I
ГРОМООТВОД
Предисловие Андре Бретона к «Антологии черного юмора» озаглавлено «Громоотвод». Я воспользовался этим словом так же, как он когда-то позаимствовал его у Лихтенберга.
1
Когда я объявил о своем желании написать «Историю французской литературы после 1940 года» (1975), меня спросили: «О каких писателях вы собираетесь говорить? У нас больше нет имен, достойных серьезного исследования». Но вот книга вышла, и сразу появились претензии: «Как! — говорили мне одни,— вы не сказали об X... об У... и ничего о Z... Они должны были бы найти свое место в вашем труде». Я торжествовал: Видите, как много у нас хороших писателей. Я назвал их более ста, и вы судите меня за строгий отбор.— Вы должны были нас предупредить, что будете писать избирательно.— Но ведь само собой разумеется, что история современной литературы не словарь писателей нашей эпохи, она обнаруживает мнения и вкус одного критика. Кому-то он может показаться представителем небольшой группы читателей, рупором книгоманов определенного вкуса.
Я не имел наивности думать, что на этом критические замечания в мой адрес остановятся. Один молодой, с бородкой, критик, только что выпустивший роман, возмущался отсутствием имен авторов, входящих в жюри литературных премий, которые он, видимо, надеялся получить.
Другие критики говорили о моей «смелости»: я опустил имена писателей, играющих определенную роль в литературной жизни в качестве членов жюри, главных редакторов газет и журналов или видных литературных обозревателей. Меня уверяли, что моя книга была бы лучше встречена, если бы я польстил всем этим нужным людям. Я в том не сомневаюсь, но с единожды уже и проявленной «смелостью» представляю читателю продолжение — дополнение уже известной ему «Истории французской литературы после 1940 года».
2
Говоря о современных историях литературы и антологиях, Бернар Франк заметил: «С настоящим намаешься, оно не стоит на месте. Нащи историки все время находятся под угрозой пересмотров и переделок своих научных исследований. Они все время готовят «новые переработанные издания». Но ведь прошлое тоже меняется. Я храню учебник Лансона и Тюфро (Ашетт, 1936), рекомендованный мне в лицейские годы. Тщетно вы будете искать в нем имена Лакло и Сада, Нерваля и Лотреамона. Рембо заслужил всего четыре строчки убористым шрифтом. Зато достаточно места там отведено Полю Бурже, Полю Эрвьо и первому лауреату Нобелевской премии, поэту и философу Сюлли Прюдому.
Лансон умер в 1934 г. Преподавателю Полю Тюрфо было поручено подготовить краткое изложение основной части зна- менитого учебника «История литературы» и выдвинуть на первый план литературу современного периода. Каждое последующее переиздание этой книги выходило с новыми изменениями в последних главах, их Тюфро считал временными: «Само собой разумеется, надо предложить читателю только те тенденции в литературе, которые сегодня наиболее очевидны, и дать справки о тех современных писателях, которые сегодня рассматриваются как самые значительные. Речь идет лишь о том, что актуально». Марсель Арлан справедливо посчитал эти слова Тюфро признанием историка литературы в своей несостоятельности. Поль Тюфро полагал, что он сам не может оценить лучших писателей нового времени и полагался на общепринятые суждения. Но он не сказал о том, кому принадлежат эти суждения.
Иначе говоря, Поль Тюфро может быть рассмотрен как пример одного из тех историков, о которых говорит Франк. Они постоянно живут под угрозой переделок, поскольку следуют за постоянно меняющимся общественным мнением. В хрестоматии издательства «Бордао, появившейся в 1970 г., Поль Моран и Маргарита Юрсенар удостоились всего лишь нескольких строк. В дополненном издании, вышедшем в 1982 г., Моран стал «крупнейшей фигурой» века (предшествующей Мальро и Сартру), а Юрсенар — «новым классиком». (Я же в 1978 г. назвал ее «последним из классиков».) Все историки современной литературы находятся под угрозой переработок, даже если они пренебрегают модой, потому что область приложения их усилий постоянно расширяется. Новые произведения появляются каждый день. История современной литературы нуждается в постоянных быстро подготовленных дополнениях.
