ТОМАС МАНН (1875—1955)
Томас Манн, без сомнения, является одним из самых значительных европейских художников слова первой половины нашего века. Его гуманистическое творчество и философско-публицистическая деятельность, исполненные порой глубоких противоречий, отобразили движение буржуазной мысли и ход художественного развития многих десятилетий - драматического периода в жизни большинства стран Европы.
Томас Манн, младший брат Генриха Манна, родился в Любеке. Окончив гимназию в родном городе, он отправляется в Мюнхен, где, проработав некоторое время конторским служащим, слушает в течение нескольких семестров лекции в университете.
В Мюнхене он сближается с натуралистически настроенными писателями, группировавшимися вокруг журнала «Общество». Затем, после двухлетнего пребывания вместе с Генрихом в Италии, Томас Манн сотрудничает в журнале «Симплициссимус» и вскоре становится профессиональным писателем.
«Маленький господин Фридеман»
В ранние годы творчества Т. Манн создает ряд новелл, часть из которых была объединена под общим заглавием «Маленький господин Фридеман» (1897). Эти первые новеллы в большинстве своем меланхоличны, изображают жестокую, мрачную, порой гротескно-карикатурную жизнь. Их атмосфера сумрачна, финал печален; в них действуют больные, со смятенным духом и неустойчивой психикой люди.
Вот Иоганн Фридеман—маленький горбун, замкнутый, необщительный человек, владелец небольшого агентства. Фридеман не ко двору в этом приморском городе, где коммерческая деятельность иссушила души бюргеров-предпринимателей, а интересы торговли не оставляют времени для всего, что не есть «дело».
Как бы отринутому самой природой Фридеману приходится нелегко, но он сумел создать себе одинокий мир, где были тихие вечера в садике, скрипичные мелодии, хорошие книги и хорошие сигары. А «главным увлечением господина Фридемана, его подлинной страстью был театр».
Он пытался устранить из своих мыслей и привязанностей все, что могло бы уязвить его, принести боль; с грустной улыбкой пытался он примириться с обреченностью своего сердца. Еще в ранней юности он запретил себе любовь:.«Хорошо, — сказал он себе, — кончено. Обо всем этом я больше не буду думать. Другим это дает счастье и радость, мне же может принести только горе и страдание. Кончено. Никогда больше... Никогда».
Но оказалось, что господин Фридеман не обрел власти над своими чувствами и катастрофа все-таки разразилась. В 30 лет, когда он думал, что остается лишь так же незаметно дожить одно-два десятилетия, любовь разрушительным смерчем врывается в его жизнь. В нем вдруг просыпается непобедимая страсть к госпоже Риннлинген — супруге начальника округа, «столичной штучке»; живое беззастенчиво вторглось в его существование, исковеркав и уничтожив все, чем он дотоле дышал: «Тревожным, полным ужаса взором смотрел он внутрь себя; все его чувства, которые он так нежно лелеял, так мягко и мудро оберегал, теперь были разорваны, взбудоражены, спутаны».
По смыслу новеллы оказывается, что музыка, литература, театр были только вынужденным прибежищем больного и уродливого. Они должны были укрыть неполноценное страдающее существо от бурных треволнений настоящей, грубой, суровой жизни — и не сумели этого сделать.
И сам Фридрман вынужден признать перед концом, что его попытка сотворить себе мирное, тихое счастье вне осязаемых жизненных чувств и стремлении была лишь фантазией и ложью.
Пресыщенная поклонением госпожа Риннлинген с ленивым любопытством анатомирует чувства влюбленного уродца, а затем отталкивает его с издевательской насмешкой. И сраженный Иоганн Фридеман, лишившийся всякого жизненного фундамента, кончает с собой.
На первый взгляд, эта история — сугубо личная трагедия, во многом носящая характер чисто биологический. Однако по сути речь идет не только о трагическом конце несчастного горбуна, лишенного любви, но и о гибели целого мира, искусственного мира иллюзий, рожденного эксцентричной утонченно - болезненной душой и терпящего крушение в столкновении с миром физически крепких, здоровых, самоуверенных людей.
Близким рельефным фоном проходит в новелле жизнь привилегированного городского общества. Ирония, адресованная бюргерам-обывателям, носит легкий насмешливый характер и обращена в первую очередь на их тупость, заскорузлость чувств, манерничанье, но не затрагивает основ существования. Вот, например, сценка на светском вечере, собравшем сливки городского общества: «... словоохотливый студент... утверждал, что через одну точку к данной прямой можно провести больше одной параллельной линии. Госпожа Гагенштерм вскрикнула: — Не может быть! — и тогда он доказал это так убедительно, что все сделали вид, будто поняли».
«Луизхен» (1897) —одна из немногих новелл Т. Манна, в которых он прямо обличает гнилостную развращенность буржуазии. Доверчивый, искренний человек, испытывающий к своей жене бесконечно глубокое чувство любви, становится объектом публичного издевательства, глумления насмешливых любовников. Вдруг осознав, какому поруганию подверглось самое святое в его жизни, он мгновенно умирает.
Не часто позволял себе Томас Манн так откровенно возмущаться аморализмом буржуа, как характеризуя блудливую узколобую госпожу Якоби и ее партнера легкомысленного музыканта Лейтнера.
Этот небольшой рассказ свидетельствовал о способности молодого Манна писать штрихами резкими, исполненными яда и действенного презрения, хотя он и подымал перо в защиту человека вполне заурядного.
Герой рассказа «Дорога на кладбище» (1901) Лобготт Пипзам — один из людей, о которых часто говорят, что они сами виновны в своих несчастьях. Незначительный конторщик, пропойца, он потерял жену и детей, был выгнан со службы и — не в силах совладать со своим пороком — опускается все ниже и ниже.
