Тридцать лет испытательного срока
Томас Манн нелегко сходился с людьми. Поздравляя с семидесятилетием своего давнего друга и бывшего мюнхенского соседа, а теперь товарища по американскому изгнанию, знаменитого дирижера Бруно Вальтера[1], Томас Манн сетует на несовершенство английского языка: «Дорогой друг, это досадно. Только что мы после строгого испытательного срока длиной в 34 года договорились в дальнейшем обращаться друг к другу на ″ты″, а теперь я должен писать тебе письмо по случаю дня рождения, в котором это прекрасное начинание вообще не проявляется, так как на этом проклятом сверхцивилизованном английском даже к своей собаке обращаются ″you″»[2].
Томас Манн (справа) и Бруно Вальтер в 1955 году
Не будем придираться к нобелевскому лауреату по литературе за то, что он в этом блестящем пассаже, открывающем поздравительное письмо, ради «красного словца» или по забывчивости, увеличил на пару лет и без того чудовищно огромный «испытательный срок». К семидесятилетию Бруно Вальтера в августе 1946 года знакомству с ним Томаса Манна никак не могло быть более тридцати двух лет.
В Мюнхен Бруно Вальтер переехал в 1913 году и был назначен главным дирижером королевского симфонического оркестра и художественным руководителем Мюнхенского оперного театра. Личное знакомство Томаса и Кати Манн с прославленным дирижером произошло не раньше 1914 года, ибо состоялось оно, когда семья Маннов уже поселилась в недавно построенном доме по адресу Пошингерштрассе, 1. В эту трехэтажную виллу в мюнхенском Герцогпарке Томас Манн переехал с детьми – Катя лечилась на курорте Ароза в Швейцарии – в первых числах января. В письме брату Генриху от 7 января Томас сообщает: «Я с детьми перебрался в наш дом – без Кати, отчего половина удовольствия полетела к чертям»[3].
Вилла Томаса Манна в Герцогпарке
Катя Манн в своих «Ненаписанных воспоминаниях» рассказывает, как забавно началось знакомство с генеральным музыкальным директором королевской оперы:
«Мы были соседями по Герцогпарку. <…> Познакомились мы с Бруно Вальтером при смешных обстоятельствах. Его дети, обе девочки, ходили в школу вместе с Эрикой и Клаусом, это была частная школа Эбермайера. Так как она располагалась довольно далеко от Герцогпарка, то было установлено, что дети всегда будут ходить в школу и возвращаться обратно домой в сопровождении одной из гувернанток. Вальтеры совсем недавно переехали, и мы с Бруно Вальтером лично совсем не были знакомы, и вот в один прекрасный день он нам позвонил. Я сказала:
– Очень рада с Вами познакомиться, господин Вальтер. Что случилось?
– Да, я бы хотел сказать следующее: это абсолютно недопустимо, что Ваш Клаус на пути в школу дергает мою Гретель за волосы. Это произошло сегодня, но в будущем не должно повториться, не так ли? У меня в голове не укладывается, что Клаус такое может сделать.
На это я отвечаю:
– Это для меня новость, и я предприму решительные шаги. Мы предупредим Клауса, и он точно не будет этого больше делать. Это не должно повториться, господин Вальтер, мне очень жаль.
Это была наше первое знакомство, после этого мы подружились на всю нашу жизнь»[4].
Катя Манн с шестью детьми, 1925 г.
Воспоминания Кати Манн еще минимум на пять месяцев отодвигают дату знакомства, так как после курорта она вернулась домой только 12 мая 1914 года[5].
 |
 |
Герцогпарк сегодня. Река Изар в районе Герцогпарка. Фото автора
Показательно, что в это же время в десятой «Записной книжке»[6] Томаса Манна появилась лаконичная запись: «Вальтер» и номер телефона 40 234[7]. Потом эта запись была повторена в самом начале одиннадцатой «Записной книжки»[8].
Томас Манн и Бруно Вальтер оставались верны дружбе до самой смерти. Почти ровесники – Бруно был только на год моложе Томаса – в музыке и, более широко, в искусстве они имели общие пристрастия и близкие взгляды.
По мнению знавших его людей, Вальтер был очень приятный в общении человек, немного наивный, страшно темпераментный, легко увлекающийся, переполненный музыкой. Катя вспоминала: «Музыка родилась вместе с ним. Меня всегда это поражало, и я спрашивала себя, как это могло получиться, что музыка может пленять человека так полностью и каждый раз по-новому»[9].
‑ человека и художника – как никто другой. В книге воспоминаний «Тема с вариациями» Вальтер дал точную оценку творчества своего друга: «... то, как владел Томас Манн своим инструментом, языком, могло подтолкнуть его рассматривать человека и судьбу только как материал для некой виртуозной литературы; существовала опасность ″башни из слоновой кости″ эгоистического художественного гурмана, но от этого соблазна его уберегли моральная сила и гуманизм его глубокой личности»[10].
