Приглашаем посетить сайт

Беркович Е.: Работа над ошибками. Заметки на полях автобиографии Томаса Манна.
«Ваш Тонио Крёгер»

«Ваш Тонио Крёгер»

В книге «Рассуждения аполитичного», законченной в 1918 году, Томас Манн вспоминает одного геттингенского студента, который после лекции писателя подошел к нему и взволнованным голосом сказал: «Вы, надеюсь, знаете, не правда ли, Вы знаете это – не ″Будденброки″ выражают Вашу сущность, Ваша сущность – это ″Тонио Крёгер″! И я сказал, что я знал это»[146].

Беркович Е.: Работа над ошибками. Заметки на полях автобиографии Томаса Манна. «Ваш Тонио Крёгер»

Обложка книги

В самом деле, не в огромной по объему хронике гибели одного семейства, принесшей автору литературную известность и, спустя двадцать восемь лет, даже Нобелевскую премию по литературе, а в небольшой новелле о молодом литераторе с необычным для немца именем Тонио, тоскующем о радостях простой жизни «во всей ее соблазнительной банальности»[147], о невинном человеческом счастье, наиболее полно выражено представление Манна о долге художника, о неразрешимом противоречии искусства и действительности.

«ко всему примитивному, простодушному, утешительно-нормальному, заурядному и благопристойному»[148] граничит с влюбленностью, с самого начала был неотделим от его автора. «Ваш Тонио Крёгер» ‑ так подписал Томас Манн почтовую открытку, отправленную братьям Эренберг 8 февраля 1903 года[149].

Первоначально образ Ганса Гансена, в которого со школьных лет влюблен Тонио Крёгер, строился на воспоминаниях об Армине Мартенсе, гимназическом товарище Томаса Манна. Но и «центральное сердечное переживание» двадцати пяти лет оставило в новелле заметный след. Автор прямо вставляет в текст новеллы слова, посвященные в реальной жизни Паулю Эренбергу. Обращаясь к своей доверительной собеседнице Лизавете Ивановне, Тонио Крёгер дословно повторяет[150] уже цитированную нами фразу о друзьях «среди демонов, кобольдов, завзятых колдунов и призраков, глухих к голосу жизни – иными словами, среди литераторов» из того места седьмой записной книжки, где Томас Манн называет Пауля своим «первым и единственным другом среди людей» (см. прим. 32).

Беркович Е.: Работа над ошибками. Заметки на полях автобиографии Томаса Манна. «Ваш Тонио Крёгер»

Армин Мартенс, один из прототипов Тонио Крёгера

В «Очерке моей жизни», написанном почти через тридцать лет после «Тонио Крёгера», писатель признается, что эта новелла «из всего, что я написал, пожалуй, по сей день наиболее близка моему сердцу и все еще любима молодежью»[151].

Писатель не преувеличивал. Его новелла не оставила равнодушными многих его современников. Макс Брод вспоминал, что его друг Франц Кафка был буквально захвачен новым произведением Томаса Манна. В письме, отправленном из Праги в начале 1904 года, Кафка сообщает, что несколько раз перечитал новеллу и не понимает, почему Брод ничего о ней не пишет – скорее всего, считает молодой пражский литератор, письма Макса просто пропали на почте[152].

искусства и естественности, духовной и реальной жизни, сколько тайная влюбленность художника в свою противоположность, в «белокурых и голубоглазых, живых, счастливых, дарящих радость, обыкновенных»[154].

Влияние новеллы Томаса Манна на творчество Франца Кафки прослеживает Хайнц Полицер в основательной монографии о жизни и творчестве гениального писателя-мистика двадцатого века. Даже в поздних работах Кафки, например, в рассказе «Голодарь» («Ein Hungerkünstler»)[155] он находит следы «Тонио Крёгера» [156].

Марсель Райх-Раницкий в своем эссе о новелле «Тонио Крёгер»[157] называет еще несколько известных литературных имен, испытавших на себе действие этого шедевра. Среди них австрийский писатель Артур Шницлер[158], венгерский философ, литературовед и критик Георг (Дьёрдь) Лукач[159] и другие.

