Жак Шардон
Хотя с самого детства Жак Шардон мечтал стать писателем, первая его книга появилась, коща ему было тридцать семь лет. Ее название «Эпиталама» (1921). Оно удивляет иногда молодых людей, не знающих, что в античности был такой стихотворный жанр, прославляющий супружество и супругов.
«Эпиталама», конечно, не стихотворение, а роман о супружеской жизни. Его сюжет показался в те времена новым. Тоща чаще говорили о несостоявшейся любви молодых людей или всякого рода осложнениях в адюльтере. Шардон сумел внимательно присмотреться к жизни мужчины и женщины, живущих под одной крышей. Традиционное прозаическое повествование здесь уступает место сценам обыденной жизни. Автор не позволяет себе комментировать происходящее. Он оставляет читателю возможность самому догадываться о том, что стоит за семейными всплесками, услышать эти не произнесенные вслух мысли-чувства, которые Натали Саррот назвала «скрытой беседой».
Написав еще два похожих на драмы романа «Песнь блаженного» и «Семья Варе», Шардон начинает писать от первого лица.
«Ева» (1930) и «Клер» (1931) он проявляет себя как хороший психолог. Обе книги критика тотчас назвала шедеврами психологического романа. Оригинальность «Евы» заключается в умении писателя продемонстрировать, как умный и тонкий человек может обманываться в отношении к нему любимого существа. Критик Морис Бланшо справедливо заметил, что «"Ева" — это драма напрасного дара проницательности». Шардон верно понял, что мы выдумываем других, коща тщетно стремимся их понять. «Ева» оставляет двойственное впечатление, потому что счастье героя-рассказчика основывается на ошибке.
Истинную любовь мы находим в «Клер»» но эта книга внушает какое-то беспокойство, потому что жизнь полна угроз, а когда держишь счастье в руках, то поневоле боишься его потерять. Сохранить его не всегда нам дано.
Затем Шардон вновь пишет в третьем лице. Появляется внешне объективный его роман «Сентиментальные судьбы», который Марсель Арлан считал ведущим произведением писателя. Это, наверное, не совсем так, но, вне всякого сомнения, с этой книгой в трех томах айтор связывал самые честолюбивые свои надежды. Оставаясь по-прежнему знатоком супружеских взаимоотношений, Шардон утверждает себя как автор фрески о жизни буржуазного общества и, в частности, тех буржуа, которые изготовляют коньяк в Шаранте и производят фарфор в Лиможе. Он использовал семейные и свои собственные воспоминания, подолгу расспрашивал родственников и друзей. Действие романа «Сентиментальные судьбы» разворачивается между 1905 и 1935 гг., и Шардон не обошел вниманием ни одного из экономических и исторических событий этой эпохи. Последний том нам рассказывает о первом мировом экономическом кризисе и борьбе с иностранными конкурентами. Как можно догадаться, этот том обрел ныне жгучую актуальность.
Во все времена Шардон интересовался общественными проблемами и дискуссиями по поводу будущего нашей цивилизации. В 1932 г. он опубликовал свою первую книгу публицистических эссе «Любооь к ближнему». Самовыражаясь без помощи персонажей, Шардон использует свои воспоминания, прочитанные книги, дает общие соображения, рассказывает о встречах и беседах с друзьями. Кажется, что он пишет, не останавливаясь, сплошным потоком, но на самом деле он берет в руки перо, только серьезно обдумав единственно возможную для своих мыслей форму. Наивысшее наслаждение от его искусства рождается из противопоставления четкой выразительности его стиля и чистой гармонии его окрыленного почерка.
Накануне войны он опубликовал книгу «Счастье Барбезье», к которой отнеслись как к роману, прославляющему уходящий мир (однако тот мир ушел только сегодня). Успех книги заставил Шардона написать «Частную хронику», имевшую подзаголовок «Вокруг Барбезье». Она появилась в самом начале войны, ее много хвалили. Но мнение о Шардоне изменилось после падения Франции в 1940 г. Написанный в начале 1941 г. второй том «Частной хроники» неприятно поразил читателя. Ой вдруг признался, что мы жили иллюзиями и что наступило время открытыми глазами посмотреть на окружающую действительность.
