Глава седьмая
ОБЪЯВЛЕНО УБИЙСТВО
(Романы и рассказы Агаты Кристи)
1
Агата Кристи относилась к собственному детективному творчеству с пренебрежением, которое обидело бы всякого ее преданного поклонника, будь оно выказано кем-то иным. Свое пренебрежение она многократно выражала и прямо в детективных романах, и в автобиографии, и в интервью, и даже устами Мэри Уэстмакотт. В романе ее задушевной подруги «Неоконченный портрет» издатель объясняет героине, как из ее слабых сторон сделать сильные: «Необычайным даром природа вас не наградила. Шедевр вам никогда не написать. Но в том, что вы прирожденная рассказчица, нет никаких сомнений. Спиритизм, медиумы, борцы за возрождение Уэльса — все это вы видите в эдаком романтическом тумане. Вполне возможно, что вы заблуждаетесь, но видите вы это все так же, как девяносто девять читателей из ста, которым о них тоже ничего неизвестно».
— залог успеха у читателей, обладающих столь же банальным умом. В «Автобиографии» Агата Кристи смиренно признает:
«Если бы я умела писать, как Элизабет Боуэн, Мюриэл Спарк или Грэм Грин, я прыгала бы до небес от счастья, но я знаю, что не могу, и мне в голову не придет подражать им. Я понимаю, что я — это я, что я могу делать то, что я умею, а не то, что мне хотелось бы». Вероятно, упомянутые серьезные писатели, кроме Грэма Грина, известны не столь широко и читаются значительно реже, чем Агата Кристи. Да и «Автобиографию» последней читали далеко не все ее поклонники. Желая сделать свое пренебрежение к себе широко известным, Королева детектива создала очаровательную самопародию — знаменитую детективную писательницу миссис Ариадну Оливер. Та обожает обои необыкновенных раскрасок, поедает яблоки в неимоверных количествах, не выносит публичных мероприятий и алкоголя, изъясняется косноязычно, но известна любому, — все это очень похоже на слегка шаржированный автопортрет.
Миссис Оливер терпеть не может своего гениального сыщика-финна, но расстаться с ним не в силах: «Конечно, он идиот, но читателям нравится». В «Картах на стол» она разражается целым монологом о своем ремесле (иначе не скажешь): «Вообще-то говоря, я ничуть не забочусь о точности деталей. Не вижу большой беды, если немного напутала в титулах полицейских, назвала автоматическое ружье револьвером, вместо „фонограф“ написала „диктограф“ и описала яд, от которого герои книги умирают, произнеся одну лишь предсмертную фразу. Уж что, на мой взгляд, действительно важно, так это количество жертв! Если действие становится скучноватым, то еще немножко крови наверняка внесет оживление. Если кто-то что-то хочет рассказать, его убивают первым. Нечто подобное встречается во всех моих книгах, конечно, приправленное каждый раз чем-нибудь новеньким». Позже в том же романе она жалуется на тяготы писательского ремесла: «Я в любой момент могу придумать самые невероятные вещи. Вот только записывать все это так утомительно! Здесь, знаете ли, нужно сначала все обдумать. А думать всегда противно. Потом надо составить план и время от времени в него заглядывать, а то получится такая путаница, что из нее никогда и не выберешься! Писать романы не такая уж приятная вещь. Это тяжелая работа, как и любая работа. Я могу ее делать, только повторяя и повторяя самой себе сумму денег, которую получу, выпустив роман».
Эти монологи прекрасно перекликаются со словами самой Агаты Кристи из «Автобиографии»: «Идеи возникают у меня в голове в самые неподходящие моменты: когда иду по улице или с пристальным интересом рассматриваю витрину шляпного магазина. Вдруг меня осеняет, и я начинаю соображать: „Как бы замаскировать преступление таким образом, чтобы никто не догадался о мотивах?“ Конечно, конкретные детали предстоит еще обдумать, и персонажи проникают в мое сознание постепенно, но свою замечательную идею я тут же коротко записываю в тетрадку.
Пока все чудесно — но потом я непременно теряю тетрадку».
Мэри Уэстмакотт или с пьесами: «Писание книг — моя постоянная, надежная профессия. Я могла придумывать и кропать свои книжки, пока не спячу, и никогда не испытывала страха, что не смогу придумать еще один детективный сюжет. Я знала, что всегда буду писать свою одну книгу в год — в этом я была уверена; драматургия же навсегда останется моим увлечением, и результат будет неизменно непредсказуем».
2
Выходит, романы — ремесленные поделки для банально мыслящей публики? Полно, так ли все просто? Ведь некогда и Вальтер Скотт ставил собственное творчество очень низко по сравнению с трудами серьезных историков его времени. Но давно уже стало ясно, что в глазах читателей его романы составили эпоху, а по вкладу в историческую науку они эту эпоху опередили на сотню лет. А между тем он был искренен. И Конан Дойл искренне презирал своего Шерлока Холмса. И может статься, искреннее была и Агата Кристи. И даже наверняка искреннее.
Среди особенностей ее творческой манеры было многолетнее обдумывание замысла книги. Она не раз признавала, что сюжеты или образы вертятся в ее голове годами, прежде чем вылиться на бумагу. Только в начале ее писательской карьеры между толчком к замыслу и его реализацией почти не проходило времени (впечатления от кругосветного путешествия описаны уже в романе 1924 года; действие романов «Тайный враг» и «Тайна замка Чимниз» происходит в эпоху их создания). Позднее зазор бывал громаден. Так, аптекарь, встреченный в 1915 году, стал героем книги в 1961-м («Вилла „Белый конь“»); школа, куда ее дочь поступила в 1927 году, стала местом действия романа в 1959-м («Кошка на голубятне»). Первые впечатления от раскопок и супругов Вулли 1928 года отразились в романе 1936-го. Конечно, ничего странного в этом нет. Напротив, такое долгое обдумывание одновременно нескольких сюжетов приносило двойную выгоду. Она не тратила времени на бесплодное сидение над чистым листом бумаги, принимаясь за сочинение только тогда, когда весь замысел, герои и картины целиком созреют в ее голове, а уж слова сами найдутся. Кроме того, десятилетиями вызревавшие идеи не имели отпечатка ремесленной спешки, и при редкой продуктивности — два и более романов в год — она не создала ничего, что можно причислить к «ширпотребу», как нередко случалось с ее, преимущественно заокеанскими, собратьями-детективистами.
Играла роль и безудержность ее творческой фантазии, которая так забавно фонтанирует у ее миссис Оливер, в мгновение ока выдающей полдюжины взаимоисключающих объяснений одного события. Агата Кристи с удовлетворением заявляла, что не ощущает недостатка в идеях, их обычно даже слишком много, и неудивительно, что некоторым приходилось дожидаться своей очереди десятилетиями. Удивительно другое. Уже закончив книгу, она способна была отложить ее публикацию на четверть века и более! Ничем, кроме полнейшего равнодушия ко мнению читателей и критиков, этого не объяснить. На заре творческой жизни она, конечно, интересовалась их реакцией. Уверившись же в собственных силах, она обращала внимание на прием у публики либо только пьес (вот они ее очень беспокоили!), либо редких необычайных своих замыслов (как «Десять негритят»[10]). Все прочее казалось заранее предсказуемым: одобрят, раскупят.
Как правило, писатель творит, надеясь вызвать определенную реакцию читателей — естественно, из числа своих современников. Предвидеть эффект от своей книги, готовить его… и сознательно отказаться от удовольствия насладиться им — удел немногих авторов. Обычно авторское тщеславие, побуждающее человека публиковаться, этому препятствует. Агата Кристи же подготовила сразу две книги для посмертной публикации: «Занавес» как последнее дело Пуаро и «Спящее убийство» как последний выход мисс Марпл. И если «Занавес» не мог быть опубликован до самого последнего момента по сюжетным основаниям, то роман с мисс Марпл не ставит точку в ее биографии, его можно было напечатать в любое время, но писательница этого не сделала. А между тем он был написан за 35(!) лет до выхода в свет.