Томас Манн тоже не раз писал о Бруно Вальтере, например, в очерках «Музыка в Мюнхене»[11] (1917), «Письма из Германии»[12] (1923). Специальную поздравительную статью писатель подготовил к пятидесятилетию дирижерской деятельности музыканта[13].
Бруно Вальтер, 1947 г.
«Каждый раз, когда он заново разучивал какую-то работу, оперу, симфонию, концерт, он был полностью этим переполнен. Он целиком отдавался новой вещи, и она становилась для него чем-то выдающимся. Он хвалил ее, любил, удивлялся ей, восхищался. И если он к нам приходил, то часами играл ее на фортепьяно, подпевал, объяснял нам действие или указывал на особенные красоты произведения...»[14].
Томас Манн не раз повторял, что если бы он стал дирижером, то вел бы себя точно так же, как Бруно Вальтер. В уже упомянутом поздравлении великого дирижера с его семидесятилетием писатель еще раз подчеркивает: «Будь я рожден музыкантом, то я сочинял бы музыку, как Цезарь Франк, и дирижировал – как ты»[15].
«академических концертах» Бруно Вальтер дирижировал королевским симфоническим оркестром, одновременно являвшимся оркестром Мюнхенской оперы. В Мюнхене с давних пор существовала традиция перед такими концертами посылать за дирижером королевскую карету, запряженную парой лошадей. Рядом с кучером в голубой ливрее всегда сидел так же разодетый слуга. И не было случая, чтобы музыкальный директор королевской оперы не заехал за соседями Маннами, чтобы отвезти их в королевской карете на свой концерт[16].
Катя Манн довольно быстро перешла с Бруно на «ты», дети Маннов стали называть Вальтера, как и его дочери, «Куци» (Kuzi), но Томас оставался непреклонен: в обращении к соседу-дирижеру он использовал только вежливое «Вы». Потребовалось более тридцати лет, чтобы на смену холодному «вы» пришло сердечное «ты».
Можно сказать, Бруно Вальтеру еще повезло. С другим Бруно – Франком[17] – писателем, который занял в 1925 году квартиру Вальтера после того, как дирижер с семьей перебрался в Берлин, Томас Манн до конца своих дней был на «вы». А ведь доверительно-дружеские отношения между ними установились еще до переезда Франка в Мюнхен. В период с 1919 по 1923 годы Бруно Франк не раз был гостем Томаса Манна в пансионате на берегу Штарнбергского озера. Молодой писатель стал близким другом сына Томаса Манна – Клауса. В американском изгнании Бруно Франк вновь оказался соседом Томаса Манна. И хотя Катя давным-давно говорила Франку «ты», и для ее детей оба Бруно считались старыми друзьями семьи, строгий Мастер оставался «застегнутым на все пуговицы» и не отступал от своего правила: «ты» для него было отражением редчайшей интимности, которую разделяли с ним немногие избранные.
Бруно Франк
Заканчивая этот небольшой рассказ о Бруно Вальтере, нельзя хотя бы кратко не упомянуть еще об одной ниточке, связывавшей великого дирижера с семьей Маннов. Речь идет о тайном романе Вальтера с Эрикой, старшей дочерью Томаса и Кати. Бруно годился Эрике в отцы: он был старше ее почти на тридцать лет. К началу сороковых годов двадцатого века оба опять оказались соседями, как и четверть века назад. Тогда оба семейства – Манны и Вальтеры ‑ жили в мюнхенском Герцогпарке, теперь – в американском изгнании. На смену восторгу десятилетней девочки, с которым она смотрела на сорокалетнего друга ее отца, пришла страстная любовь тридцатипятилетней женщины к шестидесятипятилетнему музыканту[18].
«безумство», «дьявольская шутка» ‑ сильнейшее чувство в ее жизни.
Брак Бруно и Эльзы Вальтер с самого начала оказался несчастливым. Томас Манн не раз называл его «вальтеровской преисподней». Эльза была болезненно ревнива, еще в мюнхенские времена постоянно закатывала мужу сцены ревности, устраивала немыслимые скандалы по поводу и без повода.
Глубоко несчастным сделала Бруно Вальтера трагическая судьба его дочери Греты, или Гретель, как ее звали в семье. Младшая дочь Вальтера и Эльзы была замужем за кинорежиссером Робертом Неппахом[19], но влюбилась в оперного певца итальянца Эцио Пинца[20]. Когда в августе 1939 года Гретель пришла к Неппаху просить развода, ревнивый муж убил ее выстрелом из пистолета, а потом застрелил себя.
Любовь к Эрике Манн оказалась для Бруно спасительным лекарством от непереносимой тоски. В Калифорнии влюбленным приходилось встречаться тайком от всех, во время гастролей Бруно или выступлений Эрики в других городах. Скрывать чувство нужно было не только от ревнивой Эльзы, не менее страшны были пересуды калифорнийского общества, неодобрение родителей Эрики, непредсказуемая реакция ее ближайшей подруги Лотты, дочери Бруно Вальтера.
