НЕТРАДИЦИОННЫЙ ВЗГЛЯД
ЖАКА БРЕННЕРА
Какие книги привозили студенты-филологи в шестидесятые годы, если им случалось попасть во Францию? Андре Жида, Жан-Поля Сартра, Андре Мальро, Луи-Фердинанда Селина, Ионеско, Одиберти, Ануя, авторов, широко известных там и мало и плохо прозвучавших здесь. Привозили «новые романы» и поэтов Сопротивления, сюрреалистов и структуралистов. Из-за некоторых изданий приходилось дрожать на таможне, но все-таки книги появлялись, университетские преподаватели не обходили их вниманием, академическая критика их изучала, пытаясь «спрямить», вписать в концепцию классовой борьбы и международного революционного движения. Однако в лучших статьях всегда можно было увидеть сложного писателя-художника, хотя весь объем его творчества не всегда был понятен, не всегда обозначен.
Прошли годы. Сегодня значительно большее число студентов едет на обучение в страну великой литературы и уже не Сартр и Камю, а в лучшем случае получившие премии современные романы появляются в багаже будущих западников с более широким кругозором, но, кажется, менее интересующихся традицией. Произведения массовой культуры (во Франции не самого худшего качества) часто занимают их больше, чем систематическое чтение мастеров современной французской литературы.
«Моя история современной французской литературы» восполнит многие пробелы в приближении к такому сложному феномену, каким можно считать Францию XX в. Это объемное исследование, включающее десятки имен современных французских прозаиков, драматургов, поэтов, критиков, эссеистов. В чем его особенность? Во-первых, в том, что оно претендует быть своеобразным продолжением знаменитого труда Густава Лансона «История французской литературы», хорошо известного в России. Во-вторых, в том, что это не хрестоматия с комментариями, как книги Лагарда и Мишара, и не изучение одного этапа литературной жизни, как книга Мориса Надо. Настоящее исследование — продолжение недавно написанного Жаком Бреннером труда «История французской литературы с 1940 года до наших дней» (1978). С темпераментом художника, каким является Бреннер (он писатель), и глубокими знаниями критика (он эссеист и журналист) нам представлено множество авторских судеб, литературные споры и климат эпохи. Автор не навязывает свою точку зрения, но логично понуждает разобраться в хитросплетениях писательских воззрений.
Новая книга Жака Бреннера представляет собой повторное обращение к тому материалу, что прозвучал в предыдущей книге, но с попыткой его переосмыслить, установить духовную связь между художниками не только после 1940 г., но и до этой даты, обрисовать тех писателей, которые вошли в литературу в начале XX в. и оказали прямое или косвенное влияние на современных мастеров. Касаясь вопроса о влияниях и преемственности, развития той или иной идеи, образной системы или подхода к анализу личности в произведении, автор старается дать максимально полную информацию. Называя и вкратце анализируя крупнейших современных писателей, Бреннер не забывает о молодых талантах, о тех авторах, что проявили себя в последние годы. Он не всегда полностью исследует творческий путь писателя, ограничиваясь порой одной-двумя книгами (как бы прочитывая их вместе с читателем), но в каждом случае он отмечает существенные черты авторского «я», его умение обращаться со словом.
Особенностью таланта Бреннера, пожалуй, следует считать желание критика определить в творческом наследии художника «пережитое», «продуманное» и «выдуманное», «нафантазированное». Как психолог, он не бездоказателен и умеет увлечь ходом своей мысли. Так, например, делая обзор творчества Жоржа Сименона, он видит не только его этапы (период создания социальных романов, детективное творчество, книги мемуаров), но и эволюцию отношения к одному и тому же прототипу многих его книг, например к собственной матери. Ссылаясь на афористическое высказывание Оскара Уайльда: «Сначала ты любишь своих родителей, потом осуждаешь, потом, иногда, прощаешь», он утверждает, что великодушный, доброго склада ума Сименон простил свою эгоистичную, черствую мать, и это заметно отразилось в его произведениях.