«В первый год войны я написала две книги сверх нормы — сделала это, опасаясь, что меня убьют во время налета. Поскольку работала я в Лондоне, вероятность такого исхода была велика. Одну, первую, я написала для Розалинды, в ней действовал Эркюль Пуаро; другую, с мисс Марпл — для Макса. Написав, я положила их в банковский сейф и официально оформила дарственную на авторские права Розалинде и Максу. Полагаю, рукописи были надежно застрахованы от любых неприятностей.
— Когда вы вернетесь с похорон или с заупокойной службы, — объяснила я, — вас будет греть сознание, что у каждого из вас есть по моей книге.
Они ответили, что предпочитают книгам меня самое, на что я заметила: „Надеюсь, что так“. И мы все посмеялись».
Здесь не сказано, о каких книгах идет речь, но одна из них, несомненно, «Спящее убийство». Все атрибуты времени и даты по возможности убраны из текста, но действие происходит до 1952 года, так как упомянуты король и принцесса Елизавета, еще не взошедшая на трон, при этом вся атмосфера явно довоенная. После войны молодая чета, не принадлежавшая к голливудским звездам или мультимиллионерам, не могла бы купить за наличные виллу над морем в курортном местечке — жизнь бесповоротно изменилась. Считается, что второй книгой был «Занавес». Если это доказано (например той дарственной), то придется признать, что позднее роман был кардинально переделан: прошедшая война в нем упоминается, ее последствия серьезно влияют на атмосферу действия, но в то же время Пуаро только что отдыхал в Египте, а среди персонажей есть служащие и военные, приехавшие из Индии, следовательно, действие происходит до 1950 года (когда началась революция в Египте, а Индия вышла из Империи). К более раннему времени его и нельзя отнести: все помнили, что Гастингс женился в 1923 году в романе «Убийство на поле для гольфа» и к 1940 году у него еще не могло быть четверых детей, из которых младшей дочери — существенно важному лицу в романе — уже 24 года. Агата Кристи неохотно старила своих постоянных персонажей, тем более не стала бы старить Гастингса преждевременно.
Когда бы «Занавес» ни был написан, она создавала его с наслаждением, желая наконец обойтись с осточертевшим Пуаро так, как давно мечтала. Ее раздражение против собственного детища выразилось не столько в том, что она заставила его сделать, и даже не в том, что довела до предела абсурда его маниакальную любовь к симметрии, а в том, что знаменитые усы Пуаро оказались… накладными! Но почему же она лишила себя радости испытать удовольствие от выхода романа в свет?! Всё от того же — от пренебрежения к своему творчеству и, как следствие, ко мнению о нем? К сожалению, идея заблаговременного написания книг для посмертной публикации оказалась подорванной долгой жизнью писательницы: «Спящее убийство» при выходе в свет стало насмешкой над бытом семидесятых годов, а Пуаро получился человеком, много лет активно действовавшим после того, как, оказывается, уже умер!
3
— любой читатель без труда составит о нем собственное мнение. Но некоторые комментарии к нему небесполезны. Произведения, вышедшие за подписью «Агата Кристи», легко делятся на три неравные части. Первая и наименее известная состоит из пары романов и нескольких циклов рассказов, затрагивающих чисто психологические проблемы и внешне близких Мэри Уэстмакотт, но без элементов автобиографичности. Романы относятся к позднему периоду — «Испытание невиновностью» (1957) и «Вечная тьма» (1967). Последний вырос из раннего рассказа, но с измененным и небесспорным замыслом: исповедь психически ненормального человека с этической точки зрения несколько сомнительна. Конечно, читателям было бы полезно научиться заранее понимать, кто из внешне нормальных людей может оказаться способным на ненормальные поступки, но вывод автора в том и состоит, что определить это заранее невозможно, — а тогда какой смысл вникать в мышление сумасшедших? Что касается «Испытания невиновностью», оно отражает больной для писательницы вопрос, который уже в ее время начали ставить не так, как, по ее мнению, следовало бы:
«Только невиновность имеет значение, а не вина. Не стану много рассуждать об убийцах; просто я считаю, что для общества они — зло, они не несут ничего, кроме ненависти, и только она — их орудие. Хочу верить, что так уж они созданы, от рождения лишены чего-то, наверное, их следует пожалеть, но все равно щадить их нельзя, как — увы! — нельзя было в Средние века щадить человека, спасшегося из охваченной эпидемией чумы деревни, ибо он представлял собой угрозу для невинных и здоровых детей в соседних селениях. Невиновный должен быть защищен; он должен иметь возможность жить в мире и согласии с окружающими.
Меня пугает то, что никому, кажется, нет дела до невиновных. Читая об убийстве, никто не ужасается судьбе той худенькой старушки в маленькой табачной лавке, которая, повернувшись, чтобы снять с полки пачку сигарет для молодого убийцы, подверглась нападению и была забита им до смерти. Никто не думает о ее страхе, ее боли и ее спасительном забытьи. Никто не чувствует смертельной муки жертвы — все жалеют убийцу: ведь он так молод».
В большинстве своих романов Агата Кристи с легкостью убивала людей достойных и полных жизненных сил (например в «Лощине»), а страдания жертв никогда не живописала. Тем важнее для нее было хоть иногда повернуть ракурс в другую сторону и поговорить о наболевшем, — но в художественном плане, увы, получалось у нее малоинтересно.
Рассказы психологического жанра в основном ранние. Есть среди них модные тогда спиритические, есть полумистические («Кукла в примерочной»), есть даже о переселении душ или чем-то подобном — тут, бесспорно, сказалось влияние живого классика ее молодости сэра Артура Конан Дойла, тем более что сюжеты частично придумывались ею еще в юности, отвергались издателями и позднее публиковались на волне ее успеха. С юности ее занимала фигура Арлекина, давшая жизнь отроческим стихам и более позднему таинственному мистеру Арле Куину. Цикл связанных с ним рассказов, всегда посвященных бедам влюбленных, она называла самым любимым: «Мистер Куин был для меня эхом моих ранних стихов об Арлекине и Коломбине. Он просто присутствовал в рассказе — был катализатором сюжета, не более — но само его присутствие влияло на окружающих. Какой-нибудь незначительный факт, казалось бы, не имеющая отношения к делу фраза вдруг показывали, что он есть на самом деле: случайно упавший из окна свет выхватывал из темноты человека в костюме Арлекина — он появлялся на мгновение и тут же снова исчезал». Нигде больше он не появлялся, зато его скромный приятель мистер Саттерсуэйт позднее действовал вместе с Пуаро в «Драме в трех актах».
«Вы счастливы? Если нет, обратитесь к Паркеру Пайну») ставил в центр внимания психологические, лишенные загадочности проблемы, будь то измена мужа или жены, неудовлетворенность рутиной жизни, недовольство невестой сына — обычные трудности обычных людей. Лекарства, предлагаемые Паркером Пайном, чаще всего элементарны, но дорогостоящи: выбить клин клином. Он отправлял скучающую миллионершу из низов назад в коровник; на место неподходящей невесты ставил еще худшую, что примиряло мать с первой; измене одного супруга противопоставлял видимость измены другого и т. д. Зерно истины в этом есть и, может быть, при аналогичных обстоятельствах идеи этих простых рассказов кому-нибудь и принесут пользу.
4
Второй жанр, который Агата Кристи любила за простоту воплощения замысла, был легкий триллер (ее собственное и точное определение). Как правило, он содержал элементы шпионской истории, нередко речь шла о спасении мира или хотя бы Англии от персонифицированного зла или от деятельности международной преступной организации. Сейчас эти истории звучат наивно, но первые читатели воспринимали их иначе: не следует забывать, что изданы они были задолго до эпопеи про Джеймса Бонда, а ведь и тот в свое время произвел сенсацию. В отличие от «крутых триллеров», романы Агаты Кристи не замешены на сексе, герои не глотают виски прямо из бутылки перед прицельной стрельбой по бандитам. Возможно, однако, что эти внесюжетные вкрапления обязательны для данного жанра, и поэтому без них интерес читателей гаснет.
