Жан Кокто
На склоне лет Жан Кокто согласился по предложению своей приятельницы Денизы Бурде написать книгу для серии «Я и мои герои». Он долго колебался прежде, чем решился на этот шап «Мне очень трудно осуществить идею Денизы Бурде, ведь все самое лучшее и самое интересное, что с нами происходит, покрыто покровом тайны, мы только ее посредники». Иначе говоря, Кокто полагал, что писатель не пишет по желанию, он не способен «переписать» ни одно из законченных им произведений: «Я всегда задумываюсь о том, как случилось, что я стал автором того или иного своего произведения».
И все-таки он рассказал любителям предыстории и прототипов о том, что в «Большом отступлении» говорится об очень давней его отроческой любви к незначительной актрисе Мадлен Карлье, которая была на тринадцать лет его старше. В «Самозванце Тома» он думал о молодом самозванце Кастельно, а в «Ужасных детях» — о своих друзьях Жане и Жанне Бургуэн. Hq герои книг очень далеко ушли от своих прототипов: «Я выдумывал то, чего не было, и темное «я», которое мной управляет, уносило меня далеко от реальности».
Кокто признается, что он никогда в жизни не видел семьи, похожей на ту, что изображена в «Ужасных родителях». То есть в данном случае как будто нет «источника вымысла», все написанное просто вымысел. Однако если писатель говорит о несуществующих персонажах, это значит, что в них воплотился он сам.
Кокто признается, что не понимает, как ему на ум пришли герои древних мифов и легенд и заставили дать им вторую жизнь. Речь идет о пьесах «Орфей», «Рыцари Круглого стола», «Адская машина», «Рено и Армида». Герои его пьес явно далеки от места й времени, в которое живет драматург: «Я никак не могу понять, в какую дверь они вошли и через какую исчезли, заперев меня на три поворота ключа». Впрочем, лица этих персонажей мы видим у других героев Кокто, они позволяют составить общее сложное впечатление о лице самого поэта.
И все-таки хотелось бы знать, какое из лиц его героев ближе всего к его собственному. По этому поводу он пишет: «С помощью игры зеркал порою можно увидеть лицо, весьма отличное от того, к которому ты привык в зеркале ванной комнаты. Ухватив его взглядом, чувствуешь себя удивительно и трудно, будто утратил навсегда свое «я» и лишился его поддержки, но увиденное есть тайное и наиболее правильное выражение твоей личности».
Лица, которые «примеривает» Кокто, иногда могут разочаровать, но главное — не лицо, а взгляд, он остается прежним. Лицо — это сюжет. Взгляд — это истина.
Кокто не только записывал свои внутренние голоса, он исполнял их приказы, а это уже нечто иное. Он должен был осуществить все, что требовал «сидящий в нем незнакомец». Он протестует против своей репутации волшебника, каким его называли: «Хочу признаться, я рабочий, я ремесленник, который яростно трудится и не хочет довольствоваться малым». Если «Реквием» внутренние голоса продиктовали ему совсем готовым, так это потому, что он занимался поэтической работой всю жизнь.
Каковы первые поэтические пристрастия Кокто? Так же, как Макс Жакоб написал: «Меня сформировал Лафорг», Кокто заявил о своей признательности графине де Ноай: «Она была очарованием моей молодости, и даже если мне случается порою победить в себе ее ритмы чужими, она всегда останется непобедимой и несравненной; когда я говорю о любви, я не умею говорить так, как она».
Накануне своей смерти в 1963 г. Кокто составил сборник «Графиня де Ноай, да и нет», в котором он собрал все свои посвященные ей тексты и поместил подборку ее стихов и прозы. Кокто взял тринадцать стихотворений из ее сборников «Бездонное сердце», «Тени наших дней», «Ослепления» и «Живые и мертвые».
Эти стихотворения полны очарования, в них видно, что именно повлияло на автора «Церковных песнопений». И дело не в том, что де Ноай писала стансы, Кокто затронула ее особенная романтическая чувствительность и ее словарь.
Послушайте, например, первую строфу стихотворения из сборника «Время жить»:
Вдыхая молодость твою, идут в закат
Дни жаркие мои.
Так мало времени, чтоб выжать виноград
Темнеющей зари.
