Е. Ботанова.
Сначала был Освенцим
«Зеркало недели», №40, 2002
http: //noblit.ru/node/1301
Более полувековую борьбу за право писать «после Освенцима» торжественно увенчало решение Шведской королевской академии, наградившей Нобелевской премией по литературе за 2002 год Имре Кертеса — 72-летнего венгра еврейского происхождения, прозаика, мыслителя, переводчика с немецкого, человека, пережившего Освенцим и Бухенвальд. В этом году премию дали «за творчество, утверждающее хрупкий индивидуальный опыт перед лицом варварского своеволия истории». Выделяя его первый роман «Обездоленный», Нобелевский комитет подчеркивает: «Для Кертеса Освенцим — не стоящий осуждения случай, существующий как чужеродное тело за пределами нормальной истории Западной Европы. Это окончательная правда о человеческом упадке в современном существовании».
В Освенцим Кертес, тогда 15-летний еврейский мальчик, попал в 1944 году. Потом был Бухенвальд, откуда он был освобожден в 1945-м. С тех пор Освенцим стал точкой отсчета в его жизни, а Холокост — главной и едва ли не единственной темой его творчества.
Роман «Обездоленный» писался в течение 10 лет и был наконец-то опубликован в 1975 году. На самом деле не автобиографический, он написан как автобиографическая проза и построен на пережитом опыте Освенцима и Бухенвальда. «Когда я думаю над новым романом, я всегда думаю об Освенциме», — говорит Имре Кертес.
Главный герой «Обездоленного» маленьким мальчиком попадает в концлагерь, но ему удается приспособиться, и он выживает. Не зная альтернативной реальности, он воспринимает лагерную жизнь как данность, как норму, как воспринял бы любое иное существование, имеющее свои тупики, но вместе с тем не лишенное счастливых моментов. Детский взгляд главного героя романа делает невозможным отстранение, наблюдение, ему не хватает полного осознания того, что происходит вокруг него, как, в конце концов, недостает и готовых, взрослых ответов на вопросы, упраздняющие любые ответы. Текст Кертеса лишен внутреннего протеста (и даже просто сопротивления), которого просто-таки вынуждает ситуация, в нем нет морали, нет вывода — и это, кажется, более всего шокирует. Реальность концлагеря является чистой и нетронутой чужими слезами: словно ты сам опускаешь свои руки в ледяную воду, и у тебя постепенно отмерзают пальцы. «Жизнь — это приспособление», — отстраненно констатирует Кертес.
По окончании войны он пытался работать в будапештской газете, но не выдержал испытания линией партии. После своего увольнения в 1951 году и двух лет в армии Кертес занимается исключительно собственным творчеством и переводами с немецкого. Через его руки проходят Ницше, Гофманшталь, Шницлер, Фрейд, Рот, Витгенштайн, Канетти и другие. Очевидно, именно благодаря его «натурализации» в немецкоязычном мире там его и знают лучше всего: на немецком изданы десять его произведений, тогда как на английском лишь два основных романа — «Обездоленный» и «Кадиш для нерожденного ребенка» (1990).
«Обездоленный» и «Кадиш...», а также «Фиаско» (1988) составляют трилогию. «Фиаско» — это опыт Кертеса, когда его первенца, роман «Обездоленный», долго не хотели печатать. В предчувствии отказа герой принимается за кафкианское письмо, направляя свой взгляд на современную ему социалистическую Восточную Европу и переживая клаустрофобические страхи. Когда же, наконец, ему сообщают, что его первый роман будет напечатан, он ощущает одну лишь пустоту.
«Кадиш...», наоборот, возвращается к предыстории главного героя «Обездоленного» и «Фиаско» — детству: темным временам полнейшего отторжения, из которых он входит в концлагерь как домой. Любовь, по Кертесу, — самый высокий уровень конформизма, полная капитуляция перед стремлением существовать любой ценой. Кадиш, еврейская молитва по умершим, произносится по ребенку, «которого автор отказывается рождать на свет, позволивший существование Освенцима».
— «Обездоленному». Точно так же все остальные его сборники рассказов, эссе, а также многочисленные доклады, лекции и речи являются бесконечными комментариями и дополнениями главной и единственной темы его жизни — Холокоста. «Холокост — это мировой опыт, универсальная аллегория, создающая культуру, которой принадлежит ключевая роль в европейском наследии», — утверждает Кертес. Не иудей, он считает, что именно Освенцим возродил иудаизм.
Конечно, не только он строит свое творчество на воспоминаниях о Холокосте. Например, Примо Леви, Ели Визеля и Пауля Целана смогли превратить ужас своих переживаний в литературу: автобиографическую прозу, философскую мемуаристику или поэзию. Визель, также переживший Освенцим и получивший Нобелевскую премию в 1986 году, назвал Кертеса великим писателем. «Его стиль и подход настолько высокого сорта, что он заслуживает высшей награды в литературе».
Еще в мае 2000 года, на 67-м Конгрессе ПЕН-клуба в Москве, Гюнтер Грасс сказал: «Во все времена писатели были свидетелями эпохи, хотя преимущественно их свидетельства оставались гласом вопиющего в пустыни. А из-под пера итальянского прозаика Примо Леви и венгра Имре Кертеса вышла значительно более яркая и более впечатляющая, нежели любые, даже самые подробные статистические данные, картина повседневной жизни в лагере смерти Освенцим. В романах „Если это человек“ Леви и „Обездоленный“ Кертеса два бывших узника концлагеря, один — уже тогда взрослый мужчина, второй — еще совсем мальчишка, выплескивают трудную память о минувшем. Так же, как это сделал Александр Солженицын — и в своей первой повести „Один день Ивана Денисовича“, и потом, от книги к книге, он рассказывал всему миру, что такое Архипелаг ГУЛАГ».
«Ликвидация». По его словам, роман, действие которого происходит в Будапеште после падения железного занавеса, является «последним взглядом» на Холокост, на этот раз он сосредоточивается не на его жертвах, а на более позднем поколении, пытающемся справиться с прошлым. Во время все того же интервью, как сообщает Reuters, Имре Кертес пообещал как можно быстрее растранжирить премиальный почти миллион долларов.