Макс Жакоб
От двадцати трех до сорока пяти лет Макс Жакоб (1876 — 1944) прекрасно играл роль «предводителя бедных» и «клоуна для богатых», за что к нему и относились как к клоуну и затейнику.
Легенда рисует его живописным парнем монмартрской богемы, веселым и беспутным малым, увидевшим однажды мистический сон, после которого он обратился в католицизм, стал тихим отшельником, а потом замкнулся в монастыре Сен-Бенуа-сюр- Луар. В конце периода оккупации его как еврея схватило гестапо. Тяжело больной, он умер накануне того дня, когда его верные друзья — Пикассо отказался быть среди них — получили для него разрешение об освобождении.
Его трагическая кончина — это, увы, не легенда. В жизни поэта было не так уж много радостей, а все больше несчастья и огорченья. «Поэт,— сказал Макс Жакоб,— под личиной радости часто прячет ее отсутствие».
не мешало ему писать простые, но щемящие стихи, как, например, вот эти, начинающиеся словами: «Я вновь увидел Кемпер, где вспомнились мне первые пятнадцать лет» — или другие, очень музыкальные, открывающие сборник «Главная лаборатория» (их вставляют теперь во все антологии французской поэзии): «Возможно, странный сон...» Признанный поэт авангарда, он создавал очень живые стихотворения, написанные в народной традиции, и подписывал их именем Морвана ле Гаелика.
Можно сказать, что у него было двойное призвание, призвание поэта и художника. Живопись маслом и рисунки кормили его больше, чем книги, хотя состояния он все равно не нажил. Как писатель, он вынужден был издавать большую часть своих книг по подписке, включая «Рожок с игральными костяшками» (1917). Он часто говорил при этом, что издание по подписке есть замаскированная нищета. Ему было тогда чуть больше сорока лет. Несмотря на условия публикации сборник «Рожок с игральными костяшками» имел большой успех в среде авангардистов. После начала первой мировой войны Макс Жакоб надеялся завоевать среди поэтов место, подобное тому, которое занимал только что умерший Гийом Аполлинер (в тридцать восемь лет). «Защита Тартюфа» и «Главная лаборатория» с радостью были опубликованы молодыми издателями. В то же время «НРФ» напечатал повести и романы поэта.
Большая часть его прозы так же, как основные поэтические произведения, вышли в течение семилетия, с 1917 по 1924 г. (ему было тогда 41 — 48 лет). Большое количество книг заставляет удивиться его плодовитости, даже если предположить, что многие страницы были написаны задолго до появления в типографии.
В эти годы Макс Жакоб был тем, кого Сент-Бев называл «поэтом-консультантом». К нему приходили молодые люди, ставшие потом знаменитыми,— Мальро и Арагон, Арго и Радиге. Не нашел он общего языка с Андре Бретоном, упрекавшим его за сочувствие религии и гомосексуализму. Бретон отказывался увидеть в «Рожке с игральными костяшками» произведение, предшествующее сюрреализму, запечатлевшее «данные бессознательного, свободные слова, смелые ассоциации, дневные и ночные видения, галлюцинации и т. д.».
Точность воспроизведения в стихотворениях в прозе сборника «Рожок с игральными костяшками» превращает их в «моментальные снимки». Макс Жакоб утверждал, что сюжет не имеет значения. Он льстил себя мыслью, что создал для данного жанра строгие правила. В своих понятиях о произведении искусства он пошел еще дальше сторонников чистого искусства. «Произведение искусства,— пишет он,— важно само по себе, а не в связи с тем, как оно выдерживает соперничество с действительностью. В кино скажут: «Это хорошо!» Увидев произведение искусства, восклица- ют: «Какая гармония! Как крепко сделано! Какая работа! Какая чистота линий!»
«Защиты Тартюфа»? В своеобразном посвящении-резюме этой книги Жакоб пишет: «Книга создавалась в несколько приемов, отмеченных созданием поэтических произведений, она ведет автора от либертинажа к католицизму первого откровения, мистицизм которого так его и не излечил. Вот эти четыре части. Первая — «Антитеза», в ней собраны бурлескные произведения, написанные перед войной 1914 г. Здесь можно встретить стихотворения, написанные для ОДФ (Общества друзей Фантомаса).
Однажды Дюбоне заснул в помойке,
Как говорят, на вкус и цвет...
Переодетый Жув нашел его в той койке...