Медленно бредет он по дороге на кладбище, где покоятся его близкие, угрюмый, одинокий, лишенный чувства самоуважения, несчастный. Вдруг Пипзама обгоняет беспечный турист. «Он летел во весь дух, названивая, что есть сил, стремительный, как сама жизнь. Но Пипзам не сдвинулся с места. Он стоял и с неподвижным лицом смотрел на Жизнь».
Пьянчужка, казалось, утративший интерес ко всему на свете, гонит велосипедиста па шоссе, проходящее рядом, он протестует против вторжения голубоглазой, звонкоголосой Жизни на тихую, усыпанную гравием дорогу, ведущую его к кладбищу. Но пьяное истеричное возмущение смешно и жалко: Жизнь не выбирает дорог, и не Пипзаму укротить ее.
«Потрясая кулаками в слепой ярости, он угрожал то небу, то невидимым слушателям, выделывал какие-то антраша, приседал и снова взвивался вверх от нечеловеческих усилий орать как можно громче».
И боль этого загнанного жизнью, безвольного, несчастного существа, но человека, находила отзвук в сердцах читателей, напоминала им о несовершенстве мира, где так много мук и страданий.
В течение продолжительною времени Томас Манн испытывает сильное воздействие реакционной, предельно пессимистической философии Шопенгауэра. Вместе с тем он не может полностью принять шопенгауэровское воспевание всепобеждающей смерти, ищет в действительности мотивы неистребимой жизни, ее красоты и достоинства.
Это было нелегко, ибо именно тогда, в первые десятилетия империализма, стали предельно ощутимыми тенденции загнивания капиталистического общества, его неустранимые, трагические противоречия.
«Будденброки».
Томас Манн стремится проследить процесс разрушения старой бюргерской культуры, распад ее идеологии, исчезновение гуманистических традиций под натиском империалистической буржуазии.
«Будденброки» (1901) являются попыткой исчерпывающего осознания и отображения этих процессов. Вывод автора окрашен чувствами грусти и безнадежности: в «Будденброках» в конечном итоге побеждает смерть. Томас Манн, воспроизводя во многом историю собственной любекской семьи, особенно настаивает на подлинности рассказа, характеризуя его как «городскую хронику, трактованную в виде натуралистического романа».
Мы становимся свидетелями жизни четырех поколений Будденброков, ведущих оптовую торговлю зерном.
Каковы же они?
Богатейшие бюргеры, городские советники, консулы, сенаторы, недосягаемая торговая элита; незапятнана честь рода, непорочно имя фирмы... Но идет время, разрушая, казалось бы, незыблемое благополучие, умирает единственный наследник, нищают и впадают в ничтожество остатки некогда могучей семьи, исчезает фирма. И одна из немногих уцелевших Тони Будденброк восклицает в отчаянии: «Ганно, маленький Ганно... Том, отец, дед и все другие... Где они? Мы никогда их не увидим. Ах, как это жестоко и несправедливо!».
Семидесятилетний Иоганн Будденброк, сын основателя фирмы, самоуверенный, процветающий, жизнелюбивый, в 1835 г. въезжает в новый дом — с этого начинается «история гибели одного семейства» (подзаголовок романа).
Прочность, устойчивость, непоколебимость — вот атмосфера благоприобретенного дома: «Гости и хозяева сидели на тяжелых стульях с высокими спинками, ели с тяжелой серебряной посуды тяжелые добротные кушанья, запивали их густым, добрым вином и не спеша перебрасывались словами».
Старый Иоганн жизнерадостен и деловит, исполнен веры в себя, чужд всякой сентиментальности. . Он предельно практичен, потешается над катехизисом, по-хозяйски относится к природе. Он не терпит ни слюнтяйства, ни колебаний, ни сердечной слабости.
Уверенный в себе вольтерьянец, он не испытывает нужды в поддержке господа бога и с иронической подозрительностью приглядывается к религиозности сына: «Что вы за народ такой, молодежь, а? Голова набита христианскими и фантастическими бреднями и... идеализмом! Мы, старики, бездушные насмешники...». При этом он ревностно следит за патрицианским достоинством фамилии и гораздо более строг в выборе знакомых, чем религиозным самоуничижением и смирением.
Новый дом Будденороков озарен солнечным светом, дела в конторе и ее отделениях идут превосходно. Но не все вокруг радует уже сейчас: если Будденброки процветают, то другие фирмы постигает крах. Так, приходит в упадок старый род Ретенкампов, бывших владельцев новой резиденции Будденброков. Да и в самой семье завелась маленькая червоточинка: единокровный брат Иоганна-младшего, непутевый Готхольд, тень которого мелькает уже на первых страницах романа, сочетался браком с некоей мадемуазель Штювинг, владелицей компрометирующей семью бельевой лавки. Этот мезальянс — зловещий, хотя пока еще косвенный признак «нездоровья», разрушения монолитности семьи.
Иоганн-младший с твердой решимостью продолжает дело отца и деда. «Семья и фирма» — вот боевой клич Будденброков, их символ веры. Но в жизни нынешнего главы фирмы заметны уже и новые аспекты существования, новые влиятельные мотивы жизни. Отношение к бытию характеризуется уже не только трезвой деловитостью. Так, «консул с его сентиментальною любовью к господу богу и спасителю был первым из Будденброков, познавшим и культивировавшим в себе такие небудничные, некупеческие и сложные чувства».
Все же консул исполнен здоровой уверенности в значительности своего дела и личной безупречности. Это особенно выявилось в один из моментов революции 1848 г., изображенной Манном довольно своеобразно. Иоганн-младший все еще сильный, целеустремленный человек. Предложив толпе «республиканцев», собравшихся у здания городского Совета, разойтись по домам, консул, опираясь на патриархальные отношения с хорошо знакомыми ему возбужденными людьми, добивается своего. И революция, так сказать, за поздним временем, прекращается.
