Франсуа Ожьера
Я храню три экземпляра «Старика и ребенка». Прежде всего один экземпляр книги, вышедшей в издательстве «Минюи» в 1954 г. Ее напечатали 10 февраля. В книге 272 страницы. В свой экземпляр я вложил короткое письмо из Периге от 20 февраля 1954 г. «Дорогой Бреннер, надеюсь на днях получить новости о «Старике и ребенке», я должен вскоре вернуться в Африку. Как только у вас будут один или два ее экземпляра, будьте добры, перешлите их мне, это будет для меня большая радость, ведь книга родилась из таких жестоких и опасных приключений в Африке! Ф. Ожьера».
Второй экземпляр — это маленькая некоммерческая брошюра без имени издателя и названия типографии. На обложке читаем ее странное название «Старик и ребенок 1958 года». На первой странице Ожьера написал от руки «Окончательная версия 1958 года. Только 75 страниц, очень простых страниц, человечных, написанных, мне кажется, в нужной тональности. Это очень «арабские» страницы, крикливые, но к концу весьма читабельные».
Третий экземпляр — хранящаяся у меня книжечка, опублико- ванная издательством «Минюи» в 1963 г. форматом in-16 в серии, где только что были изданы «О, прекрасный дни» Сэмюэля Беккета. Здесь воспроизведен текст «окончательной версии 1958 года», дополненной предисловием под названием «Зирара» в память об одном оборонительном сооружении на юге Алжира, где автор был в качестве офицера нестроевой службы во время военной кампании махаристов46. В этом предисловии речь идет о «версии 1954 года», составленной из наскоро собранных записей, «настоящее произведение еще предстояло написать».
Я не уверен, что следует предпочесть «настоящее произве- дение» тексту 1958 г., составленному из наскоро собранных рукописей первой версии. Но очень возможно, что без «работы по сокращению» для «полного издания» Ожьера не приобрел бы мастерства, которое ему позволило написать маленький шедевр «Ученик колдуна».
Суждение Ожьера по поводу собственной работы 1958 г. весьма любопытно. Конечно, можно обсудить все употребленные им эпитеты, но запомнилось только два слова, что эти 75 страниц «очень арабские». Начать с того, что он решил здесь представиться как Абдалла Шаамба. Это имя представлено на всех изданиях «Старика и ребенка», и прежде всего на книжечках, самостоятельно им опубликованных, отсылаемых писателям, которых он хотел заинтриговать (его творчество еще до появления в книжных магазинах стало известно в литературных кругах). Одним из получателей поэтических посланий Ожьера стал в 1952 г. Этьембль. Он рассказал о них в «Новом НРФ» (затем эта хроника была повторена в «Ижьен де летр»). Он писал: «Вот тон, вот стиль, обнаженный, таинственный, удивительно соответствующий уму юного араба, которому якобы принадлежит эта африканская исповедь о любви арабского ребенка и французского офицера, «отца» этого ребенка». Этьембль не исключал при этом, что старый офицер «водил рукой» юного араба.
Но, когда появилось «полное издание» в «Минюи», выдумка об арабском авторе повторилась. Пьер Эрбар, еще до моей встречи с самим Ожьера, объяснил мне, почему это произошло, но я не знал еще, что скрывается за этим сюжетом. Мишель Лейрис сообщил мне, что полковник из этой истории и «музей Сахары» им не придуманы, а действительно существуют. Полковник — дядя Ожьера, но все же тайна юного Абдаллаха оставалась нераскрытой. Может быть, Ожьера выдумал этого мальчика? Или юный араб однажды «водил его рукой», как выразился Этьембль, в доме дяди-полковника?. Пришлось ждать долгие годы, чтобы суметь ответить на этот вопрос.
Я думаю, критика не все еще сказала о необычайных признаниях Франсуа Ожьера, сделанных в «Отрочестве во времена маршала Петена и многочисленных приключениях», появившихся в 1968 г. Она подчеркнула только, что «Старик и ребенок» — автобиографическая повесть и что арабский ребенок —это сам автор. Но когда Ожьера ездил к своему дяде, он уже не был ребенком, ему было двадцать лет, радостное подчинение капризам старика тем более кажется необычным. До этой поездки герой-рассказчик хранит свою «невинность» и свою «девственность». В соответствии с принятой моралью можно было бы сказать, что дядя его развратил, и в данном случае мы видим типический случай «злоупотребления авторитетом».
Но откуда появился флер, окутавший старика в глазах Ожьера? Сам он полагал, что это был подсознательный поиск «субститута отца», которого он потерял в совсем юном возрасте. Вот это интересно. Нам внушают, что мальчики, живущие рядом с отцом, однажды непременно страдают от эдипова комплекса и хотят убить стесняющего их родителя. А вот сироты, потеряв своего естественного защитника, не перестают о нем сожалеть. Ожьера объяснил симпатию, которую он испытал к маршалу в детстве: «Я посещал разные молодежные организации. Петен был «отцом всей молодежи», а поскольку у меня не было отца, он стал моим символическим папой».
Позднее, когда он поступил во флот и оказался в Алжире, ему захотелось навестить своего дядю, полковника в отставке, жившего в пустыне в местечке Эль-Голеа. Он хотел «зарядиться его опытом», «соединить свою юные силы с мечтами одичавшего старика». Вот что он пишет: «У меня нет отца; не приветит ли меня этот человек, не оставит ли меня жить рядом с собой, не будет ли он меня защищать?»
Любовь и ненависть смешались в портрете полковника, написанном Ожьера. Это «гнусный и похотливый» старик, но «я нахожу в нем своего прародителя, ностальгия о нем живет во всяком существе. <...> Это мой отец перед Всевышним под звездами ночи».
У меня совсем нет уверенности, что в каждом из нас живет ностальгия по «прародителю». Ожьера искал оправдание своей охотно принятой рабской зависимости. По возвращении во Францию, как это видно из его текстов, он беседует со своей душой и раскрывается при этом, как великолепный критик. Его душа говорит ему: «Ты только великая власть мечты. Ты видишь реальность только в той мере, в какой умеешь читать, переводить ее на язык искусства».
чувствует себя ближе к арабам, чем к французам: «Если я возьму себе алжирский псевдоним, это будет полуложь-полуправда, я стану по духу арабским, арабским, очень арабским писателем...»
Примечания.
46. Махаристы (араб.) — вооруженные повстанцы на верблюдах.