Затем следует «Откровение», в этой части поэт рассказывает о посещении дома № 7 на улице Равиньяц. Следующая часть называется «Декаданс». В период ее создания Макс Жакоб чувствовал себя как мистик и грешник. В последней части собраны первоначальные размышления автора. Почему все вместе это называется «защитой Тартюфа»? Обвиняемый сам Макс Жакоб, обвинители его друзья или враги, упрекающие его за игру с религией. Никто не думал, что его обращение в католицизм было искренним. Вот он и предлагает дневник «своих экстазов, упреков, видений и молитв». Мы не сомневаемся в том, что он обнажил здесь свое сердце. Мы не сомневаемся также и в том, что обозначенные им четыре цикла — этапы его жизни. Его борьба с ангелом — это борьба с самим собой. Он беспрестанно восстает против себя. Его поэзия — это поэзия двойственности и раздво- ения. Страдает ли он, развлекается ли, он видит себя со стороны страдающим или развлекающимся. Когда он верует, он видит себя верующим, и потому его вера может быть подвержена сомнению. Ему случается давать добрые советы другим, возможно, он лишний раз хочет самому себе повторить принципы, которыми он не хочет поступиться.
«Тоска и прочее» стихотворение «Глубина вод» (1927) откровенно говорит о двойственной природе его интимных переживаний.
Боюсь я, Тебя оскорбит,
что вновь душа норовит
сравнить, уподобить, взвесить
Твою любовь, от которой
Что станет плотью стиха?
Господь и те, кто с ним рядом? —
Нет, их тревожить не надо. —
тяга любовного ада?
Древний молох, правды гранит,
срастаюсь я поневоле
с моей неизбывной болью,
я в лодке наплачусь вдоволь.
Вдоль Эдинбургских стен
скорбь и любовный плен
снова и снова
и твой веселый Пегас
окутан черным покровом.
(Пер. Е. Гречаной)
Автор одной из биографий Макса Жакоба Пьер Андре пишет, что молодые поклонники поэта были для него не только дружеской компанией, но и «искушением». Мы живем в «обществе вседозволенности», но хорошо ли в нем чувствовал бы себя Макс Жакоб? Наверное, нет, ведь его религия осуждает его наклонности. И потом, любившие его молодые люди искренне им восхищались, но у них не было к нему тех чувств, на которые он ждал ответа. Несчастная любовь питает самую прекрасную лирику. Пьер Андре говорит нам, что «Баллада о ночном визите» — это «Песня о том, кому не хватило любви» Макса Жакоба. Вот ее начало: «Какая зима была в 1929 году! Париж в белом бархате, окна из лунного камня...» Без сомнения, это одно из самых красивых стихотво- рений на французском языке.
«к пятнадцатилетнему подростку», будто это Корнель пишет стихи маркизе.
О, как печалят меня, Жан,
День молодой один раз дан.
Но меркнет жизни свет.
«Кающихся в розовых купальниках» (1925). Больше он уже не публиковал крупных сборников, хотя материал у него был, а выпускал только небольшие книжки. Последняя их них, «Баллады», появилась в 1938 г. Это было отнюдь не роскошное и не просто хорошее издание, а очень скромная тетрадь в шестнадцать страниц, изданная Дебресом за счет автора в серии брошюр начинающих поэтов. Помимо «Баллады о ночном визите» там можно было найти «Ожидание у почтового окошечка»: «Когда я смотрю на себя, старого, я боюсь упреков прошлого. Молодость налила мне вина, которое я должен был выпить. Это было вино красоты, а теперь надо выпить вино уродства. Над кем вы смеетесь, добрые люди, в которых я влюблен. Я обязан испить полной чашей все ваши насмешки...»
Старость редко бывает веселой. Чаще всего она баюкает себя воспоминаниями о старом добром времени. Макс Жакоб с горечью вспоминал о своих парижских дебютах. Он вспоминал о нищете, в которой жил, и чувствовал отвращение к историям из жизни монмартрской богемы. Жалел ли он себя за то, что его талант не признан? Вовсе нет. Он судил себя за то, что им написано.
В разговоре с Марселем Беалю он утверждал, что ему стыдно за глупости «Рожка с игральными костяшками» и что напрасно он «для развлечения» сочинил «Главную лабораторию». Давайте ему не поверим: он и потом не переставал писать стихи, у него осталось больше неопубликованных, чем опубликованных текстов. Все, что напечатано посмертно, совсем не выкопано из дальних ящиков стола. «Последние стихотворения» впервые напечатаны в 1946 г., затем с дополнениями в 1967 г. Их считают лучшими в его поэтическом творчестве, в первую очередь, конечно, всем нравится «Бахвальство бретонского моряка», а также стихотво- рение «Знаете ли вы мэтра Экхарта?»