Сам ход этой революции, признаки ее, значимость трактуются Томасом Манном двойственно. Наружно проявления революции сводятся к забвению народом годами освященных обычаев и правил, на сущность же власти буржуазии как будто бы никто не посягает. «Взбунтовалась», возмечтав о шелковом платье, кухарка Будденброков Трина, не зажглись вовремя фонари на улицах, в лавке суконщика была разбита витрина.
Карл Смолт, «глашатай» республиканской толпы, после забавного диспута с Иоганном Будденброком о «всеобщем принципе избирательных прав» отвечает на предложение разойтись: «Я и сам рад. Дело-то как-нибудь утрясется, а вы уже за обиду не считайте... Счастливо оставаться, господин консул!», Все вроде очень по-домашнему.
Но в то же время осажденный Совет, напуганный и растерявшийся, прекращает свою деятельность: «... никто из присутствующих не захотел перейти к повестке дня. Голосовать не имело никакого смысла. Опасно раздражать народ, — ведь никто не знает, чего он хочет, — так как же принимать решение, которое может пойти вразрез с желанием народа? Надо сидеть и ждать». А наиболее благоразумные советники уже подумывали о том, как бы улепетнуть через слуховое окно на чердаке.
Похоже, что внешне революция и не оказала на дела и положение высшего бюргерства серьезного воздействия. Но хотя проявления ее казались просто забавными, она фактически завершила период наивысшего преуспеяния буржуазии. Символически это обрисовано гибелью тестя Иогаина-младшего — Лебрехта Крегера, последнего из бюргеров-кавалеров прошлого, властного богача, ни перед кем не склонявшего головы. Камешек, пущенный в карету сенатора бунтующей рукой какого-то сорванца, едва коснулся его плотно укутанной груди и не причинил вреда. Но мысль о черни, с которой приходится вести переговоры, вместо :того, чтобы накормить ее свинцом, эта мысль через несколько минут убивает престарелого сенатора.
Из этого эпизода можно заключить, что Томас Манн придавал революции 1848 г. гораздо большее значение в жизни бюргерства, а стало быть — и Будденброков, чем могло бы показаться на первый взгляд.
— центральное в романе. На него ложится основная тяжесть борьбы за целостность семьи и кастовую принадлежность к верхушке торгового бюргерства.
Томас — глава фирмы. С детства предназначенный для коммерции, он всеми силами стремится быть достойным продолжателем дела предков — славных купцов вольного ганзейского города, старается всю жизнь подчинить интересам дела. Ему, в частности, приносит он в жертву и свое чувство к бедной девушке-цветочнице, впрочем, надо заметить, без всяких колебаний. И вообще в молодости Томас проявляет достаточно «воли к действию, к победе, к власти, стремления покорить себе счастье». На первых порах успех не заставляет себя ждать: чередой приходят выгодная женитьба, постройка роскошного дома, избрание сенатором, наконец, рождение наследника, — маленького Иоганна, Ганно.
Но Томас уже далеко не тот трезвый практик-делец, какими были его предки. Ему присуща «необычная даже среди местных «ученых» общая образованность., в равной мере внушавшая почтение его согражданам и отчуждавшая их от него». Из писателей он предпочитает самых модных — сатирико-полемического направления. Налицо и внешние признаки утонченности Tомаса: руки его поражали «своей судорожной нервностью и боязливой скованностью, никогда раньше не присущей широким, отнюдь не аристократическим, хотя и изящным рукам Будденброков, нервностью, очень уж к ним неподходящей».
Новые времена ставят перед Томасом-купцом новые задачи; ведь способы, которыми достигается успех, уже иные. Между тем фирма переживает трудности: капитал дробится, приходят неожиданные убытки, грошовые обороты, крохоборство становятся постоянными. К горькому сожалению Будденброков, расторопность, хищная инициатива, забвение бюргерской «порядочности» теперь важнее солидности фирмы, строгой законности ее сделок.
И Томас вынужден прибегать к нечистоплотным и недостойным приемам, скупая за полцены хлеб на корню у попавших в тяжелое положение землевладельцев. Идет он на это, мучаясь, колеблясь, разрываясь между необходимостью упрочить положение фирмы и верностью традициям «честной» торговли. «Кто же он, Томас Будденброк, — делец, человек действия или томимый сомнениями интеллигент?.. Деловой человек или расслабленный мечтатель?» — размышляет он о себе.
И теперь уже издевкой звучит принцип, завещанный потомкам основателем фирмы: «Сын мой, с охотой приступай к дневным делам твоим, но берись лишь за такие, что ночью не потревожат твоего покоя».
Не только нарушения коммерческой этики камнем ложатся на сердце Томаса, он осознает бесспорное превосходство производителя над коммерсантом, а отсюда уже один шаг до знака равенства между буржуазной торговлей и мошенничеством. Все это убивает инициативу Томаса, ведет к утрате предприимчивости, сомнениям в осмысленности всех жизненных усилий.
Не приносит Томасу покоя и обращение к философии Шопенгауэра: следование ей требовало изменения всего строя жизни, и Томас вернулся к бюргерским верованиям своего детства, хотя и понимал всю их сказочную искусственность.
Смерть Томаса, на котором никто никогда не видел пи пылинки, на мостовой, в грязной луже талого снега знаменует конец сопротивления Будденброков, Гибнет дело, уходят последние его защитники, оставшиеся просто неспособны наследовать традиции развалившейся фирмы.
Христиан являет собой первый пример Будденброка, полностью выпавшего из бюргерского общества со всеми его обычаями и законами. Пародист и насмешник, шут и кривляка, он уже в детстве вызывает ироническое недоумение деда: «Обезьяна он! Может, ему стать поэтом?» (ничего более легкомысленного и пустого он не в состоянии себе представить).
