Приглашаем посетить сайт

Белоножко В.: Три саги о незавершенных романах Франца Кафки.
Сага вторая. Процесс над «Процессом». Глава девятая

Глава девятая

ОРСОН УЗЛЛС И «ЛАКОМЫЙ КУСОЧЕК» ФРАНЦА КАФКИ

Франко-американская экранизация романа «Процесс» 1963 года. Сценарист — Орсон Уэллс, постановщик — Александр Залкинд.

Несомненно, нет более кинематографически пригодного произведения Кафки, чем роман «Процесс». Правда, роман «Америка» проще, но не «смотрибельнее» «Процесса», и, видимо, режиссер решил продолжить на экране гениальную разработку писателя. Не из одного только желания показать, что «и мы не лыком шиты». Во вступлении к фильму критик на экране сообщает, что «в данном случае на экране встретились два гения и в результате...», далее следовали похвалы привычные для кинобомонда.

Как известно, совершенство — это когда ни убавить, ни прибавить. Так что когда живой «гений» представляет гения мертвого, то как бы не случилось тут совершенства в квадрате. Но оставим эту «желтую» тему для киноведов, наша задача — попробовать разобраться в том, как Орсон Уэллс представил Франца Кафку.

Экспрессионизм черно-белой гравюры, которой художники так любят иллюстрировать произведения Кафки, абсолютно понятен, соответствует художественной жизни в его время и в его окружении, но — главное — отвечает физическому видению мира писателем: Франц Кафка не различал цветов на палитре мира, что и отложило свой отпечаток на художественную манеру его творчества, и тут правота Орсона Уэллса неоспорима.

В качестве эпиграфа к фильму взята притча «У врат Закона» из предпоследней главы романа. Зритель еще не успел отрешиться от событий собственной жизни, только что погас свет в зале или вспыхнул телевизионный экран и — на тебе! — ни с того ни с сего ему предлагают решить кардинальный вопрос о жизненном пути, жизненном предназначении человека. Начало фильма эффектно для киноведов и неэффективно для зрителей. Более того, к концу фильма, в соборе, эта притча — самая библейская в литературе! — по существу пропускается, весь настоящий «Пар» сцены «ушел в гудок» в начале фильма.

Спешка вообще — главный недостаток фильма. Галопом мчится он по страницам романа, создавая, конечно, условия для зрительского напряжения, но напряжение тот никак сконцентрировать не может.

Начало — в пансионе фрау Грубах — с диалогами, — векторы внутри которых разнонаправленны, замечательно точно передают стилевое своеобразие автора, но — боюсь — для зрителя, незнакомого с текстом романа, все эти сцены покажутся сумбурно-нелепыми, а главное — отчужденными и отчуждающими. Таким же чужим кажется и герой, зритель в погоне за репликами не успевает с ним близко познакомиться, привыкнуть к нему, выработать внутренние связи. Актер Энтони Перкинс предъявляет зрителю молодого Франца Кафку почти физически достоверно; в некоторых сценах его поза поворот головы, взгляд почти подтверждают физическое сходство. Но когда Энтони Перкинс, едва успев отрвать голову от подушки, произносит революционные речи в суде, в странном судилище, хочется всплеснуть ручками: «Батюшки — светы!» Это, конечно, напоминает о митингах начала века, но смотрел-то на них Кафка со стороны! (Так и хочется сказать, что ему и в зале нашлось бы местечко, не стоит уж так однозначно выстраивать киносцены в пику сценам житейским».

В фильм роман попал не только с потерями (такие потери неизбежны), эти потери преднамеренны. Перед нами — театр марионеток, выучивших фразы Кафки, и, хотя Орсон Уэллс объявляет, что фильм снят по мотивам романа «Процесс», мотивы автора романа были несколько иными, более человечными, наконец. Только музыкальный парафраз еще как-то оживляет фильм и зрителя.

В фильме роман адаптирован — речь, например, больше идет об аресте, постоянное упоминание именно этого термина в начале задает тон дальнейшему развитию событий, зритель видит, что ареста нет вовсе, и последующее воспринимает уже с корректировкой на не усложняющуюся (как у Франца Кафки), а упрошенную точку Зрения.

Еще одна задумка режиссера — придать вселенский размах событиям, это — необозримого пространства залы и коридоры, лестницы и улицы. Контора — место работы Йозефа К. — вытягивается от одного берега континента до другого. Массовые сцены: та же контора и судебное заседание (кстати, сцены эти сняты в одном и том же, разделенном перегородкой помещении) — грандиозны и своей населенностью вопиют ленивой массе зрителей, а чтобы у тех и вовсе не оставалось никаких сомнений, таблички с иероглифами на груди статистов напоминают о концлагерях всех времен и народов. А это уже — «Крутой маршрут» Е. Гинзбург и «Обыкновенный фашизм» Ромма, до которых писал Франц Кафка и после которых снимал Орсон Уэллс.

— она гротескна по отношению к самому Францу Кафке. Этот тройной марафон Йозефа К. с парой палачей на фоне городского пейзажа, эта витиеватая спешка (как бы покончить, поскорее покончить со всем этим!), эти два курьера-Харона с человеком-депешей, младенческое выражение лица приговоренного при виде кухонного, изрядно поработавшего ножа и — неожиданный! — хохот, символ... А, собственно, чего — символ? Так Орсон Уэллс представляет лебединую песню Франца Кафки?! Увы, для этого надо слишком мало знать писателя...

Далее — очередная находка — взрыв пачки динамитных палочек и — в столбе дыма — свет из, якобы, врат Закона. Славная концовка! Если бы сюда вместо облака употребить облако ядерного взрыва, чем, по-видимому, и восхищаются критики, патетика была бы доведена до пределов поистине кафкианского (ложного, конечно же) виденья. Грандиозность события заслоняет маленького человека, а ведь в историческом промежутке между Мэйринком и Гансо Фалладой именно Франц Кафка спрашивал: «Маленький человек, где ты?» Орсон Уэллс ответил, но в его ответе затеряна истина.

года — через тридцать три года! — что в США снят еще один фильм по роману «Процесс». Буду очень удивлен, если он не окажется и на сотню миль дальше от Франца Кафки, чем изделие Оросна Уэллса. Что ж, поживем — увидим.

Решением специального жюри по поручению Норвежского Книжного Клуба в 1992 году роман Франца Кафки «Процесс» признан книгой XX века. Удивительно, что Нобелевский Комитет не удосужился за столетие отступить хотя бы однажды, хотя бы ради Франца Кафки, от правила своих премий за долгожительство.