Влюбленные мечтают о жизни вместе,
Но я всегда был один.
Постойте, ведь я бабуин.
Как после смерти Аполлинера «НРФ» вписал в каталог своих изданий его «Алкоголи» (1920) и «Калиграммы» (1925), так после смерти Жакоба туда были вписаны «Главная лаборатория» (1961) и «Защита Тартюфа» (1964). Оба произведения не были у книготорговцев около сорока лет. Во всяком случае, их можно было найти только у продавцов редких книг. Все же стоили они не дорого. Будучи учащимся, я мог позволить себе купить первые издания этих произведений. Покупал я себе и прозу Макса Жакоба, ведь он был не только поэтом, но и интересным «летописцем».
Акустический рожок
Почему Жюль Ромен назвал Макса Жакоба «летописцем»? Понятно, что это не оскорбление. Летописцем, например, хотел слыть Марсель Жуандо. Жюль Ромен отрицал у Макса Жакоба достоинства поэта, это удивительно. Жакоб был этим очень задет, как это видно из первой главы «Владений Бушабаль». Жюль Ромен, иронизирует он, вылечил его от поэзии и потому он не будет преобразовывать избранный сюжет в эпическую поэму: «Мое скромное желание написать лишь летопись Гишана во время его осады химерами. Вы вольны выбрать сами название для моего романа».
«Владения Бушабаль» (1923), нет слова «роман», так же как его нет на обложке книг «Филибют, или Золотые часы» (1923), «Плотский человек и человек-отражение» (1924). Но это как раз те произведения Макса Жакоба, которым более всего подходит слово «роман», хотя бы потому, что в них есть на множестве страниц постепенно разворачивающаяся интрига. Была ли какая-то причина забыть о слове «роман»?
Читатели «Поэтического искусства» (1922) вспомнят о трех страницах этой книги, где речь идет о романе, «искусстве» (в кавычках) общедоступном, «потому что оно не требует ни вкуса, ни воспитания в отличие от музыки, настоящей живописи и литературы». Макс Жакоб полагает, что «роман» — это не литература, и в своей оценке он строг, как Сент-Бев. Тем не менее в списке его произведений, фигурирующих на первой странице издания «Плотского человека и человека-отражения» под названием «романы», стоят первый вариант «Святого Матореля» (1918) и «Защита Тартюфа» (1919). Для последнего произведения он делает уточнение: «роман, смешанный со стихами». Здесь больше подошло бы название «автобиографические фрагменты».
Есть искушение предположить, что слово «роман» понадобилось ему для привлечения читателей. С той же целью оно появилось и на обложке «Синематомы» (1920) и даже на обложке «Черного кабинета» (1922). «Король Беотии» (1921) тоже определен в списке произведений писателя в издании «Филибюта» как роман. В порядке анекдота расскажем кое-какие странности первого издания «Короля Беотии». Его обложка молчит о жанре. Внутри книги от начала до конца мы видим тот же бегущий заголовок «Король Беотии», будто речь идет о длинной нескончаемой истории. Слово «конец» на последней странице обманет нас. Нет оглавления. Можно задаться вопросом, не хитрость ли это издателя.
Хитрость, но простительная. «Король Беотии» — книга, кото- рую стоит посоветовать читателям, желающим познакомиться с Максом Жакобом — прозаиком. В ней мы найдем весь спектр его дарования от шутовства до трагедии.
Книга делится на две части: «Толстым концом лорнета» и «Больничные ночи и заря».
«Владениях Бушабаль») это Шаминадур Макса Жакоба.8. Не будем слишком настаивать на том, что Жакоб — региональный писатель. Конечно, он рос в провинции и потому его можно назвать малым из Кемпера, как Бальзака называли парнем из Тура. Провинциальные его рассказы, так же как парижские новеллы, основываются на большом опыте писателя, свидетельствующем о многом увиденном и пережитом. Некоторые отрывки из его рассказов звучат как личные воспоминания, говорит ли он о военной службе в «Удивлен и очарован» или о годах службы в «Пакгаузе Вольтера». Больше всего Макса Жакоба интересуют любопытные персонажи, а не собственная персона.
Граница между вымышленным и пережитым у него неразличима. От точного наблюдения и четкого воспоминания он легко переходит к фантазиям и воображаемой действительности. Но все его фантазии верны правде жизни. Его веселит различная манера людей изъясняться, в тексты новелл вкраплено множество писем и диалогов. А такая новелла, как «Шантаж», вообще может восприниматься как маленькая, разделенная на акты комедия.