Писательница никогда не пользовалась эротикой и прочими элементарными средствами для удержания любопытства публики, но зато постоянно вводила в свои триллеры новых расследователей. Четыре романа о Томми и Таппенс Бересфорд разделены такими огромными временными промежутками, что воспринимаются как единый цикл лишь в ретроспективе, а в их пору супруги-детективы, безусловно, забывались от книги к книге: «Тайный враг» (1922), «Н. или М.?» (1941) и совсем поздние «Щелкни пальцем только раз» (1968) и «Врата судьбы» (1973). При этом Томми и Таппенс, как ни странно, стареют с течением лет, хотя в шестидесятые годы мало кто помнил их молодыми и особой надобности соблюдать реализм в их биографиях вроде бы не было. Им посвящено также множество рассказов, но сама писательница признавала, что по крайней мере часть из них безнадежно устарела за короткий срок.
Романы о супругах Бересфорд объединяет то, что либо героя, либо героиню, либо обоих непременно бьют по голове, а тайна открывается случайно. Самый интересный из них — первый. И интересен он не загадкой, а обрамлением сюжета. Его тематика казалась вдвойне актуальной после недавней войны. В «Автобиографии» Агата Кристи вспоминает то время:
«Многие молодые люди оказались в отчаянном положении. Демобилизовавшись из армии, они становились безработными. К нам постоянно приходили полные сил мужчины, пытавшиеся продать чулки или какую-нибудь домашнюю утварь. На них было жалко смотреть. Иногда мы покупали у них пару уродливых чулок только для того, чтобы как-то поддержать. Когда-то они были лейтенантами — морскими или сухопутными — и вот до чего дошли. Иные из них писали стихи и старались их пристроить.
— девушка, которая служила в частях гражданской обороны или работала в госпитале, и молодой человек, только что уволившийся из армии. Оба в отчаянном положении. В поисках работы они встречают друг друга, — быть может, они уже встречались прежде. Ну и что дальше? Дальше, подумала я, их вовлекают в шпионаж: это будет книга про шпионов, боевик, а не детектив».
Но главное, интересно то, что молодая женщина, крайне далекая от политики и мировых проблем, нащупала в нем важнейший катализатор беспокойства в Великобритании: зависимость стабильности страны от далекой Советской России. Публикация проекта нереализованного договора стран Антанты с Германией за спиной России даже спустя годы после окончания войны спровоцировала бы взрыв негодования рабочих, что привело бы к общенациональной забастовке и непоправимому подрыву экономической и политической систем. И это верно, будь такой договор реальным. И конечно, вечно актуальна тема преступных ошибок политиков, за которые расплачиваются своими жизнями простые люди, небезразличные к чести родины. Всё прочее в романе стоит списать на законы легкого жанра.
Два следующих романа о Томми и Таппенс не произвели впечатления. Последний роман о них «Врата судьбы» как детектив крайне слаб, но он пронизан автобиографичностью. Это вообще последнее произведение Агаты Кристи. В нем она почти сливается с Таппенс, детство той — это детство Агаты Миллер, дом Таппенс обставлен вещами из незабвенного Эшфилда. Она уже не писала, а диктовала его, и в нем слышится печальный голос старушки, уставшей от зрелища рушащегося вокруг памятного ей мира.
А в раннем искристо веселом и даже легкомысленном романе «Тайна замка Чимниз» отразилась атмосфера беззаботных 1920-х. Там появился суперинтендант Баттл, настоящий полицейский, квадратный и неторопливый, без эмоций и воображения, каким ему и следует быть — и оттого наименее известный из сыщиков Агаты Кристи. В неподобающей его положению почти клоунской роли он выведен и в нелепом продолжении «Чимниза» — «Тайне семи циферблатов», которое, как и «Большую четверку», можно извинить лишь тяжелой жизненной ситуацией писательницы периода развода.
В «Незнакомце в коричневом» родился «сильный и молчаливый» полковник Рейс, воплощавший «секретную службу» и всегда пребывавший на границах империи, особенно когда там неспокойно. Неудивительно, что последний раз он действовал в «Сверкающем цианиде» в 1944 году: после войны последовал столь быстрый крах Британской империи, что Рейс стал бесполезен. В «Картах на стол» (1936) Агата Кристи собрала Пуаро, Баттла, Рейса и миссис Оливер за одним столиком для бриджа, и с тех пор в том или ином составе или порознь они сотрудничали много лет, однако уже не в шпионских драмах, а классических детективах.
«Встреча в Багдаде» (1951), «Место назначения неизвестно» (1955), «Часы» (1963) и «Пассажир на Франкфурт» (1970), в каждом из которых различные главные персонажи. Первые два романа умеренно интересны, причем в «Месте назначения…» тихонько затронута тема Эйнштейна как человека, за чьи открытия… но тсс… тогда об этом охотно судачили. Что касается двух поздних, то оба имеют очень эффектное начало, но слабое продолжение. Перечитав «Часы» внимательно много раз, я так и не смогла уразуметь, чего ради там введены все эти часы. А если читатель не может разобраться в сюжете триллера — виноват автор, а не читатель, поскольку этот жанр не предполагает глубокого вдумчивого осмысления. Все-таки триллеры не принадлежали к сильным сторонам дарования Агаты Кристи.
Ее это не беспокоило.
Во-первых, книги хорошо раскупались. Во-вторых, ничего не зная о шпионаже и даже не замечая его, если сама оказывалась в него втянута, она в полной мере разделяла принцип неоромантической литературы, от которой, собственно, и отпочковался жанр триллера: меньше знаешь — легче пишешь. Издатель из «Неоконченного портрета» поучает героиню относительно изображения корнуолльских рыбаков, о которых та собирается писать: «Пишите о них свою книгу, но только, ради бога, и близко не подходите ни к Корнуоллу, ни к рыбакам, пока книга не будет готова. Вы неспособны сочинять небылицы о том, что знаете, но о том, чего не знаете, — насочиняете превосходно». В жанре классического детектива Агата Кристи умела изображать и среду, которую прекрасно знала, и списывать персонажей с реальных лиц, но это не мешало ей предаваться в триллерах не подкрепленным никакой информацией фантазиям по поводу шпионских страстей и международных заговоров. Те, кто планирует строить или разрушать эти заговоры, романы не читают, а прочие ее не проверят!
5
Конечно, всемирную славу Агате Кристи принес жанр классического детектива, где она была и навеки останется подлинной Королевой. Она и сама это понимала, радуясь своей способности написать «запутанную детективную историю со сложным сюжетом, это интересно технически, хотя и требует большого труда, зато всегда вознаграждается» (в прямом и переносном смысле). Но любопытно задуматься, почему ее трон неколебим? Ведь среди ее старших и младших современников насчитываются многие и многие десятки англоязычных авторов детективов! Некоторые из них были довольно известны и популярны до войны или сразу после, но кто о них теперь помнит? Уцелели лишь некоторые, да и те читаются ограниченным кругом ценителей. Одна Агата Кристи остается вне времени и пространства. И не случайно.
Ее произведениям присущ ряд уникальных особенностей. В первую очередь язык, который давно сделал их незаменимым пособием по разговорному английскому для иностранцев. Критики охотно заявляют, что ее язык примитивен, но это неверно. Он не примитивный, он простой — а это совершенно разные вещи. Писать просто — очень сложно! Это не каждому дано, этому даже нельзя научиться, это врожденный дар. Авторы, лишенные этого дара, в попытках писать нарочито просто неизбежно скатываются либо на чрезмерно разговорный, грубый, даже нелитературный жаргон, либо на рубленые фразы без художественных достоинств, либо на лаконичность тона, прославившую Хемингуэя, но читаемую не без труда. Нельзя сказать, что врожденный дар — не заслуга писателя. Достаточно сравнить свободный летящий язык детективов или «Автобиографии» Агаты Кристи с ее же произведениями мистического или психологического характера, чтобы понять, как можно уничтожить собственные достоинства во имя потуг на «литературность».
