Жорж Бернанос
Одного из моих лучших друзей 1939 г. в Руанском лицее звали Жан Бернаноз. Он стал потом героем Сопротивления и, к сожалению, умер в концлагере. Бернаноз называл себя племянником Жоржа Берна носа, несмотря на разницу в написании фамилии. Именно он дал мне прочесть эссе «Мы, французы», которое только что было опубликовано. Ему нравился особенный патриотизм этой развернутой статьи. Прочитав его, я заметил некоторые черточки стилистики Пеги-публициста. Например, он, как и его предшественник, повторяет в I части эссе одну и ту же фразу: «Нечего гордиться, что ты француз» (но надо пытаться быть достойным им называться), а во II части — одно и то же слово: «Несколько недель тому назад я отправился в Парагвай, тот самый Парагвай у который словарь Ларусса в один голос со справочником Боттена нарекает земным раем. Земного рая я там не нашел, но чувствую, что мои поиски не закончены: я буду искать его, я буду всегда искать эту потерянную, стершуюся из памяти дорогу людей».
Тон этого и других эссе Бернаноса приводил меня в восхищение, и я долго помнил наизусть одну статью из «НРФ», напечатанную в мае 1940 г., несколько измененная версия которой открывает сборник писателя «Униженные дети», вышедший в 1949 г.: «Мы возвратимся к войне, как возвращаются к родительскому дому...». В «НРФ» было написано «как возвращаются домой». По крайней мере так я запомнил. Бернанос сердился на отсталых журналистов, патетически обращавшихся к солдатам: «Г-н Леон Бальби по-прежнему на своем посту и по-прежнему полковник...» В тексте 1949 г. мы находим другие слова: «Г-н Леон Бальби, которого не пощадил возраст, как и прежде преданно выполняет устав и по-прежнему служит полковником». Думается, написанное изначально вернее, чем пересмотренное и исправленное потом. Точнейшая обычно в комментариях «Библиотека Плеяды» не дала на этот раз интересующей меня версии текста эссе военных лет.
Бернанос сам себя считал не столько полемистом, сколько «сражающимся писателем». Как романист, он приобрел большую известность, опубликовав свой первый роман «Под солнцем Сатаны» (1926). Жан Бернаноэ уверял меня, что «дядя» когда-то написал еще один роман, «Верденские любовники». Жан подарил мне эту книгу с автографом Жоржа-Мари Бернаноса. Она вышла в маленьком провинциальном издательстве. Хотел ли он специально ввести меня в заблуждение или его самого каким-то образом обманули родственники, я так до сих пор и не знаю.
«Под солнцем Сатаны» открывается прологом, представляющим собой небольшую законченную историю, историю Мушетты: «И вот еще один раз юная самочка на пороге ночи робко и упоительно трогает свои крепкие мускулы, зубы и когти». «История Мушетты» — это шедевр, но пусть Бернанос меня простит, это шедевр писателя-натуралиста. Он мог быть написан каким-нибудь автором Меданской школы18. Эта глухая и дикая поэзия, эта внезапная лихорадочность присущи и творчеству самого Золя.
Младшая дочь богатого пивовара становится любовницей владельца загородного замка, потому что ей тошно в прозаической атмосфере своего дома, она надеется обрести другую жизнь. Но ее ждет разочарование, она вдруг понимает, что ее любовник — не меньшая посредственность, чем ее близкие, и она впадает в отчаяние и совершает преступление. Подобная тема не раз звучала у писателей-натуралистов. Прибавим к тому же, что Мушетта потом, стараясь все позабыть, предается самому низкому разврату.
То есть мы сталкиваемся с ситуацией, часто эксплуатируемой авторами дешевых романов. Нужен был гений художника, чтобы ситуация выглядела по-новому. Сама по себе история еще ничего не доказывает. Мушетта могла влюбиться во вполне достойного юношу, который бы ее осчастливил. Но у Бернаноса иной, мрачный взгляд на вещи. Если сама по себе история Мушетты нам ничего не доказывает, то для писателя она символична: молодые люди, желая вырваться из оков, устремляются к свободе и наслаждению, но это заведомо ложный путь, потому что мир дурно устроен, их ждут одни разочарования.
