Маргарита Дюрас
Франсуа Нуриеве, входящий в жюри различных литературных премий, принципиально не голосует за писателя, по возрасту старше его. Вот почему в 1984 г. он отказался проголосовать за Маргариту Дюрас (родившуюся в 1914 г.), которая получила Гонкуровскую премию за небольшую книжку под названием «Любовник».
Слово «роман» на обложке этой книги отсутствует, и в самом деле, в книге речь идет о серии воспоминаний от первого лица, рассказе, не нанизанном на одну нитку, с повторами, возвращением к навязчивым образам и пробелами между отдельными абзацами. (И потом, в ней далеко не все написано от первого лица, на последних страницах «я» заменяет «она», автор больше не путает себя с девушкой-подростком, какой она была). Стиль и словарь очень простые, как будто это беседа или монолог человека, у которого перехватывает дыхание.
«Плотину у Тихого океана», роман, где мать и старший брат уже играли первые роли и ще великолепно был намечен Кошиншин. Почему Дюрас тогда не получила Гонкуровскую премию? Потому что была коммунисткой, думает она сегодня. Но Нимье совсем не потому, что он был коммунистом, тоже не получил премии в том же году за «Голубого гусара». И совсем не потому, что Дюрас порвала с коммунизмом, «Любовник» получил премию.
«экспериментальном» жанре (диалогические фрагменты, различные наброски) и, может, поэтому, по поводу ее возвращения к традиционной литературе, ее и решили наградить. Книга была встречена критиками единодушной похвалой. Пиво посвятил ей специальный номер «Апострофов», тираж распродавался мгновенно. После присуждения премии «Любовника» стали так же часто спрашивать в книжных магазинах, как «Здравствуй, грусть». .
машина. Чувственность приходит потом. Конечно, Это скандальная, не имеющая будущего связь. Рассказчица узнает, что такое национальная обособленность. Она должна скрывать чувства, которые испытывает к матери (она ее презирает) и к старшему брату (она хочет его убить). Она любит только своего маленького брата, несчастного ребенка с поэтической душой.
Дюрас рассказывает, что ее воспитание прививало ей целомудрие. Когда она начала писать, некоторые ее признания не могли состояться. «Писать сегодня — это не бог весть что»,— замечает она. Успех «Любовника» заключается в том, что он сочинен так, как писали тогда, когда написать литературное произведение что-то значило.
— длинное отступление, где даны портреты Рамона Фернандеса и его супруги. Дюрас бывала в гостях у этой пары в период оккупации, и она говорит об этом с горячей симпатией. А вот что случилось потом: «Фернандесы — коллаборационисты, а я спустя два года после войны член ФКП. Эквивалент полный и окончательный. Это абсолютно то же самое, та же жалость, тот же призыв на помощь, та же слабость суждения, та же суеверная уверенность в политическом решении личных проблем». (Я цитирую, соблюдая пунктуацию автора).
«Любовника» опьянил Дюрас. Она заявила однажды: «Все произошло так, будто читатели в течение долгих лет вообще были лишены какой бы то ни было читабельной Литературы». (Она прибавляла: «Я читаю слишком мало современников. Я перестала их читать».) Или вот еще ее слова: «Если бы меня не было в списках, Гонкур бы лопнул».
«Риц». Франсуа Леотар, министр культуры, присутствовал на церемонии и произнес небольшую речь, которую ему как будто продиктовал Жак Ланг: «Бывают и в культуре свои Эфиопии. Ваша книга — оазис в пустыне, она пробила стену равнодушия. Ваши книги — это наша память, они входят в сокровищницу нашей страны и йсего мира». Скажите, пожалуйста, книги Дюрас — это память Леотара!
Поместив в своей «Истории» 1978 года Маргариту Дюрас среди «наследников Чехова», я не удивился, когда одий театральный режиссер попросил ее сделать ему новый перевод «Чайки». Он заявил, что эта пьеса должна быть полностью пересмотрена и исправлена, потому что сегодня не выносят те кружева, в которые Чехов ее облачил: «В наши дни невозможно слушать глупую, смешную болтовню Нины. А эти напыщенные Тригорин и Аркадина в современном измерении просто не существуют...» Дюрас, не колеблясь, заново выстраивала чеховские диалоги. Ба! Вы мне скажете, что и Кокто действовал так же, адаптируя «Антигону» Софокла. По крайней мере, он не торопился утверждать, что улучшил оригинальный текст.