Глава первая.
«АМЕРИКА»? «ПРОПАВШИЙ БЕЗ ВЕСТИ»?
Так все же: как назвал бы при публикации Франц Кафка свой роман — «Америка»? «Пропавший без вести»?
— Не один черт! — воскликнет нетерпеливец, и так как его мнение имеет право быть, извлечем из этого восклицания новый аспект — равенство, тождество, одномерность этих названий и тогда уж вспомним математику: «Америка» равна «Пропавшему без вести», то есть самому факту пропажи без вести, исчезновению в неизвестности, а поскольку Америка на рубеже веков казалась устремившимся в эмиграцию «Землей Обетованной», «райской» страной, уж не в неизвестности ли рая пропал Карл Россман, главный герой романа? Уж не умер ли он, наконец?
— «Оклахомский летний театр»: «Большой Оклахомский театр зовет вас! Только сегодня! Только один раз! Кто думает о своем будущем — наш человек! Приглашаются все!» И вот главный герой отправляется на встречу с этим «театром»:
«На низком длинном помосте сотня красоток, наряженных ангелами, в белых балахонах, с большими крыльями за спиной, трубили в сверкающие золотые трубы. И стояли они не просто на помосте, у каждой был свой пьедестал...»
Ангелы с крыльями, золотые фанфары — только что Святого Петра с ключами не видно! И пьедесталы, по-видимому, не случайно появляются «у каждой», у каждого, то есть! — чем не надгробные памятники в немалом количестве, как на всяком порядочном кладбище
«мелькали широкие горные потоки, вскипая валами на холодном ложе и рассыпаясь тончайшим пышным кружевом, они устремлялись под мосты, по которым мчался поезд, и были так близко, что от их холодного дыхания пробирала дрожь».
— не потоки Стикса? Это его технически, а по существу — волшебно — пересекает поезд, и — множество людей, и — главный герой романа. Таков знаменитый челн — поезд, и Харон — машинист.
— первый роман Франца Кафки, и первая настоящая новелла автора «Приговор» также заканчивается исчезновением героя в стиксовых речных водах! И настойчивые мысли о самоубийстве в этот период — тоже не фикция: друг его Макс Брод вынужден был даже вмешаться в действие этой пьесы, разыгрывающейся на сцене крохотного буржуазного театрика Германа Кафки.
— Все так просто? — воскликнет недоверчивый. Отнюдь! Что касается смерти — да! С точки зрения природы, что может быть банальнее, тривиальнее, обыкновенное ее? Но когда в ход пускаются наши, человеческие эмоции — дело другое! Здесь мы можем и должны говорить о причинах и поводах, о роке и собственной ответственности, о воспитании в человеке традиции смерти — религией, искусством, литературой. При виде настоящего мертвого тела нас пробирает первобытная дрожь, смерть же на подмостках или страницах — крохотная, еле заметная тренировка, хотя известно, что камень... и т. д. «Они поженились, жили счастливо и умерли в один день» — это не для Кафки, у него — все с точностью до наоборот. И в одном из вариантов романа «Процесс» герой погибает, и роман «Замок», по свидетельству Макса Брода, автор собирался закончить смертью героя. Это — тенденция, но насколько разнятся три концовки: Карл Россман прямиком попадает в рай, Йозефа К. зарезали «как собаку», землемер К. должен был умереть в дружественном, в общем-то, кругу сельчан, правда, не приблизившись к своей цели, но — у ее подножия, в сущности — пред Вратами.
— делу венец. Философы также считают смерть венцом жизни. Но в ряду этих трех смертей концовка «Процесса» — словно шип, которым индийские философы предлагают извлекать шип же из раны. И я извлекаю его: в приложениях к роману обнаруживается и иное — «воспарение» героя над процессуальной рутиной, над судебной обстановкой, над предложенным Максом Бродом нам финалом. В конце концов это «воспарение» вполне умещается на той чаше весов, которой противостоит другая — с начальной фразой романа: «Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест». Но при подобном предположении мы, включив триаду этих романов в пантеон своих мыслей, обязаны задать следующий вопрос: к какому из трех вариантов концовок относится смерть самого Кафки?
— родственных душ. Мало того: своими завещаниями и распоряжениями он требовал уничтожить свое литературное, эпистолярное и дневниковое наследие — вот нам и «Пропавший без вести»!