«…метафизика, музыка и подростковая эротика»
Дочитав до этого места и измучившись от обилия цитат, все тот же нетерпеливый читатель может снова спросить: «Все это замечательно и интересно, но при чем тут «Работа над ошибками», как претенциозно назвал автор эти заметки? Где автор видит ошибки? Разве возьмет он на себя смелость назвать «ошибкой» эротические пристрастия немецкого Волшебника?».
На это я вновь отвечу решительно и твердо: конечно, нет. Об ошибках речь еще впереди, а сейчас я бы хотел, следуя желанию самого Томаса Манна, «не копаясь и не преувеличивая», поговорить о некоторых «странностях любви».
творчества Томаса Манна. В русском литературоведении я бы с ним сравнил только Соломона Константиновича Апта, хотя правильнее было бы назвать Апта «советским Мендельсоном».
Знаменитый историк, литературовед и писатель родился в семье дрезденского ювелира просто как Петер Мендельсон, а дворянскую приставку «де», как говорят[132], сам себе впоследствии прибавил в 1941 году, возможно, чтобы отличаться от многочисленных потомков великого Моисея Мендельсона, подготовившего эпоху еврейского Просвещения и эмансипации. Перу Петера де Мендельсона принадлежит одна из лучших биографий нобелевского лауреата по литературе, названная автором «Волшебник. Жизнь немецкого писателя Томаса Манна»[133]. Книга объемом в полторы тысячи страниц осталась, к сожалению, неоконченной, но все равно остается настольной для большинства исследователей и поклонников творчества Томаса Манна. К слову, это не самая «толстая» биография писателя, например, книга Клауса Харппрехта[134] ‑ еще более увесистый фолиант, в нем 2253 страницы!
Но вернемся к обещанному высказыванию Петера де Мендельсона на интересующую нас тему. В биографии Волшебника он писал: «Не стоит удивляться, что позднее, когда письма Томаса Манна Паулю Эренбергу станут доступны, в этой высоконапряженной связи, в этом клубке «истинных» и «литературных» чувств увидят латентную гомоэротическую линию, и какой потомок в состоянии столь глубоко и непогрешимо заглянуть в это юношеское сердце, чтобы с полным основанием утверждать: ничего подобного!»[135].
«юношеское сердце», про которое пишет уважаемый биограф, не такое уж юное – Томасу Манну в разгар «мужского романа» с Эренбергом было двадцать шесть лет. Это уже не подросток, не юноша, а человек, ведущий вполне взрослую жизнь во всех, точнее, почти всех сферах своего существования. Он сам снимает себе квартиры, живет отдельно от матери, братьев и сестер, сам зарабатывает себе на жизнь, в дополнение к скромному пенсиону, установленному ему после смерти отца. И только в любви набирающий известность писатель остается несведущим подростком. И он сам это знал. В уже цитированном письме брату Генриху от 7 марта 1901 года (см. прим. 79) Томас находит запоминающуюся формулу своего состояния: «Все это метафизика, музыка и подростковая эротика: – я никогда не выйду из подросткового состояния»[136].
Анализируя дневниковые записи Манна, патриарх немецкой литературной критики Марсель Райх-Райницкий тоже приходит к выводу, что однополая любовь писателя оставалась только в его мечтах: «При всей ее интенсивности и страстности она отметала ″какую-либо реализацию″. Или мы должны сказать, что она боялась реализации? Или, вероятно, так: его подчеркнуто монологическая гомоэротика не нуждалась ни в какой реализации?»[137].
«У меня неясное желание что-то сделать, чем-то пожертвовать, чтобы чем-то его отблагодарить. <…> Возможно, хочется немного показать ему свою власть, слегка поставить на место тем, что я даю возможность его имени ″покрасоваться″... Это глупо и смешно! Я все время пишу ″он″, ″его″ и ″ему″, не хватает только, чтобы я это писал большими буквами и вставил в золотую рамку...»[138]. И несколькими строками ниже в ужасе признается: «Вообще все становится в дальнейшем менее мальчишеским, делается хуже, мужским, взрослым, и лишь проклятая нервная слабость опять и опять приносить страдание и тоску»[139].
Томас Манн, 1900 г.
«центральном сердечном переживании» своих двадцати пяти лет, в уже цитированной дневниковой записи от 6 мая 1934 года (см. прим. 130) Томас Манн дает ему следующую оценку: «И это, пожалуй, по-человечески нормально, более того, именно эта нормальность вовлекает мою жизнь в каноническое подлиннее, чем брак и дети»[140].
Томас Манн не был «нормальным человеком» в обывательском смысле слова. Напротив, он всю жизнь ощущал себя не таким, как все, в чем-то, как сейчас говорят, аутсайдером. Это чувство непохожести на большинство людей возникло у него не только из-за рано проснувшегося и быстро сформировавшегося таланта писателя. Немалую роль сыграли здесь и его нестандартные эротические предпочтения. Томас Манн относит себя к «мечтателям, что ищут не женщину и не мужчину, а нечто среднее, какую-то диковину»[141].
Что же нашел в Пауле Томас Манн, какие черты своего наивного друга больше всего ценил? Слово, которое часто употребляет Манн в отношении Пауля Эренберга, – это «чистота»[142]. «Он целомудренный человек, не подверженный никаким недостаткам», ‑ помечает писатель в седьмой записной книжке[143].
«Докторе Фаустусе». Любящая его Инес представляет Руди как человека, чья чистота вызывает доверие. Как понимал Томас Манн «чистоту», видно из разговора с Паулем Эренбергом, содержание которого писатель сохранил в седьмой записной книжке:
«Мы говорили о половых сношениях, о щекотливом положении, когда человеку нравятся не девки, а порядочные женщины, а привлекательная связь слишком дорога; также и о том, что нам обоим советуют с медицинской стороны, вступить в связь с замужней женщиной. Исходя из этого, я хотел бы ему прояснить мои ощущения, хотел бы ему сказать (даже если это не должно было быть правдой), что эта дружба с точки зрения врача-невропатолога является для меня счастьем, что она подействовала на меня как успокаивающее, очищающее средство, как способ искупления от половых сношений»[144].
«Чистая», т. е. однополая, любовь освобождает Манна от грязи гетеросексуальных половых сношений. А склонность Пауля Эренберга к легкому флирту вместо серьезных отношений только укрепляет «чистоту» их связи.
Однополая любовь, по Манну, чиста, так как противостоит традиционной связи, в основе которой лежит зачатие. «Чистая любовь» лучше подходит художнику в качестве стимулятора вдохновения. Любовь «без реализации» сублимируется в творчество. Целомудрие – есть синоним чистоты, такую формулу нашел Томас Манн в романе «Иосиф в Египте» (глава «О чистоте Иосифа»)[145].
«Иосиф целомудренный» ‑ далеко не единственный литературный образ, вобравший в себя черты живого Пауля Эренберга. Мы уже говорили, что в «Докторе Фаустусе» скрипач Руди воплощает наивность и непосредственность Пауля. В новелле «Счастье» барон Гарри – столь же легкомыслен и неверен, как и художник Эренберг, и «страдающее одиночество» баронессы Анны очень близко к чувствам обманутого и покинутого своим другом автора. Но, пожалуй, ни в каком другом произведении не выразил Томас Манн свои переживания времен дружбы с Паулем Эренбергом, как в новелле «Тонио Крёгер», вышедшей в свет в начале 1903 года.