«Короля Беотии» мы узнаем об одном происшедшем с самим Максом Жакобом в 1922 г. несчастном случае на площади Пигаль. Несколько времени спустя он лег в основу «истории о кровати 33, палате Гризоль, больнице Ларибуазьер». Когда он умирал в Дранси, наверное, он вспоминал об этой больнице. Сначала он говорит о своих друзьях по несчастью. И только потом говорит о себе самом: это необычайные страницы, озаглавленные «Пока еще не рассвет», которые могут быть приравнены к лучшим страницам «Защиты Тартюфа», они звучат в интонациях Паскаля. Не разыгрывая весельчака, Макс Жакоб говорит здесь как существо, униженное страданием и страхом смерти. И если где-то он раскрыл нам полностью свое лицо, так это именно здесь.
Однако же сколько масок он на себя напяливал, сколько одалживал голосов! В своих прозаических произведениях Макс Жакоб выводит на сцену персонажей, как кукольники выводят марионеток. Но у него персонажи истинно живые, он как будто знает их изнутри, влезает в их кожу, чтобы они правдиво зазвучали. «Портрет одного голоса», так называла Маргарита Юрсенар некоторые из своих повествований. Это определение жанра лучше всего подошло бы «Синематоме» и «Черному кабинету», представляющим своеобразие галереи «голосовых портретов», явно более ярких чем сами модели. Они воспроизводят разговорную речь. В предуведомлении к «Синематоме» Макс Жакоб прямо написал: «Эта книга не сборник новелл, а коллекция характеров. Автор делает вид, что одолжил свое перо тем, кого он исследует, и надеется, что пробудит у читателя интерес к старомодному жанру — жанру «портрета».
«Черный кабинет», к которому автор добавляет еще и комментарии, разочаровавшие не одного читателя: они подумали, что здесь Макс Жакоб говорит от своего имени, а на самом деле он играет шутовскую роль, выдавая себя за исполненного предрассудков моралиста. Вспомним, что он писал в «Поэтическом искусстве»: «В великих произведениях столько же иронии, сколько простодушия, даже в самых трагичных. Ирония, обнаруживающая себя, и ирония скрытая придают художественному произведению ту отстраненность, без которой нет истинного творчества».
Откуда к нему пришло желание писать характеры? Не восходит ли оно к Лабрюйеру? Макс Жакоб вспоминает его в начале «Владений Бушабаль»: «Для того, чтобы вы смогли вообразить себе г-на Дешана, префекта Запада, я одалживаю у Лабрюйера (вспомните... Лабрюйер!) его перо, его наблюдательность и его острый язык». Но Лабрюйер не упражнялся в имитациях и рисовал характеры с внешней стороны, что касается Макса Жакоба, то он торжествует как мим. У него хорошо получаются образы глупых и злых буржуа, он нещадно их пародирует, подчеркивая ограниченность этих людей. Однако скромных, трогательных типажей у него тоже хватает.
Макс Жакоб рассуждал о «человеческой ботанике», и в «Картине буржуазии» составил каталог различных буржуазных типов, с которыми приходится сталкиваться. Он думал, что наша судьба зависит от звезд, и нарисовал в «Зеркале астрологии» Клода Баланса галерею людей, родившихся под разными знаками Зодиака. Пусть его научные претензии выглядят малоубедительно и задуманы в развлекательных целях, написанные им портреты превосходны. Частный случай всякий раз позволяет забыть общую теорию, которую он должен был иллюстрировать.
Переход от новеллы или портрета к хронике теперь кажется совсем естественным. «Летописец» только фактом своего присутствия обозначает необходимую связь между событиями.
Макс Жакоб не устраняется от вмешательства в развитие романа, пользуясь своим правом автора, который играет часто ту же роль, что комментатор в «Черном кабинете». Он вставляет в повествование письма персонажей или уходит в длинные диалоги.
— это последовательность блестяще написанных отрывков, соединенных на живую нитку, а если есть интрига, то она так экстравагантна, как будто это популярный, печатающийся в газете отрывками роман или детективная история из тех, что ему приходилось читать. Пожалуй, утверждать, что на создание «Филибюта» повлиял «Фантомао, это уже слишком, так недолго вспомнить и Лабиша с его «Соломенной шляпкой»! Действительно, для Макса Жакоба интрига вторична. То, что его интересует здесь, как и всегда, это правда характеров. А действие, которому он отдается со всем тщанием, это «движение чувств», именно их он изучает.
Романы Макса Жакоба, где причудливо изображена действительность, не поддаются сравнениям. Может быть, это и не настоящие романы. Неважно! Мы с вами знаем, что писатель не стремился получить титул романиста. Его скорее надо было бы назвать изобретателем и режиссером человеческой комедии.