— миссис Оливер). Она не ставит себе и каких-то «сверхзадач»: не поднимает нарочито социальных вопросов, не выступает целенаправленно «за» или «против» чего бы то ни было. Она не следует декларации Дороти Сейерс, согласно которой «ни один литературный жанр не способен продержаться долго, если оторвется от великих вопросов человечества и современных течений литературы. Настало время вернуться к викторианскому характеру детектива, то есть нужно увидеть в нем и социальный, и психологический роман»[11]. Казалось бы, Сейерс совершенно права, — но ее собственный опыт и опыт ее сторонниц Маргарет Эллингхэм, Нейо Марш, Джозефины Тей и других этого не подтвердил. Агата Кристи жестко ограничивает себя узкими рамками жанра, а ее поэтические и психологические сочинения доказывают, что это ограничение сознательное, не от недостатка способностей.
Персонажей Агаты Кристи также часто критикуют за «картонность», примитивность изображения. Но опять-таки они не примитивны, они отчетливо социально-типичны. Когда она кратко бросала «полковник из Индии», «дама в пепельных кудряшках», «девица в толстых колготках», — в условиях четкой и признанной общественной стратификации Англии тех лет перед глазами читателей вставал совершенно ясный образ с заданными чертами, к которому пояснения не требовались: любой мог вспомнить множество соседей и родных аналогичного происхождения, образования, манер, образа мыслей и т. д. Ей оставалось разве что добавить упоминание о цвете глаз персонажа (а по умолчанию — обычный у англичан бледный серо-голубой). Поэтому более или менее развернутые характеристики она давала только необычным натурам с нестандартным поведением или внешностью.
какого типа встретят в романах, к примеру, Дика Фрэнсиса; различия между его ведущими персонажами ничтожны; публика ничего иного от него не ждет и не желает. Точно так же в книгах разных мастеров «крутого» стиля можно заранее предсказать пол и характер главного героя (или главной героини), они будут неизменны. В классическом же стиле авторы ограничиваются одним-двумя переходящими расследователями, встречи с которыми и ожидают их поклонники. Характер повествования (от первого или третьего лица) также предсказуем у огромного большинства авторов. И даже выбор кандидатов в преступники у многих создателей детективов ограничен полом, возрастом или определенным типом личности. Все это создает стабильность, привычность мира, в который читатели желают погрузиться при помощи того или иного автора, и они осудят разрушение характерной для него манеры творчества, — но это же ограничивает круг поклонников данного автора.
Агата Кристи писала для всех. Никто из писателей не придерживался столь твердо принципа равноправия полов и возрастов, как она! Роль расследователей она предоставляла и пожилым мужчинам (Пуаро, Рейс, Баттл и прочие инспекторы), и пожилым женщинам (мисс Марпл, миссис Оливер, Таппенс, Каролина Шеппард), и многочисленным молодым людям и девушкам, иногда выступавшим в одиночестве, иногда в паре. Причем роль лидера в паре отдавалась одинаково охотно и мужчине, и девушке, и они даже не обязательно в конце влюблялись друг в друга! Вдобавок она вела повествование и от третьего лица, и от первого, равно от имени женщин и мужчин, сыщиков и преступников, соратников гениальных детективов и случайных сторонних наблюдателей, людей образованных и малограмотных. Немногие авторы способны на такое разнообразие точек зрения! Преступники же у нее принадлежали к обоим полам, буквально ко всем возрастным группам (от детей до дряхлых стариков), имели какие угодно характеры и степень привлекательности для читателей.
Такое же редкостное равновесие наблюдается при характеристиках национальной принадлежности персонажей. Русские бандиты и женщины легкого поведения «со скуластыми лицами и раскосыми глазами» уравновешиваются фигурой благороднейшей княгини Драгомировой («Убийство в Восточном экспрессе») и поэтическим образом дочери ленинградского шофера из «Эрифманской лани» («Подвиги Геракла»). Пародийный «герцесловак» сосуществует в «Замке Чимниз» со своим привлекательным соотечественником абсолютно английского типа. Желтым и неприглядным евреям противопоставлены достойнейшие отец и дочь из «Тайны Голубого поезда», а несимпатичный «гражданин мира» мистер Робинсон из «Кошки на голубятне» оказывается способен отдать алмазы, которые имеет возможность присвоить, на воспитание осиротевшего мальчика. И даже немецкий шпион в «Н. или М.?» осуждается как пруссак и фашист, а не как собственно шпион — ведь в «Таинственном происшествии в Стайлс» деятельность человека в тылу врага, хотя это немец в Англии, превозносится! И все это удивительное равновесие объясняется не равнодушной готовностью говорить одновременно «за» и «против». Нет, Агата Кристи просто понимает, что почти любое явление в мире людей имеет и положительные, и отрицательные стороны. Недаром преступники у нее часто очень симпатичны, а несправедливо осужденные, наоборот, крайне неприятны. Читатели готовы сочувствовать первым, а до судьбы последних им дела нет, — но автор категорически отказывается отступать от служения Справедливости по каким бы то ни было сентиментальным соображениям!
ей класс, не служит достаточным объяснением. Много ли, например, знала ее современница Дороти Сейерс о мире герцогов, откуда вышел ее лорд Питер Уимзи, и о сельских батраках и прочем рабочем люде, среди которых он нередко расследует преступления? вероятно, немного, что не мешало ей выпускать роман за романом. Агата Кристи руководствовалась иным принципом, который настойчиво советовала и начинающим авторам: ориентироваться на рынке, куда они выбрасывают свою продукцию! «Большинство-то из нас — ремесленники. Мы делаем то, что умеем и от чего получаем удовольствие, и мы хотим выгодно продать свое изделие. А коли так, ему следует придать ту форму и тот размер, которые пользуются спросом». Герцоги, как бы довольны они ни были образом лорда Питера (что, кстати, не факт), слишком малочисленны; низшие классы малоперспективны как покупатели книг. Основа читательской массы Великобритании — средний класс, писатель пишет для него, а потому разумнее писать о нем. Но читали Агату Кристи не только англичане.
Она быстро поняла, что доходы идут прежде всего за счет продажи прав на публикацию в Америке, «к тому же тогда этот доход не облагался налогом, он рассматривался как основной капитал». Привлечет ли американскую публику изображение простой, обычно сельской, английской жизни средних слоев? Об этом она прямо сказала в «Отеле „Бертрам“»; «Это вопрос атмосферы… Скажем, американцы; деньги-то главным образом у них… В их воображении наша страна… Они читали Диккенса, Генри Джеймса, и им совсем не кажется привлекательной мысль, что Англия становится похожей на их отечество! Настоящая старая Англия! А какие блюда старой английской кухни, всякие там пудинги, не говоря уж о традиционном английском чаепитии!» Читали ли американцы Диккенса, вопрос спорный, но они читали Агату Кристи. И изображаемая ею среда, притом что она была действительно типична и реальна, в то же время отражала ту Англию, какая существовала в воображении представителей других стран, — а ныне и других эпох. Это был очень привлекательный и комфортный мир, населенный милыми людьми, ведущими приятный размеренный образ жизни на лоне природы или в недрах добропорядочного Лондона. Оборотной стороной надежности их бытия была скука, которую без жестокости рассеивали всякие трупы в библиотеках, ничуть не разрушая ощущения уюта и праздности. Именно этот фактор сыграл немалую роль в том, что тиражи книг Агаты Кристи несравнимы с тиражами любых ее коллег по жанру.
Но созданный ею прекрасный образ «доброй старой Англии» все-таки не объясняет весь ее успех. Ведь в одном из самых популярных и любимых читателями «Убийстве в Восточном экспрессе» действие не связано ни с какой страной, а персонажи принадлежат ко множеству национальностей. В основе сюжета — страшная тема киднеппинга и организованной преступности, и при всем том атмосфера уюта и покоя непоколебима! Похожая ситуация изолированности многонациональной туристической группы в «Смерти на Ниле», опять-таки почти умиротворяющем романе. Умиротворение — да, но не сентиментальность и уж никак не слащавость стиля.
