Жюльен Грин
Очень давно, в те далекие времена, когда я принимал участие в литературных собраниях журнала «Этюды», отец Мамбрино сказал мне, что Жюльен Грин очень рассердился, прочитав мою рецензию на его «Дневник». Он совершенно не заметил тех комплиментов, которые я расточал по поводу его сочинения, но был неприятно удивлен тем, что оказывается, его «Дневник» предлагает читателю картину легкой в материальном отношении жизни, освобожденной от забот и обязанностей, осаждающих каждого из нас.
Мне казалось, что я ничего особенного не сказал, так, общее место. Но это было общим местом для всех, кроме Жюльена Грина. В своем «Дневнике», появившемся в 1972 г. под названием «Ушедший день», в записи от 19 ноября 1967 г. мы читаем: «Один журналист упрекнул меня в том, что я не работал, чтобы заработать себе на жизнь. Но ведь я написал тридцать книг, которыми живу до сих пор. Если это не работа...»
Это замечание очень далеко от того, что я когда-то написал, и я бы вообще не обратил на эти слова никакого внимания, если бы не замечание отца Мамбрино. Мне и в голову не пришло, что моя рецензия западет писателю в голову этой своей стороной. Спустя годы я понял суть неудовольствия Жюльена Грина. В моей рецензии не было и тени упрека. Не думаю, что меня можно было бы заподозрить и в зависти к нему. Если Грин увидел в моих словах упрек, это значит, что у него была не совсем спокойная совесть. Наверное, в глубине души он судил себя за привилегированный быт.
«Ушедшего дня». 22 июня 1971 г. к нему пришел подросток, пожелавший стать бенедиктинцем, и неожиданно задал ему вопрос: «Почему вы не бедны, как Франциск Ассизский?» Автор «Дневника» не говорит нам о том, что он конкретно сказал, а только уверяет нас: «Я ответил, как мог, на этот беспокойный вопрос». Подчеркнем в данном случае, что его беспокойство относит нас к евангельским заповедям.
«имущим». Он настаивает на том, что живет собственным литературным трудом, т. е. что он пролетарий. Ладно. Но мне не хочется и я не могу рассматривать его произведения как результат работы на конвейере какого-нибудь завода или результат работы в шахте. Я думаю, что, если бы у него была большая рента, он написал бы те же романы и тот же дневник. Мне и в голову не приходило сказать ему, что я бы хотел видеть его токарем у Рено или человеком, живущим в Обервилье или на рабочем Севере. Жюльен Грин — редкий писатель, пишущий тонкую и трудную в стилистическом отношении прозу, которая при этом пользуется успехом не в узком кругу, а у широкой массы читателей. Я счастлив думать, что этот большой писатель проводит дни своей жизни то в роскошных кварталах Парижа, то в красивом загородном доме. Я не католический писатель, а он, всем известно, писатель-католик, и это он, а не я, полагает, что если бы Христос жил среди нас, то у него были бы другие маршруты, занятия и хлопоты.
В 1940 г. Грин, озабоченный тем, что происходит во Франции, спросил Жироду, что ему делать. Тот ответил: «Самое полезное из того, что вы можете сделать, это продолжать писать свои книги». Великолепный ответ, хотя и не вполне демократический (или его демократизм поднимается на такие высоты, что остается понятным немногим).
Посетители часто обращаются к нему с одним и тем же вопросом, можно ли спасти душу, уступив самым неортодоксальным искушениям плоти. Эта серьезная проблема волновала многих писателей-католиков. Но христианство, согласитесь, задает нам вопросы и посерьезней.
Пусть Грин не думает, что я упрекаю его в том, что он живет не в ногу с веком. Его романы в этом вопросе кого угодно разубедят. В его «Дневнике» очень много замечаний по поводу современности, показывающих, что их автор не живет в башне из слоновой кости. Он трогает нас тоща, когда вводит в свой внутренний мир. Ах, черт возьми, мы больше не живем во времена «ангажированной литературы»! Впрочем, я не прав, и у Грина тоже была своя борьба...