Н. Г. Владимирова
Великий Новгород
СКАЗОЧНЫЕ МОТИВЫ В РОМАНЕ Д. ФАУЛЗА «ВОЛХВ»
http://conf.phil.spbu.ru/Archives/book/2005/foreign_lit/
«Принц и Чудовище» в «Коллекционере», или «Принц и Кудесник» в романе «Волхв»). Художественную выразительность его произведениям сообщают сказочные аллюзии. Они есть в «Коллекционере», «Волхве» и «Дэниеле Мартине». Третью разновидность жанрового присутствия сказки определяют устойчивые мотивы чуда, зачарованности, магии, колдовства, пришедшие из произведений кельтского и мирового фольклора.
Сказочные аллюзии существуют в тексте романа Д. Фаулза «Волхв» в явных и завуалированных формах. Как и в «Коллекционере», они являются важной чертой поэтики, играя заметную роль в концентрации смысла, в создании образно-символической системы, в формировании текста и метатекста произведения.
Сюжетное действие романа «Волхв» разворачивается в Греции, и такая его дислокация невольно возрождает в культурной памяти сказочно-мифологические образы. Герой романа Николас Эрфе признается, что, еще не зная страны Одиссея, о Греции читал запоем: «…и, словно средневековый король, влюбился в изображение, еще не видя оригинала» (с. 42)1.
В романе оживает поэтическая символика древнегреческих мифов и сказочных мотивов чар (с их «недобрым цирцеиным свойством», с. 52), волшебства, зачарованности (Фраксос представляется главному герою как остров, «заколдованный нимфами»), чуда, (так, например, конец первой части романа прогнозирует его сказочное продолжение: «И тут начались чудеса», с. 68, что подтверждается и фразой Николаса в конце 21 главы: «Я вступил в зону чуда», с. 145), магического запрета не ходить в зал ожидания, который, однако, манит, как «голос опасности и соблазна» (с. 75), загадочных иносказаний (прощальная улыбка Митфорда, его финальная фраза: «не ходи в зал ожидания», «маскировала …загадку», с. 49).
Оказавшись в Греции, но пока еще не на острове, Николас переживает «благословенную, долгожданную неизвестность; счастливое, освежающее одиночество Алисы в Стране чудес» (с. 54), что символически открывает историю «духовной робинзонады» главного героя. Связанный с литературной сказкой мотив приключений (adventures) в «стране чудес» (Wonderland) находит продолжение, соединяясь с мотивом зазеркалья второй сказки Л. Кэрррола «Сквозь зеркало…, или Алиса в зазеркалье». Этот мотив трансформируется в символическую метатекстовую метафору, моделирующую развитие главного смысла романного целого: «Греция – как зеркало. Она сперва мучит вас. А потом вы привыкаете» (с. 107).
«Будто во сне я приближался к запертой двери, и вдруг по волшебному мановению (выделено мною. – Н. В.) крепкая древесина обернулась зеркалом, и я увидел в нем самого себя, идущего с той стороны, со стороны будущего» (с. 117), – рассказывает Кончис, предварительно задув пламя свечи, и добавляет, словно давая ключ к восприятию и пониманию сказанного: «Я пользуюсь метафорами. Вы их понимаете?» (с. 117).
Значимость метафоры: «Греция – зеркало», а Бурани – непредсказуемое зазеркалье – подчеркнута маркированностью лежащей в ее основе сказочной аллюзии, укрупняющей масштаб и значимость образа. Голос Кончиса (Бога, или Мага?) звучит в темноте, создающей обстановку таинственности и обостряющей восприятие услышанного.
Реалистический план повествования совмещается со сказочно-условным, вводя философски-универсальный мотив вечности («все от века пребывало здесь», с. 117) и одновременно отражая сложную гамму переживаний Николаса, осознающего «драматургический расчет» сюжета, «сочиненность» то ли разыгрываемой пьесы, то ли рассказываемых Кончисом автобиографических историй. Позднее Николас назовет их «искусным рукоделием его рассказов о собственной жизни…» (с. 209).
По мере развития действия романа проясняется, концентрируясь, его внутренняя коллизия, сталкивающая воображаемое и реальность. Автор предлагает читателю многогранную и вместе с тем целенаправленную теоретическую полемику по поводу искусства и его поэтических функций. «Art – the great natural preserve of mystery. The function of science is to demolish mystery; of art, to preserve it2, отмечает Фаулз в дневнике в период работы над романом.
«персонифицирует» его собственное, нелегко доставшееся фундаментальное заключение, что «реальность (reality) и разум (reason) – первое в литературе, второе в философии – есть кредо» (Journals, р. 612).
«искусства как санкционированной галлюцинации» («Волхв», с. 531). В экзистенциальной сфере он мучительно осознается Николасом Эрфе, пытающимся отделить реальное от воображаемого.
Оппозиция достигает кульминации во вставном тексте сказки «Принц и Кудесник», создающей условное, зеркальное двойничество персонажей (Кудесник, маг – Кончис, принц, восклицающий: «Но я хочу понять, что есть взаправду, что останется, когда рассеются чары», – сказочный двойник Николаса Эрфе). Намеченная в сказке дилемма воображаемого – реальности получает многообразное развитие в романе как через вариативность лейтмотивов, усиливающих звучание основного смыслового концепта, так и через двойничество персонажей. Работая над романом (в частности, приступая к 54-ой главе), Фаулз формулирует в дневнике связанный с этим символический смысл оппозиционности главных женских образов романа: («The symbolism between Alison (reality) and Lily (imagination) is now absolutely clear in my mind». Journals, р. 612). Основной сюжетный мотив сказки укрупняет философски значимую проблему соотносимости воображаемого и реального, придавая ей эстетически обобщенный, символический смысл и звучание.
В произведении происходит совмещение условно-сказочного и романного конфликта, философски-универсальной и трагически-несовершенной модели жизни. Внутренний сюжет сказки – своеобразное отражение и генерализация главной идеи романа, наполненной философским, нравственным, педагогическим смыслом.
«тексту в тексте», использование аллюзивных вкраплений из литературных сказок Льюиса Кэррола формируют не только знакомые нам по роману «Коллекционер» мотивы зеркала, зазеркалья, но и акцентируют принцип зеркальности как поэтологический способ организации текста. Подчеркивая направленность своей повествовательной стратегии, Фаулз в процессе работы над романом «Волхв» отмечает его особое нарративное свойство – завораживающую привлекательность: «Narrative is a sort of magnetism» (Journals, p. 609), которая и создается благодаря отмеченным чертам сказочной поэтики, придающей художественную значимость и оригинальность реалистическому повествованию.
1. Фаулз Д. Волхв. М., 1993. Далее ссылки на это издание, страницы указываются в тексте.
2. Fowles John. The Journals: Volume 1. London, 2003. Р. 621. Далее ссылки на это издание, страницы указываются в тексте.