Мемуарист Жан Ануй
Сорок лет тому назад Жан Ануй заявлял: «У меня нет биографии, и я этим очень доволен». Эту фразу часто цитировали. Довольно долго Ануй отказывался от всяких откровений по поводу собственной жизни. «У меня есть ремесло,— говорил он,— я сочиняю пьесы так, как другие изготовляют стулья». Он просил журналистов и критиков довольствоваться изучением его пьес и решением вопроса о том, хороший он или плохой ремесленник.
Когда восхищаются каким-нибудь писателем, любят выяснять, что он за человек, какое образование он получил, как возникли его произведения. Так, мы были счастливы узнать, что Ануй наконец решился написать мемуары, и мы не ожидали, что он начнет свою историю следующими словами: «Я родился в Бордо 23 июня 1910 г.». Так не мог написать человек театра. Ануй остается драматургом, когда он говорит не только со своими зрителями, но и с читателями. Его мемуары начинаются таинственной фразой: «Виконтесса д'Эристаль не получила своей механической щетки» (1987). Она, конечно, сразу заставляет работать наше воображение.
Подзаголовок книги предупреждает, что перед нами не классическая автобиография, а лишь отдельные воспоминания молодости. Жан Ануй в общих чертах рассказывает о том, что он назвал своей «активной жизнью», о 1928 годе, когда он занимался филологией в лицее Шапталь, о 1944 годе, когда в освобожденном Париже была возобновлена постановка «Антигоны». Однако в последней главе, как в дополнение к своей «программе», он рассказывает нам несколько смешных историй, происшедших в момент постановок «Жаворонка», «Томаса Бекета» и «Бедняги Битоса». Это очень смешные истории, автор приводит нас в хорошее настроение.
выстраивая свой рассказ как серию коротких сцен, весьма разоблачительных для тех социальных кругов, с которыми ему пришлось столкнуться, но также обо всем времени, которое ему нет нужды комментировать. Одно воспоминание вызывает другое, Ануй не всевда соблюдает хронологию, что придает цепочке его воспоминаний очень естественное звучание.
После лицея Шапталь юный Жан записался на факультет права. Там ему быстро стало скучно, и, не желая оставаться обузой для своего отца, «который был беден» (других деталей нет), он принимается за чтение объявлений. По одному из них он находит место в универмаге Лувра, речь идет о бюро жалоб. Первое дело Жана — механическая щетка, за которую заплатила виконтесса д'Эристаль, а ее не доставили. Затем он поступил на работу в рекламное агентство (реклама тоща как явление только зарождалась), его коллегами по агентству были Превер, Гримо, Жорж Неве и Жан Оранш. К последнему он как-то особенно привязался, Жан Оранш подал ему идею его первой театральной пьесы «Немой Нумулус». Потом он написал чудесный «Бал воров», отвергнутый всеми директорами театров Бульвара. Пьесе суждено было быть сыгранной только девять лет спустя. Чтобы войти в мир театра, Ануй оставил работу в рекламном агентстве и по рекомендации Неве стал секретарем театра комедии на Елисейских полях, хозяином которого был Луи Жуве. Титул секретаря звучал громко, но в обязанности Ануя входило только чтение рукописей и приглашение специальной публики на генеральные репетиции. Ануй оставил свою должность и ушел на военную службу.
Обычно задают много вопросов об отношениях Жуве — Ануя. Все удивлялись, как это Жуве не понял, что • Ануй — самый блестящий автор молодого поколения. «Ты понимаешь, милый Жан, твои герои не те люди, с которыми хочется посидеть вместе за обедом»,— говорил Жуве. На что Ануй отвечал: «Поверьте, они тоже не хотели бы разделить ваше общество».
Заботами Пьера Френе была сыграна пьеса «Горностай» (1932), а Саша Питоеф поставил «Путешественника без багажа» (1937). Между этими двумя пьесами у него провалился «Мандарин» (1933) и случилась любопытная история с пьесой «Жил-был каторжник».