Вы мне резонно заметите, что я только что говорил о том, как меняется история «ушедшей» литературы: забытые (или ранее неизвестные) произведения неожиданно выплывают из глубины времен и новые поколения приписывают им незамеченную современниками роль. Историки ушедшего времени обычно довольствуются тем, что перелицовывают суждения своих предшественников. Вот почему во всех «Историях литературы» обычно встречаются одни и те же имена, как одни и те же стихотворения мы находим в большинстве антологий. Исследователи современной литературы вынуждены думать о том, кто из писателей переживет свое время.
Как читатель видит историка литературы?
3
Любая «История французской литературы» представляет собой ряд описаний литературных произведений, составляющих «французскую литературу» (с момента зарождения языка), или набор таких же описаний, говорящих о специально обозначенной эпохе (например, о периоде после 1940 г. до наших дней). Автор говорит о развитии литературных жанров, устанавливает «шедевры», произведения исключительно хорошо принятые, сообщает сведения о писателях и дает вкратце их биографии. Он ничего не сообщает о самом себе. Как же читатель может представить себе этого человека-невидимку?
Историк литературы знаком сразу со всеми книгами, терпеливо собирает информацию о писателях, владеет разными материалами для воссоздания точной картины литературной жизни. Одним словом, это такой человек, который еще не родился. С момента возникновения нашего языка на нем было написано столько книг, сколько никто еще не сумел прочесть. Более того, каждый год во Франции появляется больше книг, чем обычный читатель может прочитать за всю свою жизнь, особенно если он не будет скользить «по диагонали», а станет читать так, как надо, от первой до последней страницы. Из этого следует, что нет историков, не попадающих под влияние того, что Жан Полан назвал «иллюзией всезнания». К тому же знания в голове — это не жидкость в сосуде, мы не можем определить их уровень. Они подобны скорее газу, завоевывающему сразу все пространство. Отсюда комические претензии большинства из нас. Никто не свободен до конца от этой «иллюзии всезнания».
У историка литературы эта «иллюзия» может проявляться двояко. Создав себе представление об авторах, чьи имена дошли до него, он убеждает себя в том, что знает все об их творчестве, во всяком случае все, что достойно серьезного исследования. Но каких писателей историк литературы изучал глубоко? Прочтя один-два романа какого-либо автора, два или три фрагмента какого-нибудь поэта, он полагает, что сумеет произнести спра- ведливое суждение об этом писателе или поэте, но это не так. Лучшие произведения могут остаться вне его внимания. Писатель, принимающийся за создание «Истории литературы», должен объяснить, как он приобрел знания, о которых хочет поведать, рассказать о том, как он открыл книги, о которых собирается говорить. Он должен самоопределиться, прежде чем пытаться определить место других. Настоящая книга — это история моих странствий в мире книг (начиная с раннего детства), моего подхода к литературе и моих встреч с современниками (с момента ученичества в руанском лицее).
Что в точности означает слово «литература»?
4
Франции новый «террор в литературе», отличный от того, что исследовал Жан Полан в своих «Цветах Тарба»1.
Литература — дело не только одних писателей. Она рождается с появлением языка и игрой слов на языке данного племени. «Устная» литература всегда предшествует «письменной». Впоследствии они сосуществуют. Беседа, если она не сугубо утилитарна, тоже форма литературы. В наши дни были записаны беседы, породившие хорошие книги.
Литература принимает самые разные формы. Некоторые видят в ней только потребность рассказывать истории всем или самому себе. Литература делится на сакральную и профаническую в зависимости от того, претендует ли автор на вдохновение свыше или признается, что полагался только на волю своей фантазии. Автор опирается на западнохристианское богословие, которое отстаивает ценностное разделение всей человеческой деятельности на сакральную и профаническую. (Примеч. пер.)