жизни как «преступления» и смерти как «наказания». Не погружаясь в мистику, исследователь передает волнение, возникающее при знакомстве с фактами, порою настолько поразительными, что судьба художника захватывает нас, как судьба героя художественного произведения, точнее сказать, воздействует на нас так, как если бы мы были читателями не учебника, но романа.
Второй важный момент книги, представляющийся столь же увлекательным, — сопоставление Бреннером правды о писателе и легенды, распространяемой им самим или его издателем. Возникает законный вопрос: что свидетельствует о том, что слова Бреннера — не новая легенда? Раскрытые посмертно дневники, литературные записки и варианты, а также письма, письма, множество писем. Автор новой «Истории литературы» глубоко, в деталях знаком со всей перепиской лучших французских авторов XX в., и это дает основание верить ему, когда он утверждает, что Монтерлан не был героем первой мировой войны, Селин не был антисемитом, Мальро не был героем революционных событий в Индокитае, Жионо не был коллаборационистом, а Сартр не единственный и не первый, чья антифашистская пьеса шла в оккупированной Франции, и т. п.
ранее факты, раздадутся голоса в защиту прошлых концепций, из которых не исчезли не только классовые оценки, но и необоснованные сведения. Однако литература XX в., находящаяся в становлении и развитии, нуждается в пересмотре и новых подходах. Для нас важно то, что Жак Бреннер не искал новых путей под воздействием «перестройки». Его как ученого волновало только приближение к истине, в этом смысле его книга, несмотря на дискуссионность,— образец чуткого и доказательного обращения с потоком фактов и новыми источниками информации. Желая исключить нападки традиционалистов и неокритиков, автор подчеркнуто назвал свое исследование «Моя история...», и действительно подход Бреннера к литературе личностный, отличающийся новизной. Но не потому, что выше обозначенными вопросами никто прежде не интересовался. У некоторых критиков, изучавших отдельных авторов и отдельные произведения, возникали уже аналогичные или схожие подходы к литератору как таковому и его творчеству, но исследования в предложенных параметрах десятков авторов, изучения их в контексте эволюционного развития литературной техники, психологии, образности, связи с действительностью до Бреннера не было.
В начале книги он блестяще проводит презентацию своего авторского «я», дающего читателю специалисту и любителю несказанно больше, чем взвешенное мнение коллектива коллег- литературоведов. Рассказ о своем круге чтения, об открытиях в мире образов и идей безусловно роднит французских и русских читателей старшего поколения. Мы узнаем, что оценки некоторых книг взяты им из собственных рецензий разных лет. Он был литературным обозревателем региональных и столичных газет и журналов. Свежее восприятие дает ему как историку литературы богатое поле для размышлений. Литературные рецензии не всегда бывают поверхностными. Известно, что есть критики, чей анализ произведения современника живет века (например, «Этюд о Бейле» Бальзака). Без преувеличения можно сказать, что некоторые суждения Бреннера, прозвучавшие в начале сороковых годов, оказались верными и пятьдесят лет спустя.
— 70-х годов (время творческого расцвета писателя- исследователя) происходило немало споров о критике. В какой-то момент критика даже выдвинулась на первый план, потеснив самоё литературу. В художественной структуре произведений произошли серьезные изменения, беллетристическое начало стало вытесняться эссеистическим, смешались критическая и поэтическая функции языка, писатели стали выступать как критики, а критики —как писатели. Восторжествовала интеллектуальная речь, занимающаяся осмыслением проблем письма.
Это не значит, что исчезло академическое литературоведение, предметом которого оставалась по-прежнему история литературы, текстологическая работа, биографические изыскания, исследование литературного и «бытового» генезиса группы произведений или отдельного произведения писателя. Но в общественных спорах, литературных дискуссиях и прессе оно оказалось отодвинутым на второй план. Первый заняли социологи от литературы (Эскарпы, Гольдманн), «гематологи» (Труссон, Башляр, Пуле, Вебер), психоаналитики (Морон, Лакан), семиотики и структуралисты (Греймас, Тодоров, Барт). Отличительной чертой «новой критики» стало внимание к модификациям различных структур, часто сознательный отказ от историзма. Само включение художественного произведения в историко-литературный контекст казалось «новым критикам» странным и устаревшим. Многое мыслители от литературы предлагали не думать о литературном явлении как о явлении застывшем, не развивавшемся во времени. А потому все подлежало пересмотру...