Принятая Мари Бель, эта пьеса по ее просьбе подверглась стольким изменениям, что в поставленной версии автор себя не узнал. «Бесполезно говорить, что я так и не опубликовал эту пьесу»,— заверяет он нас. Но он забыл: эта пьеса появилась в журнале «Птит илюстрасьон» 18 мая 1935 г. Это издание у меня в руках, и, пробегая глазами обзор прессы, который сопровождает текст, я нашел отрывок из статьи Робера Бразильяка (который работал тоща в журнале, озаглавленном «1935»): «Мы увидели нечто оригинальное, это уже много. Жан Ануй единственный драматический автор в своем поколении, он очень талантлив».
«Часто случалось, что мы покупали что-нибудь собаке, а сами голодали». Он перебивался с трудом, выполняя трюки на фирме Гомон. Ему случалось иногда даже восставать против условий жизни, но у него не было призвания к социальной борьбе. Очень смешно он рассказывает о своем знакомстве с кругом кинодеятелей, где ему встретилось немало живописных персонажей.
Поставленный в 1938 г. Андре Барсаком «Бал воров» очаровал публику. Нищета казалась побежденной, будущее обеспеченным. Однако это оказалось иллюзией, начались «героические времена». Ануй рассказывает, как в 1940 г. его мобилизовали, как он попал в плен и как он сбежал от своих тюремщиков. Эта глава — самая длинная в книге, она напоминает одновременно о Кафке и Куртелине.
«Ателье», только что оставленного Дюлленом, возглавившим театр Сары Бернар, заново окрещенный театром «Сите». Возобновили постановку «Бала воров», потом перенесли на сцену «Ужин в Санлисе»: пьеса имела успех; потом за провалом «Ромео и Жанетты» последовал успех: поставили «Эвридику», и, наконец, в начале 1944 г. публике очень понравилась «Антигона», которая шла в нетопленном зале, где некоторые сидели в вязаных шлемах. «Но это было хорошее театральное время,— пишет Ануй,— так важно было людям собираться не для того, чтобы вольно шутить».
Однако «Антигона» была встречена небезоговорочно. Подпольная газета «Леттр франсез» писала, что «это гнусная пьеса, сочинение эсесовца». Ануй говорит, что в авторстве этой статьи подозревали Андре Бретона. Я думаю, что он ошибается, так как Бретон был в это время в Нью-Йорке. Правда заключалась в том, что у Ануя в Париже было немало завистливых собратьев- драматургов, болезненно воспринимавших его успех. Они не замедлили напомнить, что в 1940 г. он отдал свою пьесу «Леокадия» в «Же сюи парту». Я полагаю, что таким образом он ответил на просьбу Бразильяка, чтобы выразить ему свою признательность за поддержку во всех публикациях, а отнюдь не директору этого ангажированного еженедельника. Во всяком случае пьеса была далека от политики. Но автора обвинили в связи с Бразильяком, хотя он встречал его только два раза в жизни и еще один раз случайно перед войной. Напомню также, что сотрудники журнала «Же сюи парту» перешли на сторону движения Сопротивления. Ануй уверял, что, работая над Антигоной, он еще ничего не знал о Сопротивлении.
Несколько страниц, которые он посвятил освобождению Парижа, написаны им в тональности Марселя Эме. Мы не сомневаемся, что он очень честно рассказывает обо всем, что видел. На новой премьере «Антигоны» ему было страшно. Будут ли ему аплодировать или освищут? Он был реабилитирован (как тогда говорили) присутствовавшим на вечере генералом Кенигом, который в конце спектакля, стоя на авансцене, воскликнул: «Это восхитительно!» Публика получила разрешение аплодировать.
«Мое детство было черной дырой»,— утверждает он, но в это верится с трудом. Именно в этой черной дыре, кажется, берет начало большинство его пьес. Он ничего не рассказал нам о своей личной жизни, что вызывает уважение, но он также ничего не поведал о своих любимых авторах. На мой взгляд, он должен был бы вставить в это издание страницы, посвященные его встречам с Кокто и Жироду. (Их можно найти в приложении к его статье о Поле Вандроме, написанной в 1965 г.) Они говорят о нем как о превосходном мемуаристе, каким он сегодня стал.