Но не только современники и коллеги раннего Томаса Манна попали под очарование новеллы «Тонио Крёгер». Воздействие «рассказа века»[160], как назвал произведение Манна Райх-Раницкий, ощутило на себе не одно поколение молодых людей, и не только в Германии.

В 1921 году студентка факультета права парижской Сорбонны оказалась в Берлине, и в одном из книжных магазинов ей попался томик с «Тонио Крёгер». Студентку звали Наталья Ивановна Черняк, она была родом из Иваново-Воскресенска, но с восьми лет жила у отца в Париже. Через много лет Наталья Ивановна вспоминала: «Я чувствовала, что «Тонио Крёгер» преображает меня, мне казалось, что он похож на меня. У меня появилось огромное желание писать самой»[161]. Так начался литературный путь французской писательницы, известной миру по фамилии ее мужа – Натали Саррот[162].

Беркович Е.: Работа над ошибками. Заметки на полях автобиографии Томаса Манна. «Ваш Тонио Крёгер»

Не одни литераторы восхищались «рассказом века». Очень высоко оценивал новеллу великий математик современности А. Н. Колмогоров. Не раз в разговоре с коллегами и учениками Андрей Николаевич обращался к «Тонио Крёгеру». О событиях 1963 года вспоминает ученик Колмогорова Владимир Андреевич Успенский[163]:

«Путешествие из Москвы в Новосибирск и обратно с Колмогоровыми – ярчайшее событие в моей жизни. Дни в вагоне туда и обратно были заполнены бесконечными разговорами с непривычно свободным во времени, не имеющим жёсткого графика дел Колмогоровым. Тем удивительнее, что я почти ничего не помню из этих разговоров, кроме, пожалуй, разговора о Томасе Манне (″Тонио Крёгер″, ″Смерть в Венеции″)»[164].

В последние годы жизни Андрея Николаевича одним из самых близких его учеников стал В. М. Тихомиров[165]. Вспоминая разговор с учителем о литературе, Владимир Михайлович пишет:

«Андрей Николаевич прервал мои размышления: «Имейте в виду, Володя: крупнейшими писателями XX века являются Томас Манн и Анатоль Франс». Я немного читал А. Франса и лишь слышал о Т. Манне, так что мог в то мгновение лишь принять во внимание слова своего учителя. В тот вечер на полочке рядом с моей кроватью в Комаровке я обнаружил томик Томаса Манна с закладкой на новелле ″Тонио Крёгер″» [166].

Беркович Е.: Работа над ошибками. Заметки на полях автобиографии Томаса Манна. «Ваш Тонио Крёгер»

Объясняя особенную любовь Колмогорова к «рассказу века», В. М. Тихомиров выделяет ту идею новеллы, которая одинаково близка и немецкому Волшебнику слова, и великому русскому математику:

«″Тонио Крёгер″ – рассказ о причинах и истоках творческого импульса. Таким импульсом, по Томасу Манну, являются несостоявшиеся дружба и любовь героя. Сублимация (т. е. преобразование – термин Фрейда) заложенных в человеке эмоциональных сил в творчество – идея, драгоценная и для Павла Сергеевича[167], и для Андрея Николаевича, – вот что, собственно, описано Томасом Манном в «Тонио Крёгере». Это противоречие между потребностью иметь ″избранного друга″, человека, перед которым ты можешь раскрыть свою душу, и необходимостью одиночества для сублимации эмоциональной энергии в творческую – постоянная тема разговоров Павла Сергеевича и Андрея Николаевича»[168].

