Глава шестая
ВТОРОЙ РАЗГОВОР С ХОЗЯЙКОЙ
Не знаю, кто более наивен трактирщица, выбравшая в качестве фетишей платок, чепчик и фотографию курьера, впервые позвавшую ее к Кламму, или К., не принимающий всерьез этих вещей вполне утилитарных, но никак не вещей-фетишей, символизирующих что-то особенное, притом что вещицы имеют-таки отношение к Кламму, пределу его нынешней устремленности.
«Я сумела примириться с жизнью, но без этих трех вещей я бы тут так долго не выдержала, да что я говорю — я и дня бы тут не выдержала».
«К. чувствовал себя неловко, слушая этот рассказ, хотя все это его непосредственно не касалось». Герой романа не воспринимает все еще общественного мнения и привычных ценностей общества, мало того он, как нагрудный знак отличия, носит знаменитую заповедь «Богово — богу, а кесарево — кесарю». Он отделяет свой собственный чаемый рай от рая обывателей, рая, ожидаемого от религии. Что все дороги в ад вымощены добрыми намерениями — с этим он вполне согласен, но при всем том К. не отдает себе отчета в том, что сам-то по пути к «раю» вымащивает дорогу если и не слишком злыми поступками, то уж неприглядными — точно. Трактирщица, например, и прямо и подспудно, напоминает ему об этом, подчеркивая свою любовь к Фриде и как бы отделяя ее от него, но, поглощенный своей навязчивой идеей, К. не понимает этого. Он — как абориген, впервые попавший на богослужение, с недоумением и недоверием выслушивающий читаемые ему заповеди, и — как ребенок, требующий немедленного и непосредственного контакта с приглянувшейся ему игрушкой. К. рвется к свиданию с Кламмом и одновременно удивляется тому, как долго другие хранят ему верность. Чужая религия — всегда загадка и даже ненужная головная боль, от которой стараются побыстрее избавиться.
«святая святых» и не подозревающего даже о грозящем ему ударе «Может быть, Фрида несчастна, но она все-таки еще не подозревает всей глубины своего несчастья».
Религиозные ожидания несут апологетам множество якобы светлых минут и откровений, но, не притупленные фанатизмом привычки или знамением любого, самого фантастического пошиба или фетишами (святые мощи и святые источники, Лурд, камень Каабы или даже просто — ладанка), они, чающие откровения и не получающие его, обретают статут душевной заскорузлости и растерянности Рассказанная автором достаточно простая история жизни трактирщицы не лишена, однако, и притчевой иносказательности. Писатель даже упоминает столь полюбившееся нам и также несущее загадку выражение «счастливая звезда, ведущая нас». Чужак К. как бы возносит ее над трактирщицей и предполагает в ней также и символ ожиданий семейства Ханса, женившего его на трижды званной-призванной Кламмом Гардене. К будущим ожиданиям семейство присовокупляет и материальные затраты — все как в добропорядочном христианском мире. Брачные символы — по вполне понятным причинам — частенько используются в церковной риторике. Простота и доходчивость «святых истин» подобает общению с массовой аудиторией, прочая сложность теологических изысканий остается «на потребу» иерархиям высшего порядка. Франц Кафка своими притчевыми иносказаниями просто и доходчиво ставит перед массовой аудиторией феномен самого высшего порядка, не давая ему ни имени, ни определения, ни подсказки-трамплина «3десь Родос — здесь и прыгай». Писатель недаром употребляет при этом слово «легенда» и даже еще более значимое — «неправдоподобно». К. вообще со свойственными ему наивностью и непосредственностью говорит все, что ему Бог на душу положит — даже тогда, или именно тогда, когда о Боге-то речь и заходит. Еврейская традиция в принципе запрещает употребление имени Бога — таков, на первый взгляд, мотив иносказаний Франца Кафки. Но, думаю, писатель вовсе не был уверен в том, что именно Бог диктовал Моисею скрижалевы заветы, хотя в силу своего гения вложил в разгадывание Откровения, на Божественное же лишь намекая — в силу адекватного равновесия отсутствия языка и Откровения, и Бога. В главе особо выделен момент неназывания, вот что говорит трактирщица: «Не называйте имени Кламма. Называйте его «он» или еще как-нибудь, только не по имени». — «Охотно, — отвечает К. — Мне только трудно объяснить, чего мне от него надо. Сначала я хочу увидеть его вблизи, потом — услышать его голос, а потом узнать, как он относится к нашему браку. А о чем я, быть может, попрошу его, это уж зависит от хода нашего разговора».
— Хороши заявки! — скажет читатель. — Неужели недостаточно примера Фомы Неверующего?
Высшему Порядку писатель недаром начинает с «чистого листа», так сказать, «от яйца», предполагающего наличие зародыша — собственно, вот отчего животворна каждая страница романа постоянно пестующего намек на бытие Высшего порядка.