Эрика Манн, 1942 г.
‑ связать свою жизнь со старшей дочерью своего друга. Неопределенность в отношениях Эрики и Бруно продолжалась еще три года, и все три года молодую женщину не оставляла надежда на счастье. Но осенью 1948 года Бруно Вальтер решился, наконец, «вернуть наши отношения на их естественную, так сказать, отцовскую основу», как иронично написала Эрика брату Клаусу[21].
Бруно Вальтер утешился со своей давней знакомой, певицей Делией Райнхардт[22], которую он знал с 1915 года. Для Эрики это был страшный удар. К этой беде добавилась еще одна трагедия – в 1949 году покончил жизнь самоубийством ее любимый брат Клаус. Трудно сказать, как пережила бы Эрика эти потрясения, если бы не новая любовь – на этот раз к женщине, американской военной журналистке и разведчице Бетти Нокс (Betty Knox). Как мы увидим ниже, однополая любовь была не редкостью в семье Маннов.
Бруно Вальтер, Томас Манн и Артуро Тосканини, Зальцбург, 1935 г.
На письменном столе Эрики до конца ее жизни стояла редкая фотография обнимающихся Томаса Манна и Бруно Вальтера, сделанная 5 июня 1955 года на праздновании восьмидесятилетия писателя, за два месяца до его кончины. Бруно Вальтер неожиданно для всех прилетел тогда из Нью-Йорка в Швейцарию, чтобы с цюрихским оркестром исполнить в честь юбиляра моцартовскую «Маленькую ночную серенаду»[23]. Томас Манн был тронут таким подарком старого друга.
***
Предвижу, что в этом месте какой-то нетерпеливый читатель может прервать рассказ и задать давно мучивший его вопрос: «Что же, неточность нобелевского лауреата в продолжительности "испытательного срока" – это повод автору данных заметок устроить "работу над ошибками"?».
– впереди.
Без сомнения, неточность Томаса Манна заслуживает обсуждения, но не потому, что два года – срок не малый. Показательна реакция на эту неточность со стороны «манноведов», точнее, отсутствие какой-либо реакции. Судя по количеству литературоведческих работ о Томасе Манне – а еще несколько лет назад библиография произведений о творчестве писателя включала более двадцати тысяч (!) наименований статей и книг[24] – проанализирована уже каждая строчка, каждое слово Мастера. Объем комментариев давно превысил объем написанного Волшебником, как называли Томаса Манна его старшие дети. И, тем не менее, никто не заметил несоответствия дат в обращении великого писателя к великому дирижеру.
В Большом комментированном франкфуртском издании сочинений Томаса Манна само поздравительное письмо занимает семь страниц[25]. Комментарий к этому письму потребовал не намного меньшего пространства – шести страниц[26]. Однако о неточности числа 34, которым Манн оценивает продолжительность «испытательного срока», в комментариях не говорится ни слова.
Настолько велик авторитет нобелевского лауреата по литературе, что сказанное им практически никем не подвергается сомнению. Ниже мы еще раз столкнемся с этим явлением.
А пока отметим простую, но важную мысль, вытекающую из рассказанной истории: в жизни Томаса Манна было немного людей, с которыми он был на «ты». По его собственным словам, их можно было «пересчитать по пальцам одной руки»[27].
«ты» писатель придавал особое значение. Описывая в романе «Иосиф в Египте» состояние влюбленной в Иосифа жены Петепра, автор отмечает, как «пугающе сладостно и увлекательно было для нее уже одно то, что она говорила с ним, говорила "мне" и "тебя", "ты" и "я" – преодолевая те два шага, которые разделяли их тела»[28].
«ты» обращаются друг к другу посторонние люди, которым полагается говорить «вы». Устами доктора Сеттембрини из «Волшебной горы» Томас Манн осуждает такую манеру: «это отвратительная дикость, игра в первобытность, распущенность, которую я ненавижу, так как она, в сущности, направлена против цивилизации и прогрессивного человечества – нагло и бессовестно»[29].
«Тыкание» – месть сатаны. В «Докторе Фаустусе» музыкант Леверкюн, о котором мы еще поговорим ниже, так беседует с чертом:
«– Кто называет меня на "ты"? – спрашиваю я сердито.
– Я, – отвечает он. – Я, в знак благосклонности. Ах, это ты потому, что сам со всеми на ″вы″, даже со своим юмористом, джентльменом, кроме одного только верного друга детства, который называет тебя по имени, а ты его нет? Ничего, потерпи. Такие уж у нас отношения, чтобы быть на "ты"»[30].
«ты». Одним из них был Пауль Эренберг[31]. Пожалуй, ни с кем не был писатель в годы своей молодости так близок, как с этим начинающим художником. Вот о нем и пойдет дальше речь в наших заметках.