В настоящий момент наступательные позиции «новой критики» на Западе, в том числе и во Франции, ушли в прошлое. Современное литературоведение, академическое и неакадемическое, усвоило сложные уроки остроумных и глубоких обновителей отношения к «письму» в 60 — 70-е годы. Вступив в пору постмодернизма, европейская литература обрела критиков соответствующего звучания. Культивация невероятной запутанности, переплетения бесчисленных культурных знаков, несводимость к идеологической доминанте, разного рода пародии, метароманы, мобильные малые жанры заставили критиков-современников, имевших дело прежде в основном с незыблемым материалом, «сбавить обороты», умерить свою серьезность. Бели литература прошлого пребывала в закрытой форме, имела цель, замысел, опиралась на мастерство, то нынешняя литература, представляя собой открытую форму (антиформу), становится риторичной, больше «подвластной изучению», а потому критиков она не очень вдохновляет. Во французском литературоведении, правда, сохраняются все прошлые его тенденции. В лучших своих образцах оно выходит на философский уровень, а на среднем уровне по-прежнему сохраняется интерес к тщательному чтению, таящему множество непосредственных открытий. Однако нахал критических страстей утих, отступив перед жизнью.
«Моя история современной французской литературы», вышедшая в конце восьмидесятых годов? Разумеется, переворота в литературоведении она не совершила. Критике есть в чем ее упрекнуть: неточные подходы, странная широта охвата, опора на журнально-газетную критику. Почему же Бреннер вспоминает Густава Лансона и отталкивается от него, набирая собственный разбег? Ему, конечно, не остались чужды споры времени, и он усвоил, к примеру, суждение критика-структуралиста Жана Женетта, пересмотревшего понятие «истории литературы», или «литературной истории» (в терминологии Лансона). Уже в 1969 г. он заметил, что не считает историей литературы то, что преподносится в старших классах лицеев (серия монографий в хронологическом порядке). Ему не нравится, что история литературы оказывается частью истории общества (создание и потребление литературных произведений). Его раздражает изучение литературы как исторического документа, выражающего идеологию определенной эпохи. Изучать литерату-ру, считал он, надо вне ее функциональных связей с действительностью.
интерпретацию в свете истории и современности, психоаналитический и тематологический подходы. Его критическое повествование имеет облегченную журналистскую форму (тем и привлекает). Автор не злоупотребляет терминами, если не сказать больше: они вообще у него отсутствуют. Определив самому себе задачу, задав себе «параметры» во «Введении», Бреннер пускается в «свободный поиск» и «вольное плаванье» по волнам своей памяти. Его перо стремится передать стилистические нюансы всех интересующих его авторов: поэтов, драматургов, художников, философов. Усвоение особенностей их письма весьма заметно, ненавязчиво, но точно. Если читатель не узнает из глав книги о генезисе произведения, он явственно понимает связь между первоначальным жизненным опытом автора и «выражением его в сообщении».
В индивидуализированной истории французской литературы автор дает понять читателю непрерывность развития ее менталитета, ее понятия о грехе и святости, ее этические координаты, ее формы. Отсюда непривычное объединение авторов в «литературные семьи»: «скитальцев», «поклонников Чехова», «исследователей тел и душ» и т. п. Но это не кажется «притянутым за уши»: возможны любые классификации творчества, а подобная, обусловленная «родословной», тем более.
«Моя история современной французской литературы» — прекрасный, нетрадиционный учебник, отвечающий как запросам современного исследователя литературы, учащегося, так и читателя-неспециалиста, желающего расширить свой кругозор. Пусть в потоке времени Жак Бреннер уловил не все его частицы, с построенной им плотины открывается обширная панорама XX века, запечатленная в художественном слове.
Оксана Тимашева