mantenere viva la fiamma della sua ricerca" [4; 507] — «я понял, что Братину мне иметь не нужно, не нужно никому ее нести, а лишь поддерживать и питать огонь своего искательства» [24; 513].

Баудолино решает полностью отказаться от внешнего мира, он становится столпником, открывает в себе дар ясновидения, но за свои пророчества он был побит камнями. Он захотел начать жить правдой, чистой правдой, но эта правда оказывается никому не нужна, и он опять отправляется на поиски царства Пресвитера Иоанна.

В линии развития личности Баудолино можно выделить пять этапов: сначала герой живет в реальности, затем в его жизнь начинает постепенно проникать фантазия, в итоге (после рождения ребенка) фантазия полностью вытесняет реальность, потом вдруг (после пленения) на первый план выходит реальность, Баудолино полностью отказываеется от лжи, становится столпником, оракулом, предсказывающим будущее, в конце романа героем опять овладевает фантазия, он уходит в мир созданной им самим фикции. Таким образом, можно сделать вывод, что фантазия побеждает реальность.

Важно то, что только читатель продолжает понимать, что царство Пресвитера Иоанна — вымысел, Баудолино же искренне верит, что оно существует. У каждого человека есть своя фантазия (ирреальность), которую он считает реальностью, то есть мир реальности, как и мир фантазии, относителен: на протяжении всего романа герой то приближается, то отдаляется от реальности, а в итоге мы видим, что для Баудолино реальность оказывается неотделимой от фантазии. На почве неразличения реальности и фантазии в романе появляются фантастические двойники: Баудолино — Зосима, Фридрих — Гальяудо.

«Баудолино» — это постмодернистский роман, построенный по законам жанра постмодернисткого романа, но являющийся иронической стилизацией под средневековый роман и средневековую философию чудесного.

Примечания.

16. К примеру, идиома, существующая во многих языках: «рассказывать истории», открывает совсем другой смысл слова «история»: история уже приобретает значение вымысла.

17. Нужно сказать, что слова «работа» появляется только в переводе, в оригинале же дословно следущее: «нам нужно было заканчивать побыстрее».

«я» — Другой. Ребенок — это то же мое «я», но внеположенное «мне», ребенок дает возможность стать Другим самому себе. Мы читаем: «Отцовство — это отношение с чужим, который есть я... это отношение между я и некоторым таким же я, которое, однако, мне чужое» [81; 99].

«если нужно найти Пресвитера Иоанна, то его нужно найти».