Четырнадцатилетний Христиан уже толкается вместе с «прожигателями жизни» за кулисами городского театра. С началом коммерческой деятельности он обнаруживает непреодолимое отвращение к делам, настоящая жизнь для Христиана в ресторане, варьете, в обществе веселых и доступных хористок. И мир этот с годами влечет его все сильнее.
Христиану недостает уравновешенности, устойчивости души, слишком прислушивается он к тому, что происходит внутри его. Тщеславие и любопытствующее самокопанье делает Христиана распущенным, ленивым , невыдержанным. Он даже не пытается, как это делает Томас, подавить в ceбe гипертрофированную склонность к самоанализу, чтобы добиться чего-нибудь в жизни.
Уверенность в добропорядочности коммерции исчезает у Христиана совершенно: «А ведь если вдуматься хорошенько, то всякий коммерсант мошенник». Он произносит это в простоте душевной, вовсе не думая оскорбить кого-либо, но фактически его слова — прямая измена семье и фирме, мятеж в осажденной крепости, хотя бы и по недомыслию.
Фигляр и отщепенец, он кончает женитьбой на проститутке, которая и запирает его в больницу для умалишенных. Христиан — своего рода предтеча «заблудившихся бюргеров» в последующей новеллистике Томаса Манна.
Тони Будденброк, может быть, самый симпатичный образ романа и безусловно наиболее цельный.
Тони — с детства сметливая, живая, склонная к шалостям, преисполненная чувства собственного достоинства. До последних страниц романа Тони мила и притягательна своим нескончаемым ребячеством, забавной серьезностью и комической важностью, непосредственностью, отсутствием эгоистической расчетливости. Она увлекает Томаса Манна своей органической преданностью фамильно-коммерческим идеалам Будденброков, жертвенностью во имя этих идеалов. В то же время это натура поверхностная, неглубокая, легко поддающаяся фантазиям, впрочем, ограниченным понятиями «благородства» и благопристойности. Задор, ребячливость и спесь забавно сочетаются в ней.
18-летняя Антония встречает студента-медика Мортена Шварцкопфа, сына лоцмана; молодые люди полюбили друг друга, но имущественное и социальное неравенство кладет конец чувству, которое навсегда осталось для Тони прекраснейшим воспоминанием юности. Что ж, в конце концов, из рода в род Будденброки подчиняли свои чувства пресловутым интересам фирмы; и не Мортену, который, невзирая на свое юношеское фрондерство, все-таки исполнен чинопочитания, сломать убежденность Тони в том, что сама до себе она ничего не значит и существует лишь как отпрыск фамилии.
Семья же предназначает Тони другого «избранника» — некоего господина Грюнлиха, гамбургского коммерсанта средних лет и (по наведенным справкам) шефа солидно поставленного дела. Грюнлих противен Тони, но «она отлично понимала свои обязанности по отношению к семье и фирме, более того — гордилась ими».
Окончательное решение за Тони, никто как будто не принуждает ее выходить за немилого. Однако отец отводит Тони для «серьезного разговора», мать толкует с нею по душам, воспитательница замечает, что беспокоиться нечего — ведь Тони все равно «останется в высшем кругу», старшие родственники выражают надежду, что она будет вести себя «благоразумно», наконец, даже пастор во время проповеди, хотя и не глядя на нее, «так страстно и красноречиво толковал библейский текст о том, что жене надлежит оставить отца и матерь своих и прилепиться к мужу, что под конец впал в ярость, уже не подобающую пастору».
И Тони, конечно, уступает.
А впоследствии, когда оказывается, что Грюнлих мошенник и банкрот, она, опять-таки в угоду семейной политике, легко порывает с ним, испытывая лишь светское беспокойство по поводу своего положения соломенной вдовы. При этом она корит Грюнлиха не за то, что вынуждена была пожертвовать ради него своей любовью, но лишь потому, что он оказался не солидным и состоятельным коммерсантом, а мелким разорившимся спекулянтом, посрамившим реноме столь славного дела, как «Будденброки».
Неудачно и второе замужество Тони, хотя на сей раз она сама подыскала себе супруга. Благодушный, туповатый грубиян Перманедер к тому же лишен всякого честолюбия, что уже совершенно невыносимо для Тони. Когда же судьба обошла удачей и дочь Эрику, рухнули ее последние надежды. К чему же стремилась она? «Я только и мечтала добиться чего-нибудь в жизни, от себя привнести в семью... ну, хоть немножечко почета...».
— Иоганн, маленький Ганно. Изо всех сил пытался Томас воспитать своего сына в духе здорового эгоизма, стойкости, привить ему житейскую хватку. Но тщетно.
Организм мальчика вырабатывает слишком мало красных кровяных телец, царапины Ганно месяцами не заживают, зубы испорчены и подточены. Хрупкое здоровье, «мечтательная расслабленность», «плаксивость», полное отсутствие бодрости, энергии— таков Ганно.
Корабли фирмы, ее амбары с зерном, деятельность конторы оставляют его равнодушным. Его влечет жизнь в праздности и неге (каникулы — что за чудесное время!). С интересом знакомится Ганно с греческой мифологией, его занимает театр и, наконец, всецело захватывает музыка. Только за фортепьяно исчезают тупость, равнодушие и неуверенность мальчика, здесь он восприимчив, остер, талантлив.
Но и в музыке строгое, научное начало композиции чуждо ему, система и последовательность пугают его. Ганно владеет страсть к беспорядку, свободной импровизации. Восхитительно, самозабвенно его погружение в глубины звуков, сладостное удовлетворение несет оно ему.
А жизнь, грубая, осязаемая, страшит Ганно, вызывает отвращение: «Мне хочется спать и ни о чем больше не думать. Мне хочется умереть..! Нет, нет, ничего из меня не выйдет. Я ничего не хочу». И единственное желание подростка сбывается.