«Убийства Роджера Экройда» она пренебрегала ожиданиями и привычками читателей. Она первой еще в 1939 году описала практически запретное для криминального жанра кровнородственное убийство. Не раз делала убийцами сумасшедших. С легкостью убивала достойнейших и полезных людей по совершенно не оправдывающим убийц причинам. И не колеблясь вывела убийцей привлекательного и смелого героя только что миновавшей войны (представьте фронтовика-убийцу в советском романе 1948 года!). А потом похожего героя-летчика сделала жертвой. Она даже разрушала математически обязательные схемы детективов, согласно которым девицы должны быть выданы замуж и, следовательно, равное число молодых людей обоего пола находится вне подозрений. У нее подозреваются все. И любой может оказаться преступником. И любой им оказывается.
Однако другие особенности ее творчества должны были бы работать против его популярности. В ее романах нет секса и даже любовных сцен; она не расписывает подробностей убийств и вида трупов; не создает атмосферы страха, вызывающей нервную дрожь. У нее вообще отсутствуют любые детали, не подчиненные детективной интриге. Каждая подробность, каждая фраза так или иначе работают на финал. Причины преступлений у нее также крайне просты. Из пятидесяти ее классических детективов в тридцати четырех толчком к первому убийству (последующие объясняются страхом разоблачения) служат деньги или стремление сохранить достигнутый статус. Так, даже если муж убивает жену, чтобы жениться на другой, в действительности речь идет не об избавлении от надоевшей супруги (можно же развестись!), а об избавлении от потери общественного и профессионального лица, неизбежной при разводе в 1930-е годы.
— дешевый и, к сожалению, нечестный прием. Может ли автор со здоровой психикой проникнуть в нездоровое мышление? можно ли счесть такое проникновение верным, имеющим художественную и гуманную ценность? И столько же — восемь — романов описывают преступления из мести, глубоко оправданной или вовсе не оправданной. Такое соотношение показательно: деньги и статус — наиболее «приличные» поводы для убийств в хорошем обществе, страсти любого рода воспринимаются в Англии не столь одобрительно!
По сути, все детективы Агаты Кристи (и даже лучшие их экранизации) — интеллектуальные игры для людей с хорошим вкусом, не требующих эмоциональной встряски. Но неужели их сотни миллионов? это было бы слишком прекрасно…
6
— до 1932 года, когда она пробовала силы во всех жанрах, но создала единственный шедевр — «Убийство Роджера Экройда». Кроме него, к классическим детективам этой поры относятся «Убийство на поле для гольфа», «Тайна Голубого поезда», «Убийство в доме викария» и «Загадка Ситтафорда». Как своим первенцам, она уделила им некоторое место в воспоминаниях, оценивая в высшей степени критично:
«„Убийство на поле для гольфа“ лежало чуть-чуть в стороне от шерлок-холмсовской традиции и было навеяно, скорее всего, „Тайной желтой комнаты“. Оно исполнено в весьма высокопарном, несколько даже вычурном стиле. Думаю, „Убийство на поле для гольфа“ — умеренно удачный образчик такого рода литературы, весьма мелодраматичной».
«Я терпеть не могла „Тайну Голубого поезда“, но я ее все же дописала и отправила издателям. Ее раскупили так же быстро, как предыдущую. Я должна была бы радоваться — но, надо сказать, этой книгой я никогда не гордилась… Перечитывая ее, вижу, как она банальна, напичкана штампами, вижу, что сюжет ее неинтересен. Многим, к сожалению, она нравится».
«к сожалению»? скорбь о читательском безвкусии?)
«Перечитывая „Убийство в доме викария“, я не испытываю уже такого удовлетворения, как прежде. В книге слишком много персонажей и побочных сюжетных линий. Но основа сюжета — добротная. Деревня кажется мне совершенно реальной — таких деревень существует множество, даже и сейчас. Молодые горничные из сиротских приютов и вышколенные слуги, делающие карьеру, исчезли, но приходящие служанки, сменившие их, так же естественны и человечны — хоть, надо признать, по части обученности им далеко до своих предшественников».
И только «Роджер Экройд» заслужил одобрение создательницы:
«Мне удалось найти тогда отличный ход… Идея мне понравилась, и я долго размышляла над ней. Конечно, многие считают, что и „Убийство Роджера Экройда“ — надувательство; но если они внимательно прочтут роман, им придется признать, что они не правы. Небольшие временные несовпадения, которые здесь неизбежны, аккуратно упрятаны в двусмысленные фразы: доктор Шеппард, делая записи, как бы сам находит удовольствие в том, чтобы писать только правду, но не всю правду».
О «Загадке Ситтафорда» нет ни слова — он пришелся на смутный период ее жизни.
— от 1932 до 1965 года, когда она написала 41 классический детективный роман (плюс три триллера и «Испытание невиновностью»), в том числе те, что вышли посмертно как последние о Пуаро и мисс Марпл — «Занавес» и «Спящее убийство». Бесполезно пытаться подсчитать, сколько среди них шедевров, сколько превосходных и просто очень хороших детективов гораздо выше среднего уровня. Но можно утверждать, что явных неудач среди них нет (разве только «Хикори Дикори Док»?), а таким длинным потоком выдающихся произведений мало кто из авторов любого жанра и времени может похвастаться! В ее собственных воспоминаниях уцелели от этого времени всего несколько книг, да и то «Загадка Эндхауза» упомянута лишь как «книга, оставившая по себе столь незначительное впечатление, что я даже не помню, как писала ее. Может быть, я детально разработала ее сюжет гораздо раньше, что делаю очень часто и из-за чего порой не могу припомнить, когда книга была написана, а когда опубликована».
Делая общий обзор всего созданного до 1965 года, писательница призналась:
«Из моих детективных книг, пожалуй, больше всего я довольна двумя — „Кривым домишком“ и „Испытанием невиновностью“. К своему удивлению, перечитав недавно „Двигающийся палец“, я обнаружила, что он тоже недурен. Великое испытание перечитывать написанное тобой семнадцать-восемнадцать лет назад. Взгляды меняются, и не все книги это испытание выдерживают. Но иные выдерживают».
«Кривому домишку» она вспоминала:
«Эта книга — одна из самых моих любимых. Я вынашивала ее долгие годы, обдумывая, отшлифовывая и повторяя про себя: „Вот наступит день, будет у меня много времени, появится желание поработать в свое удовольствие, и я начну ее писать“. Писать „Кривой домишко“ было для меня сплошным удовольствием». Интересно, что ей так в нем нравилось — фигура преступника? вероятно, ибо ничем иным роман не выделяется. Но показательно, что с таким преступником она не решилась столкнуть ни Пуаро, ни мисс Марпл, а выбрала расследователем случайное лицо. Еще ей нравился роман «Карты на стол», не упомянутый в «Автобиографии», но охарактеризованный в предисловии к нему самому как «одно из наиболее любимых дел Эрюоля Пуаро». В нем ее явно привлекла идея «чисто психологического подхода», который «сразу же и окончательно исключает элемент неожиданности», но «ничуть не снижает интереса к действию».
С облегчением можно узнать, что свой истинный шедевр, непревзойденный по идее и исполнению, она и сама оценивала по достоинству!
«Я написала „Десять негритят“, потому что меня увлекла идея: выстроить сюжет так, чтобы десять смертей не показались неправдоподобными и убийцу было трудно вычислить. Написанию книги предшествовал длительный период мучительного обдумывания, но то, что в конце концов вышло, мне понравилось. История получилась ясной, логичной и в то же время загадочной, при этом она имела абсолютно разумную развязку: в эпилоге все разъяснялось. Книгу хорошо приняли и писали о ней хорошо, но истинное удовольствие от нее получила именно я, потому что лучше всякого критика знала, как трудно было ее писать».
«Смерть приходит в конце», написанного во время войны по совету близкого друга, профессора-египтолога Глэнвила:
«Я как раз искала идею для новой книги, поэтому момент для начала работы над египетским детективом был весьма подходящим. Безусловно, Стивен силой втянул меня в это дело. Если Стивен решил, что я должна написать детектив из жизни Древнего Египта, сопротивление бесполезно. Такой уж он человек.