не случайно называется «Искушение отчаяньем». Сам Сатана или один из посланных им демонов попытаются убедить его, что ему не хватит сил, чтобы продвигаться в этой жизни по пути Добра: «Я твой друг, мой милый,— говорит демон,— я тебя нежно люблю». Глава, в которой Дониссан борется с Сатаной, выглядит совершенно фантастически и читается с увлечением. Кажется, что здесь Бернанос напоминает Мэтюрина, автора «Мельмота». Неожиданно мы оказываемся далеко не только от натурализма, но даже от просто реализма. Чуть позже, когда благодаря аббату Дониссану Мушетта уверует in articulo mortis* , епископ ничего не захочет знать о ее обращении, «неправдоподобие которого сделало бы его смешным во всеобщем мнении».
Глубинная истина этих трогательных страниц затронула каждого читателя. Речь идет о какой-то внутренней очевидности. Бернанос был, конечно, сам свидетелем того, о чем он нам рассказал.
Во второй части книги аббат Дониссан после лечения в психиатрической больнице стал «Люмбрским святым». Как вы думаете, Бернаносу предстоит написать портрет святого? Нет, он уже это сделал, рассказав о его «искушении отчаяньем».
Неожиданностью второй части можно считать портрет Антуана Сен-Марена,члена французской академии, автора «Пасхальной свечи». Коща в 1926 г. был опубликован роман «Под солнцем Сатаны», каждый читатель узнал Анатоля Франса в старике, «который больше полувека служил иронии». Гневный Бернанос ненавидел холодную иронию и считал ее орудием Сатаны. Он поведал нам, что Сен-Марен до поездки в Люмбр изучил многих святых, «если только можно дать это имя людям примитивного образа жизни и простого ума, которым в этом мире очень несладко и которые, как и все мы, питаются хлебом иллюзий, обнаруживая при этом отменный аппетит».
Зачем этот противный Сен-Марен приехал в Люмбр? На пороге смерти он хотел убедиться в своих «детских мечтаниях». Он решил, что надо «ретироваться из жизни» в тот момент, когда и жизнь тоже хочет вас покинуть. Это благоразумное рассуждение не нравится Бернаносу: вера — это не благоразумие, это, наоборот, безумие. Прожив жизнь в лихорадочном раздражении, Бернанос не хочет протянуть руки улыбающемуся скептику. Некоторые критики даже высказались против этой карикатуры Анатоля Франса, появляющейся в конце книги, так как автор в пылу аллегорической полемики забыл о своем назначении писателя. Чтобы быть точными, вспомним, что книга кончается все же не рассказами о Сен-Марене, а описанием смерти аббата Дониссана. Бернанос как бы хотел подчеркнуть, что мир абсолютных истин ему важнее насмешек над сегодняшним днем.
Бернанос забывает о прототипе Уина и говорит, что «Уин похож на самого автора». Что это значит? Это значит, продолжает Беген, что «автор (или тот, кем был тогда Бернанос) хорошо знал, что он не должен преступать границы отчаянья, иначе никто не поверит в его любовь».
Сказав несколько слов о первом романе Бернаноса, наверное, стоит остановиться на его последнем прозаическом произведении «Господин Уин», который тоже мне очень нравится. Для начала хочу обратить ваше внимание на отношение Бернаноса к Жиду. Защищая катехизис своего детства, Бернанос следовал правилам, почитаемым им как бескомпромиссные правила чести.
«Мое отношение к Жиду известно давно,— писал Бернанос в феврале 1945 г. — Я сомневаюсь, что кто-нибудь найдет в моих книгах хоть строчку похвалы этому писателю. Я знаю также, что не могу разделить по поводу этого автора очень общих оценок, данных ему Полем Клоделем и Анри Массисом, полагающих, что он одержим дьяволом. Будучи далек от снисхождения к нему, я полагаю необходимым сделать небольшое усилие и определить свое отношение к великому писателю, вероятно, одному из самых крупных в нашей литературе».