(Пер. Е. Храмова)
Или вот начало другого стихотворения «Константинополь»:
В Константинополе я девочкой была.
Всплывают в памяти моей на склоне лет:
То синий минарет.
Далекий вечер вспоминаю я,
Влачащийся в азийской тишине,
Сдавила горло мне.
И лодка с лакомствами медленно плывет,
А в ней дразнящих запахов букет.
Там пастила вишневая, и мед,
(Пер. Е. Храмова)
Мне доставляет удовольствие повторять эти стихи, и я думаю, что вы тоже получаете удовольствие, читая их. Конечно, вы скажете, что Кокто не только автор «Словаря» и «Церковных песнопений». Кокто в течение всей своей литературной жизни сильно менялся. Расстояние, отделяющее мадам де Ноай от Макса Жакоба, другого его учителя, слишком велико, но Эмманюэль Берль правильно заметил, что Кокто никогда не порывал ни с кем и ни с чем: «Никто не был так переменчив, но и никто не был столь верен, как он». Тридцать лет спустя после «Церковных песнопений» он написал в сборнике «Темное и светлое» (1954) стихотворения, столь же удачные:
Я пел мечту, теперь я смерть воспеть готов.
Пора, пора прозреть.
— увы! — обман богов
Уж не заманит в сеть.
Кокто никогда не боялся испытывать чье-нибудь влияние. Чтение новых произведений позволяло ему открывать новые методы для самораскрытия и самовыражения. Даже если он иногда подражал (как сказал бы Кено), если даже он брал уроки литературной техники у Аполлинера или Макса Жакоба, он никогда их не копировал. Его стиль не похож ни на чей другой. Он поражает динамизмом, необычными образами и метафорами, внезапными остановками. Жан-Луи Кюртис воздал ему должное, сказав, что Кокто единственный, кому он не сумел «подражать», чей стиль ему не удалось буквально повторить.
В 1983 г. начали печатать дневники Кокто, которые он вел с 1951 г. до самой смерти, их общее название «Законченное прошедшее». Они составляют девять томов. В тот момент, когда я пишу эту книгу, вышло только два тома. Человек, которого мы открываем для себя в этих дневниках, безусловно удивит читателя.
«Когда он рассказывал истории, это был очень злой и смешной человек с невероятной гордыней. Он не выносил других». Как вы думаете, о ком это говорит Кокто? Речь идет об Анри Бернстайне17«Вы, может быть, удивитесь моей искренности, но с вами говорит мертвец. Когда появятся эти строчки, если они появятся, меня уже не будет на свете, я перестану быть мишенью». В своей общественной жизни и дома, принимая молодых почитателей своего таланта, он был отменно вежлив и чудаковат, но всегда считал себя плохо понятым, преследуемым ненужными людьми и потому поверял свои мысли дневникам. Он терпел только некоторых из своих близких, включая собаку Аннам. Он был весьма горд, но не чрезмерно, его гордость соответствовала мере его таланта.
Ему казалось, его не оценили по достоинству. Кокто мог бы стать самым известным писателем своего поколения и при этом оставаться тем, чем он был, «живой мишенью»: «Всю мою жизнь и после смерти я буду оклеветан,оскорблен, вывалян в грязи». Его известность не успокаивала его, так как она была основана на недоразумениях. Он никогда не чувствовал себя спокойно. В 1952 г. он униженно терзался по поводу реплики Жене: «За десять лет ты стал только звездой». Речь шла о кинематографической деятельности Кокто. (Можно только улыбнуться, увидев Жана Жене в роли моралиста.)
нем в духе Сент-Бева (этот дух нам нравится, но автор не испытывает никакого удовольствия от чтения романа «В поисках утраченного времени»). Зато Кокто не жалеет похвал в адрес Александра Дюма и Оффенбаха, уподобляя «Прекрасную Елену» «Дон Жуану» Моцарта.
Есть у Кокто и симпатичный инфантилизм, он увлекается научными и псевдонаучными вопросами, соотношением простран- ства и времени, летающими тарелками. Он не перестает нас удивлять, и стиль его всеща великолепен. Без тени улыбки он может заявить, что у него самый лучший французский язык. И это факт, никто не пишет по-французски лучше, чем он.
Примечания.
— 1953) — французский драматург, автор пьес «Невзгоды», «Тайна», «Самсон», «Жажда».