которых, как он говорил, занимало минуты три, а уж чтобы ответить на них, ему приходилось перелопачивать по восемь разных книг.
— Стивен, что они ели? Как это готовилось? Были ли у них специальные блюда к разным праздникам? Мужчины и женщины ели вместе? Как выглядели их спальни?
…Стивен отчаянно спорил со мной по поводу одного момента, касающегося развязки романа, и, должна признать, одержал верх. А ведь я страшно не люблю сдаваться. Но в подобных случаях Стивен воздействовал просто гипнотически. Он был так уверен в своей правоте, что вы, сами того не желая, начинали поддаваться ему. До той поры я уступала разным людям по самым разным поводам, но никогда и никому я не уступала ни в чем, что касалось моих писаний.
Если я вбила себе в голову, что то-то и то-то описано у меня правильно, так, как и надлежит, меня нелегко переубедить. Здесь же, вопреки своим правилам, я сдалась. Вопрос, конечно, спорный, но по сей день, перечитывая книгу, я испытываю желание переписать конец, что лишний раз доказывает, как важно не складывать оружия раньше времени, чтобы потом не пожалеть. Мне трудно, конечно, было проявить твердость, поскольку Стивен столько сил вложил в эту книгу, ведь даже сам замысел принадлежал ему».
Агата Кристи не пояснила, что именно ее раздражало в книге — уж не элемент ли мистичности в конце? Но ее декларация интересна. Это и признание собственной уступчивости в личной жизни, столько мешавшей ей с детства, и признание (слава богу!) ценности творчества, раз хоть тут она готова была отстаивать свою позицию наперекор всему.
виде становились основой романов или пьес.
«Автобиографии» (изданной посмертно). В тот год она, словно провидя будущее, раздумывала:
«Как печально будет, когда я не смогу больше ничего написать, хоть и понимаю, что негоже быть ненасытной. В конце концов, то, что я в состоянии писать в свои семьдесят пять, уже большая удача. К этому возрасту следовало бы удовольствоваться сделанным, угомониться и уйти на покой. Признаюсь, у меня возникала мысль уйти на покой в этом году, но тот факт, что моя последняя книга продается лучше, чем любая предыдущая, оказался неодолимым искушением: глупо останавливаться в такой момент. Может быть, отодвинуть роковую черту к восьмидесяти?»
«Последний роман», о котором идет речь, это действительно превосходный «Отель „Бертрам“».
Но восемь последовавших за ним романов, из которых четыре или даже пять относятся к триллерам, при всем желании шедеврами не назовешь («Занавес» и «Спящее убийство», напомню, созданы гораздо раньше). Вероятно, все же лучше было закончить художественное творчество одновременно с «Автобиографией»?
7
«Гениальный сыщик», переходящий из романа в роман, с чьим именем ассоциируется творчество его создателя, по общему правилу, обязательно должен обладать неповторимой индивидуальностью, выделяющей его в толпе «гениальных сыщиков» других авторов. И в то же время быть привлекательным для широкой публики либо как alter ego читателя (тип «маленького человека»), либо как столп Справедливости (тип «ангела-хранителя»). В идеале он должен совмещать обе функции, что удается весьма редко (Мегрэ, например). В качестве дополнения он(а) может обладать просто физической привлекательностью, но тогда, дабы не оттолкнуть половину аудитории, автору приходится ввергать его (ее) в завидные любовные приключения или оттенять постоянным спутником противоположного пола. У Агаты Кристи только Эркюль Пуаро обладает должной эксцентричностью и отчасти отвечает приведенному определению. И тридцать лет писательница считала Пуаро своим крестом, не помышляя об альтернативе.
Пуаро создавался в 1916 году по самой заурядной схеме. «Разумеется, нужен детектив. В то время я полностью находилась под влиянием Шерлока Холмса — сыщиков я представляла себе именно так. Каким же быть моему детективу? Ведь нельзя, чтобы он походил на Шерлока Холмса, надо придумать собственного и к нему приставить друга, чтобы он оттенял достоинства сыщика (вроде козла отпущения), — это как раз не очень трудно. Я хотела бы сочинить кого-нибудь нового, какого еще не бывало. Потом я вспомнила о наших бельгийских беженцах. В торкийском приходе была целая колония бельгийских беженцев. „Почему бы моему детективу не стать бельгийцем?“ — подумала я. Среди беженцев можно было встретить кого угодно. Как насчет бывшего полицейского офицера? В отставке. Не слишком молодого. Какую же я ошибку совершила тогда! В результате моему сыщику теперь перевалило за сто лет.
Короче говоря, я остановилась на сыщике-бельгийце. Пусть теперь дозревает сам. „Педантичный и очень аккуратный“, — подумала я во время уборки своей комнаты, заваленной разными разностями. Аккуратный маленький человечек, постоянно наводящий порядок, он кладет все на место, предпочитает квадратные предметы круглым. И очень умный — у него есть маленькие серые клеточки в голове — хорошее выражение, я обязательно должна использовать его — да, маленькие серые клеточки. И у него должно быть звучное имя — как у членов семьи Шерлока Холмса.
Не назвать ли маленького человечка Геркулесом? Маленький человечек по имени Геркулес. Имя хорошее. Труднее придумать фамилию. Не знаю, почему я остановилась на фамилии Пуаро — вычитала, услышала где-нибудь или просто эта фамилия родилась у меня в голове — но родилась. Однако он стал не Геркулесом, а Эркюлем — Эркюль Пуаро. Вот теперь, слава тебе Господи, все устроилось».
Гастингса. Иначе нельзя! ведь в 1920 году Конан Дойл еще был жив, последний сборник рассказов о Холмсе вышел в 1927 году, и было важно избежать риска обвинения в плагиате. Ссылка на первоисточник эту опасность устраняла: «Я и не заметила, как оказалась накрепко привязанной не только к детективному жанру, но и к двум людям: Эркюлю Пуаро и его Уотсону — капитану Гастингсу. Я обожала капитана Гастингса. Персонаж был вполне шаблонный, но в паре с Эркюлем Пуаро они представляли собой идеальную, с моей точки зрения, команду сыщиков».
— «Убийству на поле для гольфа» — стало понятно, что Гастингса придется убрать: «На сей раз я ввергла Гастингса в любовное приключение. Если уж в книге должна быть любовь, я полагала, что вполне могу женить Гастингса. Честно говоря, я начала от него немного уставать. К Пуаро я была намертво привязана, но это не означало, что я обязана оставаться намертво привязанной и к Гастингсу». Причина, однако, не в том, что писательница всего за три года и два романа устала от недавно обожаемого Гастингса. Оказалось, что прямое подражание знаменитому тандему невозможно, так как подражательные образы не обладают должной неразрывностью. Модель Агаты Кристи вышла нежизнеспособной, и дуэт быстро распался, восстанавливаясь от случая к случаю. Почему?
Провал этой пары определился тем, что она противопоставила своих героев исключительно по принципу ум — глупость. На стороне Пуаро не было никаких достоинств, кроме интеллекта, все прочие его особенности нелепого иностранца в лакированных туфлях (признак дурного вкуса!), с точки зрения английских читателей, играли против него. Отождествляя себя с типичным британцем Гастингсом, они не имели оснований прощать Пуаро его превосходство. Только избавив Пуаро от вечного Гастингса, окружив его постоянно меняющимися персонажами, среди которых читатели могли выбрать какое угодно симпатичное им лицо для сопереживания, Агата Кристи спасла образ своего сыщика от читательской неприязни[12].
Романы с участием Пуаро отличают большая четкость и лаконичность. Детектив высказывается сугубо в связи с действием, никакие размышления на общие темы ему не дозволяются. В отличие от Шерлока Холмса, он практически не обращает внимания на вещественные улики, сосредоточиваясь на психологических факторах преступления. Убийства, которые ему приходится раскрывать, внешне просты: никаких «тайн закрытых комнат» и прочих изысков жанра. Отказ Агаты Кристи от сложно устроенных преступлений объясняется, возможно, тем, что при начальной эффектности тайны она требует в концовке таких сложных и долгих разъяснений, что читатели откровенно устают (примером могут служить длиннейшие, на десятки страниц, финалы ее современников-мастеров «спецэффектов» Эллери Куина или Д. Диксона Карра). Финалы Агаты Кристи доставляют интеллектуальное наслаждение, но вместе с тем вполне динамичны.