Иначе говоря, Бернанос оказался единственным в послевоенные годы автором, вставшим на защиту Андре Жида, когда сталинские инквизиторы во время чисток накинулись на него с грозными обвинениями. Бернанос вновь сумел восстановить против себя здравомыслящих с той и с другой стороны. «Почти все меня отделяет от Жида,— повторяет он.— Но Жид одинокий человек.
Я тоже очень одинокий человек. Есть много других одиноких людей, свободных людей, не имеющих, правда, тех же средств защиты, что даны писателям. И я хочу сказать, что я не могу предать, я не могу обмануть их доверие. Я бы не стал защищать свою свободу и достоинство, если бы она не была залогом свободы и достоинства других. Теперь это сделано. Вот почему, обращаясь не только к партии, но ко всем людям, бредущим стадом, я скажу, не повышая голоса и не думая их провоцировать, что они могут гоготать, блеять, ржать, мычать или реветь на пороге моего одиночества: они в него никогда не войдут».
Мой друг Мишель
Я никогда не встречал Берна носа, но я был после освобождения Франции в дружеских отношениях с одним из его сыновей, Мишелем, служившим в войну в Армии Освобождения и принимавшим участие в операции по высадке в Дьеппе в 1942 г. Мишель Бернанос живо восхищался своим отцом и называл его «великий Жорж». Внешне он был очень на него похож, к тому же унаследовал от отца писательский дар, но из уважения к нему боялся широко им пользоваться, во всяком случае, он не подписывал собственные тексты его именем. Назвавшись Мишелем Друэном, он однажды опубликовал роман «Шепот богов» (1964). А в «Кайе де Сезон» он сотрудничал под именем Мишеля Тальберта.
«Шепот богов» относится к тому, что называют экзотикой, или жестоким романом. Книга стоит в одном ряду с «Королевской дорогой» Андре Мальро. «Шепот богов» предлагает нам отвлечься от дел в путешествии с приключениями через Бразилию. Его герой — молодой инженер из министерства вод и лесов Эдес, только что поступивший на службу в Манаусе, что на берегах Амазонки. Его начальник, богатый землевладелец, своего рода император поймы этой реки, размером с целую Францию. Эдеса послали с заданием в джунгли. С ним вместе едет доктор Лопес, храбрый человек и интересный товарищ по путешествиям. Главным героем книги, однако, становится природа, лес, готовый поглотить каждого отступающего чуть в сторону от проложенной тропки, «чудовищная растительность».
Но есть в книге и другие опасности. Эдес влюбился в молодую индианку, и туземцы заставили его принять« их обычаи и исполнять их ритуалы. С ужасом вспоминается сцена, в которой тела молодых людей стали препятствием на пути бегущих тарантулов, размером с детскую ладошку, их укусы смертельны. Чем автор воздействует на читателя? Убеждением в правдивости рассказанной истории, ритмом повествования и поэтическим видением. Публика жалуется иногда, что нет больше приключенческих романов, ще психология не теснила бы жажду жизни. Мишель Бернанос зовет к жизни, вовлекает в мир ошеломляющих образов, воздействуют на нас буквально как «удары кулаком».
— это, наверное, «Мертвая гора жизни», фантастическая история о потерпевшем кораблекрушение человеке, попадающем на необитаемый таинственный остров. Люди на нем постепенно превращаются в камни. Под конец и сам рассказчик становится истуканом. Неужели страх, который ощущаешь при чтении, Мишель коща-либо испытал в жизни? Писатель покончил с собой в 1964 г., во время одинокой прогулки по лесу Фонтенбло. Такой конец удивителен, ведь Мишель Бернанос так любил свою жену и детей.
Примечания.
* In articulo mortis — на смертном одре (лат)
— К Меданской школе относятся писатели, выпустившие сборник «Меданские вечера» и группировавшиеся вокруг родоначальника натурализма Э. Золя. В Медане находился его загородный дом.