Беркович Е.: Работа над ошибками. Заметки на полях автобиографии Томаса Манна. «Ваш Тонио Крёгер»

А. Н. Колмогоров и В. М. Тихомиров

Академику Колмогорову с «избранным другом» повезло больше, чем Томасу Манну: у того «мужской роман» с Паулем Эренбергом, показавшимся писателю «первым и единственным другом среди людей», продолжался около трех лет. Нежная дружба А. Н. Колмогорова и П. С. Александрова длилась практически всю их жизнь, до самой смерти Павла Сергеевича в 1982 году. Как точно замечает В. М. Тихомиров, «в понятие дружбы Колмогоров вкладывал очень большое содержание и неоднократно цитировал слова Ахматовой: ″Души высокая свобода, что дружбою наречена″»[169].

– 25, и с тех пор практически не расставались. В редкие месяцы разлуки, например, во время эвакуации Академии наук в Казань в 1942 году, когда Колмогорова вызывали для консультаций в Москву, они обменивались трогательными письмами с обращениями типа «милый Пусик» или «твой Гусик»[170].

Беркович Е.: Работа над ошибками. Заметки на полях автобиографии Томаса Манна. «Ваш Тонио Крёгер»

А. Н. Колмогоров и П. С. Александров. Германия, 1931 г.

Друзья посмеивались над такой нежностью, недруги – язвили. Особенно негодовал Лев Семенович Понтрягин, не простивший ни своему бывшему учителю Александрову, ни бывшему товарищу[171] Колмогорову тот факт, что они в 1958 году не участвовали в голосовании, когда Понтрягина выбирали в академики – оба были в командировке за границей и вернулись в день выборов, но поздно вечером[172].

Вообще вокруг выборов в члены Академии наук разгорались подчас шекспировские страсти. Андрей Николаевич был избран в академики в 1939 году, когда ему было тридцать шесть лет. Его старший товарищ П. С. Александров стал членом-корреспондентом Академии на десять лет раньше – в 1929 году, но все последующие выборы в академики заканчивались для него неудачей. А. Н. Колмогоров делал все, чтобы помочь «избранному другу», но безрезультатно. Перед выборами 1946 года Андрей Николаевич написал письмо своему учителю Н. Н. Лузину[173], с которым был в ссоре с 1936 года, когда на всю страну прогремело злосчастное «дело Лузина»[174], едва не кончившейся физическим уничтожением основателя московской математической школы. Против Лузина ополчились многие его ученики, особенно активны были как раз Александров с Колмогоровым. Но теперь – осенью 1945 года – явно пересиливая себя, А. Н. Колмогоров пишет опальному академику: «Так как я уже ряд лет занят тем, чтобы различные случайные и привходящие обстоятельства не помешали еще раз вполне справедливому, на мой взгляд, избранию Павла Сергеевича, то я действительно очень ценю Вашу готовность тогда, когда это оказывается нужным, поддержать необходимые для успеха действия»[175].

Лузин обещал содействие, но на выборах 1946 года академиком избрали другого ученика Николая Николаевича – М. А. Лаврентьева[176]. Не помня себя от гнева, Колмогоров при свидетелях ударил по лицу своего учителя, который был на двадцать лет его старше. Скандал стал достоянием математической общественности, говорят даже, что окончательное решение о судьбе молодого вспыльчивого академика принимал сам Сталин[177]. Андрей Николаевич до последних своих дней тяжело переживал случившееся. Павел Сергеевич Александров стал академиком только в 1953 году, уже после смерти Н. Н. Лузина.

с номерами 9 и 10 располагались рядом на третьем этаже, так что и в Москве, и в Комаровке друзья были всегда рядом.

Беркович Е.: Работа над ошибками. Заметки на полях автобиографии Томаса Манна. «Ваш Тонио Крёгер»

Дом в Комаровке

Когда 16 ноября 1982 года Павел Сергеевич Александров скончался после долгой и тяжелой болезни, Колмогоров уже почти не мог говорить. На гражданской панихиде в университете он только и смог прошептать у микрофона: «Мы всегда были вместе, и вот он умер, а я остался»[178].

Возможно, и не зная ничего о Пауле Эренберге, Андрей Николаевич почувствовал в Томасе Манне родственную душу, оттого и ценил так высоко его лучшие вещи, «Тонио Крёгера» прежде всего.