Ликвидирована фирма, умер последний Иоганн Будденброк. Осколки семьи, лишенные престижа и капитала, без надежд, без смысла и обязанностей доживают век. История семьи завершилась.
Разумеется, не подлежит сомнению глубокое чувство симпатии Томаса Манна к Будденброкам в целом— в разных формах она проявляется на протяжении всего романа. Но это не значит, что автор с благоговением приемлет все в своих героях и обстановке их существования. Незлобивая ирония писателя вышучивает забавные привычки Будденброков и их домашних, высмеивает чистоплюйство Томаса, спесивость Тони, шутовство и отчаянную трусость Христиана, обжорство тощей Клотильды и благочестие девиц из дома Будденброков, которые по воскресеньям ходят «вязать чулки для негритят».
Да и весь город, едко замечает Томас Манн, город «по улицам которого, постукивая тросточками, разгуливали почтенные бюргеры с безупречно честными минами, — отнюдь не был пристанищем высокой добродетели. За долгие часы, проведенные в конторе, здесь вознаграждали себя не только добрым вином и добротными кушаньями... Но все эти вольности поведения прикрывал густой покров степенности и благопристойности».
В сценах же, посвященных школе, где учится Ганно, Томас Манн подымается до откровенной сатиры.
В «Будденброках» нет темы трагической вины, демонических сил, разрушающих семью; описывается естественный исторический процесс и потому тон повествования в основном эпически спокойный, как отзвук исторической неизбежности. Картины распада семьи отображены в романе главным образом средствами психологического анализа — художественно это самая сильная сторона книги.
В первых частях романа все подчинено ощущению прочности, неколебимости, надежности будденброковского бытия: неторопливая манера изложения, чрезвычайная замедленность действия, интерес к предметам, окружающим человека, в их статическом состоянии, любовное выписывание подробностей быта, частое повторение выражений. В конце романа, в глазах, посвященных Ганно, стиль книги делается более нервным, утонченным, предметом скрупулезного рассмотрения становятся едва уловимые движения души и мысли.
Роман «Будденброки» сразу же стал необычайно популярным и в течение первой четверти века существования выдержал свыше ста пятидесяти изданий.
Новеллы о «заблудившихся бюргерах»
«Заблудившийся бюргер» — это, по выражению Томаса Манна, буржуа, оставивший торную дорогу наживы, всецело, отдавшийся — профессионально или дилетантски — страсти к искусству.
Понятен интерес Т. Манна к судьбе художника в буржуазном обществе, но эта тема возникает в его творчестве не сама по себе, а как следствие глубоко критического отношения писателя к миру. Она отражает столкновение высоких гуманистических идеалов Т. Манна (хотя и не очень отчетливых в эту пору) с жестокой и уродливой действительностью.
Как уже было замечено, Томас Манн — в соответствии с идеалистической метафизикой в духе Шопенгауэра — Ницше, с ее ограниченностью и противоречивостью — рассматривает вазвитие действительности как борьбу изначальных форм «жизни» и «смерти». Одной из форм смерти становится у Манна и высокая одухотворенность искусства. В столкновении искусства и действительности позиция самого писателя не отличается ясностью. Обнажая хищную пошлость, туповатую бездумность «нормального» бюргера, Манн усматривает в нем также и крикливое здоровье подлинности, прочность, самоуверенную устойчивость.
В то же время искусство, противостоящее действительности, создавая прекрасное, утонченно-изящное, творит тем самым ущербное, болезненное, бессильное. Его носители, как правило, слабы и бесполезны, испытывают страх перед жизнью, мешают ей. Их расслабленность, тяготение к смерти влекут к гибели и тех, кто неосторожно соприкасается с ними.
Сложность ситуации усугубляется тем, что Томас Манн отождествляет в этот период действительность с жизнью и историей бюргерства; а жрецы искусства в новеллах — почти всегда декадентствующие литераторы, сознательные поклонники бесполезной красоты, и если отказаться от обобщений, касающихся искусства в целом, то окажется, что исторически ирония Томаса Манна вполне оправдана.
Общим для всех новелл этого цикла становится известное снижение реализма по сравнению с «Будденброками».
атмосферу рассказов с их несколько необычными героями.
В горном легочном санатории «Эйнфрид» судьба сводит тяжело больную госпожу Клетериан и писателя Детлефа Шпинеля, который находится здесь потому, что «Эйнфрид» — это чистый ампир» («Тристан», 1902).
Лишенный всякой жизненной основательности, пугливый, вечно измышляющий болезненные фантазии, во власти которых он обретается, Шпинель находит в лице Габриэлы Клетериан заинтересованную слушательницу.
Шпинель не лицемерит в обычном смысле, но свою никчемность он всячески облагораживает, пытаясь придать ей эдакую элегическую философичность: «Беспомощные мы существа, я и мне подобные; кроме редких хороших часов, мы всегда уязвлены и пришиблены сознанием собственной бесполезности. Мы презираем полезное, мы знаем, что оно безобразно и низко, и отстаиваем истину так, как отстаивают лишь насущно необходимые истины. И тем не менее мы вконец истерзаны муками совести. Мало того, вся наша внутренняя жизнь, наше мировоззрение, наша манера работать... таковы, что они воздействуют на наш организм самым нездоровым, самым разрушительным и губительным образом, и это еще ухудшает положение».
«гнилой сосунок».
Лестью влюбленного, бесконечными гимнами хрупкой, непрочной красоте, внешней незаурядностью Шпинель покоряет Габриэлу, отрывает ее от мира преуспевающего коммерсанта, здравомыслящего обывателя господина Клетериана, но ничего не _может предложить ей взамен, кроме гибели. На этом пути Габриэлу сопровождают музыка и любовь — Шпинель уговаривает ее сыграть Вагнера, «Тристана и Изольду», хотя фортепьяно и смерть равнозначны в положении больной.