В одном из стихотворений сборника «Побережье» (1931), озаглавленном, в частности, как «Вы больше не пишете» (фраза, которую Макс Жакоб, вероятно, часто слышал), есть такие строки:
Беру я вас к себе в свидетели,
Мне не хватает добродетелей
Роман не гож к употреблению.
Слово «употребление» следует понимать как «продажа», т. е. подчеркнут некоммерческий его характер. Но если романы Макса Жакоба трудно классифицировать в академическом смысле, это значит только то, что они занимают единственное, уникальное место.
В скобках о Лафорге
Если я не очень верю в литературные школы, то я весьма чувствителен к цепочкам взаимовлияний. У каждого произведения есть питающая его предшествующая книга.
«Меня сформировал Лафорг»,— пишет Макс Жакоб. Прочитав в первый раз Жакоба, я еще не читал Лафорга. Сегодня я знаю, что молодой Жюль Лафорг навсегда останется молодым, потому что он умер в двадцать семь лет. Однако это ему не мешает стоять у истоков всей литературы XX в. Достаточно прочитать его стихи и его «Поучительные истории», чтобы понять, как многим ему обязаны Жид, Жамм, Аполлинер, Фарг, Ларбо, Жироду, Сюпервьель и даже Тардье и Кено.
Лафорг первый взял своеобразный ностальгический тон, шутовской и полный разочарования. Его ирония высмеивает сентиментальное отчаянье, он хохочет над прекраснодушными порывами. Но его также занимают и серьезные проблемы человеческого удела (в лицее Тарба он получил только одну награду, коща ему было шесть лет: за религиозное воспитание).
Изо всех сил он противится атакующим его философским вопросам и трактует их с воодушевлением прилежного ученика. Лафорг доверил нам свою грусть в стихах-фантазиях, тяготеющих по форме к народной поэзии. Он создавал буквально «на ходу» новые слова типа «éternullité» и «violupté» и «cosmiquement»* . В остальном его нововведения касались просторечного звучания отдельных слов, т. е. вместо слова «крестись» он мог написать «кстись». Рене Лалу уверял, что вся его оригинальность заключалась в том, что он заставил хромать прекрасный александрийский стих. Например, он писал «О Nature, donne-moi la force et le courage...», что воспринимается как вариант известной бодлеровской строки: «Ah! Seigneur, donnez-moi la force et le courage...»
Если Лафорг решал, что в слове «nature» у него будет два слога, то так оно и было. Я вспоминаю Макса Жакоба, сказавшего: «Mes défauts les plus grands furent ceux de mes poèmes»** . Эта строка звучит неправильно, поскольку автор учитывает развитие языка, он предпочитает современное произно- шение тому, которому обучали со времен Малерба. Молодой поэт сегодня, сочиняя, напевает вслух, и у него получается «furceux» вместо «furrent-ceux». Нельзя не заметить подвоха Макса Жакоба: он говорит о своих грехах в строке, нарушающей старинное правило, которого следует придерживаться при чтении классических поэтов.
Кено. Он утверждал, что происхождение «верлибра» — следствие победы нового произношения, которое стало затруднять сочинение классических стихов.
лишь предлагал соединение различных форм в зависимости от вдохновения художника. Кено последовал его примеру, так же как это сделал когда-то Макс Жакоб.
Но еще большее влияние на будущих писателей Жюль Лафорг оказал как прозаик. В «поучительных историях» он весело расправился со знаменитыми мифами, изобразив по своей прихоти героев античности и персонажей елизаветинского театра. Именно он открыл путь трактатам и соти Жида, его «Тезею», «Эльпенору» и «Электре» Жироду, «Ноеву ковчегу» и ««Первым шагам мирозданья» Сюпервьеля. Стоит ли уточнять, что чужое влияние усвоенное талантливым художником, способствует рождению оригинального произведения?
Если бы Лафорг (I860 — 1887) прожил бы столько же лет, сколько Жид (1869—1951), он непременно стал бы одним из литературных мэтров первой половины XX в. Мы всегда будем вспоминать о нем с самыми теплыми и нежными чувствами.
Примечания.
*«Eternullité», «violupté», «cosmiquement» — окказиональные, использованные единожды в тексте, неологизмы с внутрисловной метафорой. Аналогичные новообразования в русском языке «сифилизация», «апофигей», «шедеврально». Примеч. пер.) •• «Мои самые большие грехи — в моих стихах».
— Шаминадур — вымышленное Марселем Жуандо название для его родного города Гере в шеститомнике воспоминаний «Мемориал».