«Увидеть лицо»» ще он утверждал, что Франция благочинно впишется в новую Европу. Эта книжка, написанная в 1941 г., казалась автору реалистической, но это было произведение мечтателя. На жизненном пути Шардона были только вежливые немцы, он ничего не знал о национал-социализме. Он рассматривал немцев как оплот в борьбе против советского коммунизма. Написав еще одну книгу, «Небо Нифлема», в той же, что и предыдущая, тональности, он отказался ее публиковать, узнав, что его сын, участник Сопротивления, схвачен и отправлен в лагерь Ораниенбурга. С большим трудом ему удалось его освободить (и Жерар тотчас возобновил свою подпольную деятельность).
После освобождения Франции находившийся в Шаранте Шардон был в свою очередь схвачен и помещен на несколько недель в тюрьму Коньяка. Потом его освободили без суда. Он никогда не представал перед судом. Прокуратура Версаля, изучив его дело, не нашла состава преступления. В 1945 г. Шардон пишет роман «Отрешение», рассказывая в нем о том, что ему пришлось в последнее время пережить, и хочет «дистанцироваться» от ненавистного ему времени.
Эта книга появилась только после смерти Шардона и доказала, что в мироощущении писателя произошли серьезные перемены. Последнее написанное в традиционном жанре произведение появилось в 1937 г., его название «Романическое». Во всех послевоенных книгах Шардон свободно сочетает воображаемое и свои воспоминания, последовательно излагает и скрещивает короткие новеллы, наброски романов, портретов, пейзажей, различные соображения и мысли. Его стиль становится все более музыкальным и воздушным: «Химерическое» (1948), «Жить в Мадере» (1953), «Небо в окне» (1959), «Полдень» (1964).
Последняя опубликованная им книга — это заметки на самые разные темы, называется она «Вот что я думаю» (1966). Писателю взбрело в голову отправить ее генералу де Голлю, который отблагодарил его следующими словами: «Дорогой Учитель, ваши заметки «Вот что я думаю» пленили меня. Читая их, я наслаждаюсь простотой и бесхитростностью вашей мысли. Мне очень нравится ваш ясный, без всяких украшательств стиль...»(Письмо написано 14 апреля 1966 г.)
Во всех своих книгах Шардон стремился оставаться самим собой. Он не испытывал влияния писателей-современников, что как раз и подчеркнул де Голль, назвав стиль Шардона «ясным, лишенным украшательств». Франсуа Миттеран со своей стороны тоже отметил очень естественный и одновременно научный стиль писателя. Рассказывая в книге «Зерно и соломинка» о любимых авторах, он пишет: «Шардон, человек моего поколения, был и остается для меня примером».
«Я хотел вам сказать сегодня...». После романиста, публициста, мемуариста читатель открыл для себя первоклассного автора эпистолярного жанра. Его «Переписка» заслуживает быть поставленной рядом с перепиской Мериме и Флобера. В ней Шардон предстает во всей своей сложности, богатстве и неупорядоченности мысли. Он человек страстный, увлекающийся, совсем не похожий на того писателя-мудреца, которым он хотел казаться и которым действительно стал в своих тщательно продуманных сочинениях.
Впрочем, его последние книги не казались бы столь волнующими, если бы их внешнее спокойствие не пробивала неудержимая горячность.
В заметках «Вот что я думаю» он пишет: «Человек хочет гореть, а не жить хладнокровно». Перечитывая Вольтера, еще раз убедишься в том, что человек со всем согласный и рассудительный, ищущий компромисса, всегда несчастлив. По этому поводу Шардон замечает: «Примирение для человека невозможно. Отдыхая, предаваясь праздности, человек скучает. Он живет только тогда, когда охотится, расставляет ловушки, уничтожает врага, все разрушает и перестраивает».
От такой человеческой активности Шардон не ждал ничего хорошего. Все мечты о равенстве ему кажутся опасными и абсурдными: «Этот бесчеловечный идеал, находящийся у современников в предпочтении, обернется единообразием, механистическими отношениями и в конце концов смертью». Последние слова взяты мною из книги «Отрешение». Но писатель только временно находился в состоянии отрешения, полное безразличие было ему чуждо, для него существовали прекрасные вещи на земле, имевшие высокую цену. Это яркий свет и его тайна, это постоянно меняющееся небо, это верность любимому существу й дружба. Главное для него — это его собственное искусство писателя-художника, в котором он находит для себя прибежище. Читатель, если ему будет угодно, тоже может прибегнуть к нему.