красот и хоть чьих-то любовных переживаний! Влюбленных в романах беспокоит только вопрос, не он(а) ли совершил(а) убийство? Пуаро свойственна человечность, позволяющая ему иногда отпустить виновных, он верит в торжество справедливости, он торжественно заявляет: «Я не одобряю убийства», он готов бороться с преступлением или защищать невинных даже без мысли о гонораре, — но все эти его положительные свойства намечены достаточно эскизно, являются скорее декларацией, чем характеристикой его личности. При желании можно изложить его приблизительную биографию, но она никого особенно не заинтересует. Недаром, хотя он прожил полвека по одному лондонскому адресу, его дома-музея не существует. Как человек, даже как литературный герой, он читателям безразличен. Сама Агата Кристи называла его «законченным эгоистом».
Простота языка, типовой набор персонажей, подчиненность действия сюжету, малопривлекательный сыщик, простота оформления тайны, простота способов ее открытия… Но при этом никакой читатель никогда не упрекнет Агату Кристи в том, что ее скучно читать! Нескучно читать, приятно перечитывать, и не раз, — но почему?!
что не пришло в голову очевидно дегенеративным полицейским. Нелепость? а как быть? герой не может быть умнее автора. Пуаро при всех его смехотворных замашках, тщеславии и франтоватости бесспорно умен. Разумеется, его профессиональная деятельность не имеет ничего общего с деятельностью реальных детективов, но он заметно превосходит своих литературных собратьев: читателям крайне редко приходится прощать ему ляпы или верить на слово, неподкрепленное вразумительными доказательствами.
Пуаро был расследователем почти непрерывно с 1932 по 1941 год, уступая свою роль трижды за семнадцать книг: в романах «Почему не Эванс?»[13] и «Убить легко» его заменили молодые пары, и, естественно, его нет в «Десяти негритятах». Между 1941 и 1950 годами Агата Кристи явно пыталась от него избавиться, все чаще заменяя на Томми и Таппенс, Баттла, Рейса, разных молодых героев, дважды на мисс Марпл. Но, с другой стороны, она иногда задним числом вводила его в романы, изначально не предусматривавшие профессионального детектива, например, во «Встречу со смертью» и в «Кошку на голубятне». В обоих случаях его роль вполне эпизодична. Она сама почувствовала его неуместность здесь и совсем убрала, переделывая первый из этих романов для сцены. Во втором же из них она пыталась заменить его на мисс Марпл, но та хотя была уместнее в атмосфере школы для девочек, зато не вписывалась в сюжет с международными играми вокруг алмазов шаха. И Пуаро остался, хотя его функцию можно было бы целиком передоверить МИ-6, представленную в романе молодым героем. Точно так же и мисс Марпл вошла на служебную и ненужную по сути роль в роман «Одним пальцем». Про три эти книги можно сказать, что они по типу сюжетов и изложения принадлежат к романам без серийных детективов. Но старания писательницы ни к чему не привели: публика, как когда-то по поводу Шерлока Холмса, имела свое мнение и навязала его автору. К 1950 году Агата Кристи пришла к наилучшему решению: с тех пор почти ежегодно выходили по два романа — с Пуаро и мисс Марпл попеременно, лишь иногда перемежаясь книгами со случайными героями.
.
8
«Быть может, мисс Марпл появилась потому, что я испытала огромное удовольствие, описывая сестру доктора Шеппарда в „Убийстве Роджера Экройда“. Она — мой любимый из всех персонажей этой книги — ядовитая старая дева, очень любопытная, знающая все и вся обо всех, все слышащая, — словом, розыскная служба на дому. Когда книгу решили инсценировать, больше всего меня огорчило то, что Кэролайн из сюжета исключили. Вместо нее доктора снабдили другой сестрой — гораздо более молодой, симпатичной девушкой, которая могла представить для Пуаро романтический интерес. Думаю, именно тогда, в Сент-Мэри Мидз, хоть я и не отдавала себе в том отчета, родились мисс Марпл и все ее окружение — мисс Хартнел, мисс Уэтерби, полковник Бэнтри с женой. Они жили уже в моем подсознании, готовые воплотиться в персонажей и выйти на сцену».
Затем в «Тайне Голубого поезда» появилась сама деревушка Сент-Мэри Мидз, но еще без мисс Марпл, чьи функции делили ядовитая старуха и молодая героиня. И наконец, почти сразу, появилась и мисс Марпл:
«Мисс Марпл так быстро вошла в мою жизнь, что я и опомниться не успела. Я написала для журнала цикл из шести рассказов. В них было шесть персонажей, которые встречаются в своей маленькой деревушке и каждый вечер рассказывают друг другу истории о нераскрытых преступлениях. Первой я вывела мисс Джейн Марпл — пожилую даму, очень напоминавшую некоторых илингских подруг моей Бабушки, — сколько я перевидала их в деревнях, куда меня возили в детстве! Мисс Марпл ни в коей мере не есть портрет моей Бабушки: она гораздо суетливее, к тому же она — старая дева. Но одна черта их роднит — сколь ни была бы жизнерадостна моя Бабушка, ото всех и от всего она ждала худшего и с пугающим постоянством оказывалась права. Когда мисс Марпл родилась, ей было уже под семьдесят, что, как и в случае с Пуаро, оказалось неудобным, ибо ей предстояло еще долго жить вместе со мной».
«Клуб „Вторник“» и даже в романе «Убийство в доме викария» действовала еще не та мисс Марпл, какой ее узнали позднее. Она еще никем не воспринималась как сыщик: «У меня тогда, разумеется, и в мыслях не было сделать ее своим постоянным персонажем до конца жизни, и я никак не могла предположить, что она составит конкуренцию Эркюлю Пуаро». Она сидела в уголке и вязала, копалась в саду и наблюдала за птичками в бинокль (новое тогда модное увлечение, оказавшееся полезным в детективах) — и, опираясь на долгий жизненный опыт, сводивший ее со множеством людей (а люди ведь не так оригинальны, как им кажется!), она делала выводы. Ни в коем случае она не пыталась что-то расследовать, она просто помогала советами друзьям, соседям, родным. И только постепенно, все 1940–1950-е годы, ее фигура обрисовывалась все четче и четче. Можно сказать, что она обязана своим возникновением читателям, полюбившим и поддержавшим ее.
Мисс Марпл абсолютно не соответствует определению литературного сыщика, ее образ создан буквально «от противного». Она подчеркнуто неоригинальна. В ней нет никакой эксцентричности, даже ее внешность столь типична, что не описывается. Нельзя сказать, что она добра, напротив, в «Немезиде» она сама выделяет как свое главное качество «безжалостность» и ее преданная служанка соглашается с таким определением. Она — не «маленький человек», поскольку немного элитарна по происхождению и поведению, но она и не «ангел-хранитель», поскольку не вызывает бессознательного доверительного чувства ни у персонажей (в отличие от Пуаро), ни, строго говоря, у читателей. Даже то, что она старая дева, не делает ее исключительной, поскольку таких героинь было довольно много и до, и после нее. Но мисс Марпл — одна.
Яснее всего особенности мисс Марпл выявляются в сравнении с ее предшественницами и современницами. Старая дева на роли сыщика — явление типично англосаксонское, поскольку в Англии и отчасти в Америке фигура обеспеченной, а значит, влиятельной в своем приходе, праздной, а значит, любопытной к чужим делам старой дамы была весьма характерна в провинции, вызывала не насмешки или сочувствие, а уважение и чуть ли не зависть. Одинокая пожилая леди была в наибольшей степени независима — от власти партий, правительств, денег и чинов; она являлась столпом нравственности и общественной — настоящей, безвозмездной — жизни, хранительницей традиционных ценностей и всемогущей карательницей их ниспровергателей. Ничем не занятые дамы, по сути, составляли фундамент британского общества. Недаром еще Шерлок Холмс называл их «может быть, полезнейшими членами общества»[14]. Эти редкие качества оказались очень подходящими для криминальных историй. Старая леди поднимала их статус, заведомо исключала всякое «неприличие», вносила дух корректности и хороший тон, а главное — абсолютную свободу мысли и свободу от всякого давления со стороны.