Влекущие мелодии воспевают красоту чувств и единение в смерти, и кажется, сливаются души влюбленных, распахнувшиеся навстречу друг другу. Но... смерть уносит лишь Габриэлу, Шпинель предпочитает здравствовать: иначе кто же будет возвещать истины вроде следующей: «... ненавижу самую жизнь.., пошлую. смешную и тем не менее торжествующую жизнь, вечную противоположность красоты, ее заклятого врага».
Антагонисту Шпинеля, г-ну Клетериану, 'Гомас Манн тоже не сочувствует, ибо делец этот олицетворяет победу тупоголового обывателя, мало симпатичного писателю. Однако у чревоугодника и любителя доступных женщин, прямолинейного тугодума Клетериана решающее преимущество перед Шпинелем: за ним жизнь, он — сама жизнь. Так полагал писатель.
Недаром новелла завершается сценой, где господин Шпинель спасается бегством от наследника Клетериана — маленького Антона. Великолепный здоровый бутуз провожает его громким и как будто презрительным смехом, ударяя погремушкой о колечко для зубов.
«Преследуемый ликованием молодого Клетериана, он шел по дорожке, и в положении рук его была какая-то настороженность, какое-то застывшее изящество, а в ногах та нарочитая медлительность, которая бывает у человека, когда он хочет скрыть, что внутренне пустился наутек».
«Тонио Крёгер»
Наиболее полно и наименее карикатурно проблема «искусство — действительность» рассматривается Томасом Манном в новелле «Тонио Крёгер» (1903), которая по своему объему приближается к повести.
Автор дает нам возможность проследить, как складывается характер, формируется отношение к миру «заблудшего бюргера».
Подросток Тонио, задумчивый, меланхоличный, самоуглубленный, выделяется среди шумливых, озорных и простоватых сверстников; жизнь представляется ему неизмеримо сложной, и он входит в нее с опасливой осторожностью. Его собственный мир, наполняющий душу восторгом и ощущением красоты, — это мир скрипки, избранных книг — величайших творений человеческого духа, и тайного стнхотворства. «Фонтан в саду под старым орешником, скрипка и морские дали, дали Балтийского моря, чьи летние грезы ему удавалось подслушать во время каникул, все это было тем, что он любил, чем старался окружать себя, среди чего протекла его внутренняя жизнь».
обыкновенные отношения, не затуманенные анализом и сомнениями. И кто знает, что сулит большее удовольствие: шиллеровский ли «Дон Карлос» или же книга о лошадях, иллюстрированная моментальными фотографиями?
Во всяком случае приятель Ганс Гансен, в которого влюблен Тонио, предпочитает лошадей. О этот Ганс Гансен! Кумир товарищей и учителей, прекрасный ученик, отменный спортсмен, общий любимец, респектабельный и благопристойный! «Ну у кого еще могут быть такие голубые глаза; кто, кроме тебя, живет в таком счастливом единении со всем миром? — думал Тонио».
Но уже сейчас в сердце Тонио рядом с грустной завистью живет п легкое презрение к Гансу — его негибким ощущениям, ограниченности, отсутствию тяги к духовному.
Откуда же такая двойственность? Тонио (а вместе с ним и Томас Манн) полагает, что раньше всего она объясняется происхождением: ведь если отец его известнейший в городе и всеми почитаемый купец консул Крёгер, то мать — черноволосая красавица Консуэло из далеких краев, «расположенных в самом низу карты». «Тонио любил свою смуглую пылкую мать, так чудесно игравшую на рояле и на мандолине, и радовался ее безразличию к тому, что у него все не так, как у людей. Но в то же время он чувствовал, что гнев отца достойнее и почтеннее; хотя тот на все лады и распекал сына, Тонио в глубине души соглашался с ним, а веселую беспечность матери находил немного непутевой».
Рушатся попытки Токио сблизиться с Гансом, но на смену угасающему чувству к несостоявшемуся другу приходит любовь. Его тайная избранница Ингеборг Хольм — из породы тех же белокурых и голубоглазых, ясных и примитивных душ. И скова, зная уже, что любовь в избытке наделит его горестями и унижениями, он лелеет и пестует ее, ибо не в силах противостоять магнетизму полнокровной жизни.
—чужой Инге, они объясняются на разных языках; она уходит в жизнь, оставив в сердце Крёгера чувство горестной неудовлетворенности.
Пролетели годы, пришла в упадок, захирела, распалась семья Крёгеров. 13 лет спустя мы застаем Тонио известным мюнхенским писателем. Он составил себе имя как эстет, его творчество — предмет широковещательных литературных дискуссий, но по сути своей Тонио остался хотя и блудным, но все же сыном своего класса.
Прозорливость Тонио — это проницательность человека с ограниченным кругом видения. Незаурядный талант, неизмеримое трудолюбие, способность художника проникать в суть явлений — все это обращено на изучение и отображение того круга людей, понятий, событий, к которому волей-неволей тяготеет Тонио с детства: это бюргерство и все, что кровно с ним связано.
Эта творческая избирательность привела к тому, что сила искусства «обострила его глаза, позволила ему познать великие слова, которые распирают грудь человека, она открыла ему души людей и его собственную душу, сделала его ясновидцем и раскрыла перед ним сущность мира, то сокровенное, что таится за словами и поступками. И он увидел только смешное и убогое, убогое и смешное» ( курсив мой - К. Н.).