Возвращение к Барбезье
«Счастье Барбезье», по выражению Нимье, «лучшее произведение в прозе XX века». В этой книге Шардон прежде всего рассказывает о своем детстве и отрочестве в маленьком городке Шаранте. Но он также говорит об эпохе, в которую жил, вспоминает и делает признания о ремесле писателя и издателя (долгое время он возглавлял вместе со своим другом Морисом Деламеном издательство «Сток»). Открывается «Счастье Барбезье» картиной провинциального общества, потом следует портрет автора, которому предстоит покинуть родной город и, уехав, горячо его полюбить. Не сразу он поймет заслуги небольшого городка и воспоет его очарование. Он никогда не жалел о прошлом, но он совершенно определенно предпочитал небольшой круг людей современному муравейнику, мастерские ремесленников — промышленным предприятиям, давнее спокойствие улиц — современному шуму, мягкий свет абажуров — неоновому освещению. Он не любил ни скорость, ни дорожные заторы. «Мир кончится пробками на дороге»,— предсказывал он, думая о развитии общества вне зависимости от системы.
Что касается меня, то «Счастью Барбезье» я предпочитаю «Небо в окне» и роман «Полдень». Они оригинально построены и стилистически превосходны. Позвольте мне одно воспоминание из шестидесятых годов.
Однажды летним вечером мы сидели на террасе кафе «Роскоф», возле водоема с рыбачьими лодками у причала. Было очень тихо. Долгое время мы молчали. Потом Шардон рукой указал на воду и лодки, сказав: «Спальная комната...»
Мне кажется, что это неплохой образец стиля Шардона последнего его периода. Он доверительно говорил: «Я начал с романов, потом писал новеллы, затем стал писать сказки в десять строчек и кончил тем, что пишу телеграммы».
То, что он внушает, всегда значительнее того, что он говорит.
«невыразимое» занимает значительную часть. Интересующее его непосредственно находится за пределами разума, за внешней стороной излагаемого. У него был свой способ касаться «невыразимого».
Его искусство художника можно назвать своеобразным классицизмом. Он облекает мысли в элегантную форму, точно выбирает самые простые слова (которые становятся необычайно «прециозными»), он владеет великолепным искусством литоты. 16 Иными словами, Шардон «не упрощает, преуменьшая», а говорит так, чтобы одно высвечивало другое. Это уже поэзия.
«Эпиталаме», писатель проявляет себя как реалист, этим объясняется необычайный успех его книги. Специалисты в этой книге отмечали другое: мятущееся беспокойство, выраженное с большой естественностью. Для наметанного взгляда именно естественность выражения кажется открытием. Мир Шардона отнюдь не успокаивает. Автор скорее хочет взволновать, чем успокоить. Он далек от психологических приемов, у. него, как в лучших стихотворениях Гюго, постоянно борются ночь и ' день, свет и тень. Но его персонажи — люди не остановившиеся, их жизнь дана в непрерывном развитии, хотя эта непрерывность внешне «утоплена». Дать почувствовать непрерывность развития очень трудно. Писатель как бы отмечает высшие и низшие точки развития чувств и сознания, а мы сами заполняем расстояния между ними.
Отказ от внешнего единства звучания заставляет писателя компоновать фразы, не согласующиеся между собой, «автономные куски», как выразился Жан Ростан. Его фразы не подчиняются правилам школьной логики. Они цепляются друг за друга «скачками», как и его мысли. Можно было бы говорить в этом случае, что писатель пишет рублеными фразами, если бы у него не было чувства ритма. Писатель пишет, как он дышит.
В классической «прециозности» слов Шардона ничего не было от мертвого академизма. Те, кто его когда-то видел, знают, что он говорил так, как писал. Люди испытывают радость и слушая, и читая его.
фраза была плотной, и одновременно в ней должно быть движение. Работа над формой, изъятие слова или, наоборот, прибавление какого-нибудь наречия всегда откликается в душе читателя, как интонация и мимика говорящего.
«Вот что я думаю» образцом текста, написанного в разговорном стиле, и противопоставлял его всем предшествующим своим произведениям, написанным в ином ключе. Однако есть кто-нибудь, кто заметил бы большую разницу между ними? Жан Ростан отмечал, что совершенство Шардона было «врожденным, а литературные приемы самопроизвольными», непосредственными в выражении, поэтому очень трудно у писателя вычленить отдельно естественное, искусственное и ремесленное. Его стилю было присуще монолитное единство всех его составляющих.
Примечания.
16. Литота — троп, обратный гиперболе, преуменьшение признака предмета.