Рассказчик первого типа, говоря о человеческом существовании, всегда видит потустороннее в наших судьбах. Рассказчик второго типа вовлекает нас в свой вымысел.
Этот вымысел не только позволяет ему лепить образы и плести историю, но и сталкивает автора с необходимостью в самом процессе «плетения» опереться на какие-то идеи и верования. Тут берут начало их религиозные или философские убеждения. Что же касается поэзии, она переносит нас из мира идей в мир чувств, но наши чувства всеща связаны с воспринятыми нами идеями. Чистой поэзией будет только выражающая наши ощущения, наши радости, нашу печаль песня без слов. «Письменную» литературу я бы разделил на литературу для всех и литературу для немногих. Видя, как некоторые, прочтя книгу, резко произносят: «Это не литература!» (также по поводу фильма говорят: «Это не кино!»), я улыбаюсь. Надо ввести определение художественного произведения и только потом рассуждать о «хорошей» и «плохой» литературе.
Авторы должны были знакомиться с определенной техникой, переживать долгие годы ученичества и выбирать себе для подражания учителей. Прилежание в подражании не мешало создавать им оригинальные произведения при наличии у них темперамента творца, художника. Некоторые смеялись над правилами, как, например, Лафонтен, написавший больше свободных, чем правильных стихов.
Чтобы изучать литературу, приравненную к искусству, преподаватели стали объединять писателей в последовательные школы и направления. История литературы в этом случае выглядит как эволюция жанров внутри этих школ. Любители литературы, как правило, не доверяют этим упрощенным толкованиям. «Парад "измов"», как выразился Кено, не кажется им сколько-нибудь серьезным: классицизм, символизм, натурализм, сюрреализм, экзистенциализм. Для них живут и существуют лишь произведения нескольких авторов. Вспомним в этой связи, как кончается исследование о романтизме Анри Клуара: «Творчество Мериме, рассмотренное в сопоставлении с творчеством Санд, Стендаля и Бальзака, доказывает с очевидной ясностью многоголосие романтизма и показывает тем, для кого в том существует необходимость, что следует покончить с разделением литературы на школы и направления. В живой литературе существуют только индивидуальности, а все классификации не что иное, как ложь». (Курсив мой. — Ж. Б.)
Мне хочется процитировать Пьера Гаксотта, сказавшего: «Истории нет, есть только историки». Каждый историк выбирает на свой вкус ворох событий, позволяющих ему в меру его знаний компоновать «историю» на свой вкус. Историк литературы удовлетворяется собранием портретов писателей, описание которого он называет «историей» этой портретной галереи. История возникает в пути следования авторов одного за другим, и потому она становится своего рода игрой, демонстрацией того, в чем стоящие рядом писатели схожи, а в чем различны.
5
«литературная ценность» вот-вот исчезнет совсем.
Средства массовой информации нарочито смешивают жанры, сбивая с толку любителя литературы. Еженедельники всех направлений устанавливают для книг классификационные сетки, напоминающие хит-парад эстрадных пластинок. Что учитывают?
Тиражи и количество проданных книг. Никогда еще не продавали такого количества книг, но никогда еще жизнь книги не была столь короткой. Любая книга исчезает через Несколько недель или через месяц после ее появления. Когда-то издатели держали непроданные книги на складах. Сегодня они предпочитают их отправлять в макулатуру. Дешевле вновь напечатать работу, чтобы она нашла своего читателя, нежели хранить тонны бумаги, с которыми нельзя связать материальных надежд.
В наше время мутным потоком плывут книги, написанные малограмотными людьми, и появляются критические статьи тех, кто не имеет никакого отношения к культуре. Я слышал, как одна критикесса похвалялась, что никогда не сопоставляет двух книг, но ведь только в игре сравнений можно выявить лицо автора.