Взирая на мир буржуа с высоты, понимая все его убожество, художник в то же время не в силах оторваться от него, избавиться от его разрушительного воздействия. Неуверенность и метания Тонио, невзирая на все муки, представляются ему неизбежными. Искусство , по мнению Крёгера (и здесь к нему присоединяется автор), фатально влечет к себе, ломая сопротивление личности, и — хочешь не хочешь — ты обречен. Человек, отмеченный проклятьем дарования, вырывается из нормального течения жизни, лишается здоровых радостей существоваиия: «Ведь иные сбиваются с пути только потому, — меланхолически замечает Тонио, — что для них верного пути не существует».
Русской художнице Лизавете Ивановне, поверенной своей души, изливает Тонио тоску по неомраченному благодушию земных людей, которое и влечет и отталкивает его.
Тонио жалуется, что искусство, которому он служит, накладывает на него печать чего-то зазорного, сомнительного, позорящего — прямо противоположного добропорядочному блаженству обыденности.
Его притягивает «жизнь во всей ее соблазнительной банальности», говорит он, подразумевая, что никак не соприкасается с нею. Тем неприятнее бьет по его самолюбию замечание Лизаветы Ивановны о том, что при всей своей утонченности он всего-навсего... заблудший обыватель.
характеризующие художников в новеллах Манна.
Тонио Крёгер хочет быть честным перед собой, ищет уверенной правды в себе. В поисках ее он вновь навещает город детства; как когда-то с Гансом, повторяет прогулку по бульварам, машет рукой проходящему поезду, прикасается к ржавым петлям калитки дома Ганса Гансена. А вскоре в Дании Тонио встречает веселую, симпатичную пару — Инге и Ганса.
И снова он в стороне. «С пылающим лицом стоял он в темном углу, страдая из-за вас, белокурые, жизнелюбивые счастливцы, и потом одинокий ушел к себе».
Ревизия души приводит Тонио к убеждению, что он действительно «обыватель, оплошно забредший в искусство, цыган, тоскующий по хорошему воспитанию, художник с нечистой совестью».
Тонио выше и чище многих своих коллег, констатация противоречий и самолюбование не исчерпывают его отношения к себе и миру. Остро переживая болезненность своего искусства, он ощупью, впотьмах, но все же пытается стать ближе к большому миру, породниться с ним своим творчеством. Он не отрекается от сделанного, но теперь уже считает, что это всего лишь «самая малость, все равно, что ничто», и хочет воплотить, наконец, в своих творениях глубокую, тайную любовь к обыкновенной, подлинной жизни, ибо она, эта любовь, «благодатна и плодотворна».
«художник — жизнь», находит в новелле положительное разрешение, но нельзя не заметить, что финальные мысли героя, невзирая на всю их неопределенность, симптоматичны.
Как и во многих произведениях Томаса Манна, основные события повествования развиваются в тесном приморском городе с островерхими кровлями, на крутых улицах, насквозь продуваемых ветрами. На фоне города, где все дышит устойчивостью, неподвижностью, завершенностью, столь выигрышно-заметным становится любое колебание, любая «неправильность», любой поиск.
Круг жизни Тонио Крёгера дважды повторяется перед нами, мысли подростка и сложившегося человека фильтруются равнозначными впечатлениями, и это помогает читателю лучше увидеть, что закрепилось в жизни героя и что унесено временем.
Тема «Тонио Крёгера» чересчур выстрадана автором, чтобы воплотиться в ироническом ключе, но иногда автор не может удержаться от улыбки. Так, например, «подозрительность» профессии писателя, о которой постоянно толкует Тонио, находит свое внешнее выражение в том, что в родном городе его принимают за мюнхенского правонарушителя, преследуемого полицией.
В целом новелла «Тонио Крёгер» занимает значительное место в довоенном творчестве Томаса Манна.
речь идет о новелле Томаса Манна «Тяжелый час» (1905).
Это не просто психологический этюд о муках творчества, это противопоставление высокой одухотворенности истинного созидания мелкотравчатым самокопаниям и сомнениям декадентствующей литературы.
В глухой час ночи художнику изменяет мужество. Шиллер пишет «Лагерь Валленштейна», но мертвые, стертые слова ложатся на бумагу, он не слышит своих героев, картины бледны и гнетут своей невыразительностью.
Тяжелый час...
И вот, погружаясь в бездонные глубины своего «я», преодолевая недуги слабого тела, взывая, наконец, к той боли за мир, к тем мукам, в которых выстрадано его право и умение творить, Шиллер ждет и требует вдохновения.
Но ведь его нежность к себе, его честолюбие — это лишь бич таланта, способность к постоянному творческому напряжению! «Ибо еще глубже, чем себялюбие, таится в нем сознание, что, как бы там ни было, он сжигает себя, приносит себя в жертву ради чего-то высокого не в расчете на награду, а бескорыстно, подвластный неизбежности».
растерявшегося обывателя. Грозная сила, заставляющая поэта творить, — это дар, который он приносит людям и который открывает перед ним народное сердце.
И чем могущественнее и полнее воплощает художник жизнь, тем ближе он к свершению своей задачи.
У таких писателей упадок духа не может быть нормой бытия: уходит слабость, исчезает неуверенность, Шиллер вновь за рабочим столом.
«Тяжелый час» — свидетельство неустанных поисков Томасом Манном идеалов искусства, попытка решить проблему «заблудившегося -бюргера» в более демократическом плане.
Борьбе приземленного «духа жизни» и искусства, служащего исключительно красоте, посвящена символическая драма Томаса Манна «Фиоренца» (1904). Конец XV в. При дворе флорентийского тирана Лоренцо Медичи Великолепного собрались выдающиеся деятели итальянского Возрождения: художники и поэты, устроители празднеств, чеканщики и декораторы, среди них известнейшие писатели Полициано и Пульчи.
Они творят искусство радостное, чувственное и, как несправедливо полагает автор, поверхностное. Наиболее законченный выразитель философской сущности этого искусства — сам умирающий властитель.
Противостоит ему поборник «духа», страстный проповедник и пламенный провозвестник аскетизма монах Савонарола (брат Джироламо).