Одной из первых преимущества образа старой девы использовала в 1870-е годы Энн Кэтрин Грин, выведя в романе «Дело по соседству» мисс Эмили Баттеруорт, тактично и ненавязчиво помогавшую советами сыщику-мужчине. Агата Кристи, конечно, оттолкнулась от героини Грин, правда, очень сентиментальной и вполне эпизодичной личности. Убрать сентиментальность нетрудно, но что при этом может получиться, показывает героиня Патриции Вентворт — мисс Сильвер. Она впервые упомянута в 1928 году, годом позже мисс Марпл, но очень невнятно, даже без указания возраста, а расцвела после 1937 года, уже под прямым воздействием героини Агаты Кристи. П. Вентворт это честно признала, упоминая в своих романах мисс Марпл как подругу мисс Сильвер: по той же причине, по которой сама Агата Кристи вспоминала доктора Уотсона — во избежание преследования за плагиат. Мисс Сильвер вяжет носки, она тиха и тактична, но… она профессиональный детектив! бабушка-наемница! Это обессмысливает образ старой девы, делает его карикатурным и просто неприятным. Помимо этого, ее «гениальность» проявляется в способности допросить служанку, лично видевшую преступление, что не приходит в голову дегенеративным полицейским! Увы, герой не может быть умнее автора.
«Немезида»). Чаще всего ею движут чувство общественного долга, деятельное стремление к восстановлению справедливости, желание помочь друзьям, иногда просто любопытство, но рожденное не скукой, а активным восприятием жизни. Агата Кристи явно ее любила и уважала. Романы с ее участием не столь лаконичны и стройны по композиции, как романы про Пуаро. Они мягче и уютнее по обстановке, в них менее яркие сюжетные перипетии. Мисс Марпл часто произносит внутренние монологи, вздыхает о прошлом, сожалеет о поведении современной молодежи, — все как положено тихой старушке. В романах пятидесятых годов она сравнялась возрастом с Агатой Кристи и отчасти стала ее вторым «я».
Мисс Марпл отличается проницательностью. Она способна разрушить алиби преступника на основании улик, но чаще просто верно судит о людях, их поступках, об окружающем мире, что и приносит плоды в ее борьбе со злом. Ее проницательность проявляется не только в сфере расследования преступлений, а буквально во всем. Много ли пожилых людей повторят ей вослед: «В каком-то смысле, конечно, весь мир стал не тот, что был раньше. Можно винить в этом войну (и одну, и другую) или молодежь, или то, что женщины стали работать, или атомную бомбу, или хоть то же правительство, — но все это значило просто-напросто, что наступает старость». Агата Кристи написала эти строки в свои семьдесят два года (роман «Зеркало треснуло»). Если эту простую истину понимала мисс Марпл, ее понимала и писательница. Герой не может быть умнее автора…
9
Как бы ни были интересны Пуаро и мисс Марпл, все-таки интереснее задуматься о личности их создательницы. Собственный образ, который Агата Кристи создает в «Автобиографии», остро противоречит образу автора, возникающему в умах читателей при чтении ее романов. Тихая, робкая, крайне застенчивая, неуверенная в себе и в своей оценке людей, подчиняющаяся любому давлению, любым обстоятельствам, — неужели впрямь такова была в жизни Королева детектива? Косноязычие и застенчивость нисколько не противоречат писательскому таланту, даже ему способствуют. Но кое о чем она умолчала, либо сама этого в себе не понимала. Вспомним, как с детства любила она математику, как даже ради развлечения отправлялась на курсы бухгалтерии (вместо более полезных курсов домоводства или более приятных театральных кружков). Ей в высшей степени свойственны математичность мышления и предельный рационализм. А это уже качества, ярко проявляющиеся в ее творчестве. Даже в мистических рассказах поражает реалистичность ее восприятия мира. Весьма сомнительно, чтобы мистика хоть на миг ее увлекла, а не использовалась просто ради привлечения читателей. Склонность первого жениха к теософии тогда же оттолкнула ее, она не раз иронично развенчивала спиритизм. И хотя она описывала страхи разных героев, кажется, что самой ей понимание страха абсолютно чуждо. Поэтому ее персонажи никогда не впадают в истерику или в состояние аффекта, никакие крайние обстоятельства не заставляют их терять голову или лицо. А ведь даже рафинированным аристократам Дороти Сейерс не чужды всплески бурных страстей.
Хладнокровный тон Агаты Кристи объясняется не столько ее личной бесчувственностью — ее поведение в тягостных обстоятельствах противоречит такому предположению, — сколько ее стремлением к четкому, словно бы научному анализу самых сложных психологических состояний. Если ей случалось описывать чувства, которые она не понимала, она их просто констатировала без пояснений (как в «Розе и тисе»), если же понимала, то четко препарировала, даже на собственные эмоции глядя как бы со стороны.
как футболистом, может стать человек любого склада! Но для детективного творчества она, видимо, желательна: недаром великие предшественники Агаты Кристи — Эдгар По и Конан Дойл — обладали ею в полной мере и передавали своим героям. Герой По с отстраненным интересом наблюдает даже свою гибель в пучине Мальстрема, а уж научность мышления Дюпена и Холмса не нуждается в комментариях. Возможно, причина предпочтительности именно такого взгляда для популярности автора криминальной истории просто в том, что большая часть публики не склонна всерьез сопереживать преступникам, жертвам, полицейским или подозреваемым. Вместе с тем полная отрешенность от реальности и человечности в духе Дюпена делает персонаж неприятным читателям и потому непопулярным. Конан Дойл в своем Холмсе нашел золотую середину, — и его великий сыщик навсегда стал эталоном. Агата Кристи продолжила эту традицию.
— или детская — вера в конечное торжество Добра, пренебрежение любыми сантиментами во имя вечной ценности Справедливости, решительная поддержка слабых против виновных в преступлениях сильных мира сего — все эти характерные особенности детективной «сказки для взрослых» вполне обычны. Но у Королевы детектива они подкрепляются жесткой логичностью и математичностью доказательств их безусловной правильности. Именно эта закономерность победы над злом придает ее идеалам особую весомость. И неопровержимость.
И невозможно поверить, что сама она недооценивала глубинную гуманистическую ценность своего труда, что впрямь ставила его невысоко, словно пустое развлечение. Будь это так, она бросила бы писать тогда, когда родное государство подвергло ее наихудшему преследованию, какое может выпасть человеку в цивилизованном обществе, вынуждая прекратить всякую деятельность! А она не сломалась, она боролась до последнего вздоха за себя, за свою миссию — ради своих читателей. Но эти страницы ее жизни еще впереди…
Примечания.
«негритята» не имеет уничижительного оттенка и вдобавок существует аналогичная считалка, автор не видит необходимости отказываться от него в пользу «политкорректного». Кроме того, в романе слово «негритята» относится не к детям, а к статуэткам, которые, вероятно, не очень обидчивы. Существует и еще одно серьезное возражение против политкорректного заголовка, о котором пойдет речь в восьмой главе.
11. Цит. по: Кестхейи Т. Анатомия детектива. Будапешт, 1989.
— Уотсон рассмотрены в кн.: Цимбаева Е. Н. Исторический анализ литературного текста. М.: УРСС, 2005.
13. Лучший перевод названия дан в советские времена: «Почему не позвали Уилби?». Замена склоняемого имени на несклоняемое сохраняла интригу и смысл вопроса, тем более что само имя не имело значения в сюжете.
чего и погиб, не по глупости или неопытности. Собаки удобны тем, что едят друг друга на обратном пути, даже полярники ими питаются. Но после такого похода он вернулся бы в Англию парией! Собственная мать или жена отвернулись бы от него: как?! они ели собачек?!! У него не было выбора.