Многие писатели в наши дни говорят, что на них никто не влиял. Все, что они пишут, исходит-де от них самих. У них что, не было учителя, преподававшего им азбуку и письмо? Они что, умели писать от рождения? Прочтенные ими книги никак их не сформировали? Мальро заметил, что каждый художник начинает с подражания. Имитация может быть сознательной или бессознательной. Она благотворна, когда основана на культуре, потому что она порождает новый стиль. Но она может оказаться лишь бледной копией. Писатели, заявляющие, что на них никто не влиял, узнаваемы по неправильному синтаксису и дурному словарю. Для того, чтобы писать, надо прочитать книги многих хороших авторов. Для того, чтобы писать по-новому, нужно испытать самые разные влияния.
6
«Распродаже» мило смеется надо мной. «У Бреннера высокоразвитый вкус, однако абсолютно безобидный для книг. Он делит их на хорошие, не слишком хорошие и плохие». О, если бы я читал только книги. Мне пришлось прочесть еще много рукописей, большинство из которых были откровенно плохими. Но мне любопытно было с ними познакомиться: так вот каково воображение у моих современников, вот каков их стиль. Два или три раза в год я совершал открытия.
Сознайтесь, открыть интересного автора в рукописи приятней, чем в книге (всегда имеющей предшественников по открытию авторских заслуг). Заметьте также, что мне не всегда удавалось опубликовать понравившиеся мне рукописи, даже когда я вел литературные серии, потому что мое мнение утопало в мнениях коллег по комитету рецензентов или подавлялось мнением патрона издательства, в котором я служил, зато я видел опубликованными десятки книг, которые мне обсолютно не нравились в рукописи.
Франк ошибается, когда говорит, что я придаю значение всякому опубликованному тексту. Никак не могу согласиться с теми литературными обозревателями, которые заявляют: «Наверное, нет плохих книг, нет книг значительных и книг, которые непременно нужно прочесть. У каждой книги есть свой читатель...»
Это слова Франка, опубликовавшего их однажды в «Матэн». Он, конечно впоследствии развил свою мысль, нашел ей логическое обоснование. Если плохие книги преобладают, важнее всего наша собственная точка зрения. Большинство читателей думает иначе. Франк упрекает критиков в демонстрации своих вкусов и настроений, в забвении реального читателя комментируемых трудов. Читатель оценит любую книгу, но как она попадет к нему в руки? Этот интересный вопрос остается без ответа. Книги, которые критики оценивают как блестящие, не находят покупателей. Те же книги, на которые критики ополчаются, выходят огромными тиражами.
Ну, пусть нет «значительных книг». Я поддержу и мысль о том, что есть очень много плохих книг. Однако, к счастью, хороших книг ничуть не меньше. В общем достаточно материала, чтобы писать истории литературы.
7
«Истории современной французской литературы». Во избежание недоразумений хочу подчеркнуть, что одна моя книга вовсе не зачеркивает, но дополняет другую. Со временем я надеюсь соединить их в одном томе. Я не хотел бы здесь повторяться. Вот почему те авторы, которыми я восхищался вчера, не входят в оглавление новой книги или занимают в ней меньше места, чем следовало бы уделить им ввиду их таланта. Но rie числом строк следует измерять значение поэта или романиста.
мне хорошо представляющим художника. Мой выбор может быть опротестован, и прекрасно!
Заслуга заметок такого рода и состоит в том, чтобы побуждать к спору.
Примечания.
1.... Сарт рустановил сразу после освобождения Франции "новый террор" в литературе, отличный от того, что исследовал Жан Полон в своих "Цветах Торба».— Имеются в виду симпатии Сартра в этот период к ангажированной (антивоенной) литературе и его авторитет. Жан Полан в эссе «Цветы Тарба» 1941) исследовал вопрос о недоверии писателей к литературе, используемой как пропагандистская машина.