Прекрасная куртизанка Фиоре, возлюбленная Лоренцо, олицетворяющая Флоренцию, поражена пророческой яростью Савонаролы. Всю жизнь она служила радости по внутреннему убеждению, но теперь колеблется: кому отдать предпочтение, в кого уверовать — в Лоренцо, превратившего жизнь в сплошной праздник, или монаха с его огненной пропастью покаяния и приобщения к чистому духу?
— эстетизированной, нарядно раскрашенной стороной жизни Флоренции. Сила его в том, что он изобличает прикладной, гедонистически-утилитарный характер искусства, обращенного на услаждение существования избранных. (Надо заметить, что сам Савонарола как личность показан весьма несимпатичным в своей аскетической одержимости.)
И он победитель: в приступе бешеного возмущения Лоренцо умирает на глазах проповедника. Флоренция во власти «пророка, т. е. художника и святого вместе», как не слишком скромно рекомендует себя монах.
Впрочем, победа его непрочна, дух действительности не в состоянии окончательно подавить искусство, и Фиоренца предрекает Савонароле гибель на костре: «Огонь, тобою возженный, спалит тебя, тебя самого, дабы ты очистился от скверны, а мир от тебя!».
Неостановима и вечна, по Томасу Манну, борьба между искусством и духом жизни.
В драме «Фиоренца» очевидна насильственная модернизация фабулы: жизнелюбивому, глубоко народному, реалистическому искусству Ренессанса писатель придал черты современного ему декадентства с его скепсисом, релятивизмом, ограниченностью, смысловой незначительностью.
«Его королевское высочество»
Сюжет романа «Его королевское высочество» (1909) имеет своего рода романтически-сказочныи характер. Действие происходит в крохотном немецком герцогстве, чудом сохранившемся до наших дней в самом центре Европы.
Детализированнейшие описания вводят нас в быт, заботы герцогского двора, знакомят с его полуфеодальным этикетом. Неспешность изложения, обстоятельность и полнота, которых добивается Томас Манн, создают иллюзию законченной достоверности. Особенности повествования в романе многим напоминают манеру «Будденброков»,
В центре судьба наследного принца Клауса-Генриха. Замкнутость, консервативная ограниченность крошечного государства, стремление уберечься от воздействия внешнего мира, от бурлящей, интенсивной жизни кладут отпечаток на все воспитание наследника. Ему старательно внушают преклонение перед формальной стороной бытия, религиозно-почтительное отношение к своему жизненному предназначению.
Военные парады, «отеческие» визиты в подвластные городки и деревушки, выставки и дворцовые приемы — вся эта суетливо-красочная сторона жизни долгое время заслоняет от Клауса-Генриха действительно важное в существовании его маленькой страны.
огромные суммы, бесчисленные чиновники кормятся откровенным взяточничеством, обыватели и особенно крестьяне задавлены налогами.
Чтобы как-то свести концы с концами герцогство залезло в огромные долги, леса — национальное богатство — сводятся для уплаты процентов; разработка ископаемых заброшена, рудники бездействуют, бюджет трещит, хозяйство рушится.
А несчастный Клаус-Генрих накануне полного экономического краха способен только «представительствовать».
Призрачное существование, которое до поры до времени ведет принц (а с ним и его близкие) нарушается совсем уже водевильной интригой: влюбленностью, а затем и браком между Клаусом-Генрихом и дочерью американского миллионера. Приток свежих капиталов, модернизация производства, открытие богатейших рудников — все это оживляет замороженную область, приобщает ее к жизни капиталистического мира, рушит ветхие феодальные формы.
— пусть и в очень видоизмененном качестве — бюргерско-монархический строй жизни. Впрочем, самый выбор сюжета показывает, что подобный симбиоз не есть выражение подлинных надежд Томаса Манна, но всего-навсего утешительная сказочка.
«рисуется символически переживаемый нами кризис индивидуализма», что в нем намечается характерный для этого периода поворот к демократической общности (см., например, одновременно появившийся роман Генриха Манна «Маленький город», 1910).
Знаменательно, что в романе «Его королевское высочество» весьма приглушенно звучит извечная тема Томаса Манна «искусство — жизнь». Выход из тяжких затруднений на этот раз герой ищет — и обретает — на путях любви.
Социальные взгляды Томаса Манна и его отношение к искусству не были цельными и законченными. Развиваясь в условиях засилья декадентской, эстетской литературы, Манн-писатель не мог, естественно, полностью избежать ее тлетворного воздействия. Некоторые теоретические работы писателя тяготеют к возвеличиванию «интуиции» художника, провозглашают «субъективность», отрешенность искусства.
Предвоенные годы характеризовались увлечением Манна фигурой Ницше, которому он отводил решающую роль в развитии европейской духовной культуры. Культ насилия, провозглашенный Ницше, его ненависть к народу остаются незамеченными Томасом Манном.
Нередко в статьях, предшествующих первой мировой войне, Томас Манн выступает как эстет, сноб, скептически относящийся к человеческой массе; с брезгливостью духовного аристократа он противопоставляет толпе утонченные, с изощренными чувствами личности.
— и определенные общественные задачи, в частности пропаганду идей гуманизма.
В области политики Томас Манн отдает в это время свои симпатии тезису устойчивости государства и быта, возвеличивает бюргерски-буржуазную культуру XIX в. и — соответственно — общественные институты, ее поддерживавшие.
Однако поражение Германии, германская революция и особенно Октябрьская революция в России убедительно продемонстрировали обреченность старого мира, а послевоенные экстремисты монархического толка и зарождающийся фашизм заставили Томаса Манна пересмотреть свои взгляды. Он отказывается от своего откровенного консерватизма и примыкает к защитникам лучших традиций буржуазной культуры.