Михаил Побирский
Кнут Гамсун, враг
http: //www.peremeny.ru/blog/5764
4 августа 1859 года родился великий норвежский писатель Кнут Гамсун
— Педерсон) в девятилетнем возрасте попадает в батраки к собственному дяде, который дерет его как сидорову козу. Далее обычно следует слезная история, как мальчик убегает от сатрапа обратно в родной городок и становится башмачником…
Все это, конечно, грустно, однако стоит вспомнить о какой эпохе идет речь. Семидесятые года девятнадцатого века — пост-наполеоновская Европа трещит по швам, кризис и голод повсеместно. Пасторальная Норвегия, страна дивных фьордов и козочек, не являлась исключением. Никому тогда сладко не приходилось, и ничего зазорного в тяжелой работе нет. Все это только пошло на пользу подрастающему норвежскому соловью, ибо именно в те годы и сформировался тот самый Гамсун, которого впоследствии узнает весь просвещенный мир. Белокурая бестия, человек не боящийся ничего и никого, упрямый, толстолобый, трудолюбивый.
Писателем Гамсуна, видимо, тоже сделала та самая неспокойная эпоха. Если мы обратимся к истории, то легко заметить, что именно смута, переходные времена дарят нам, простым обывателям, космической силищи таланты. Так случилось и в конце века девятнадцатого. Матушка-Европа страдала не только от кризиса экономического, что вполне переносимо; в первую очередь трещала по швам благодатная земля вследствие кризиса идейного, эсхатологического. Как миражи в пустыне, исчезали прежние временные атрибуты. Традиция ветшала на глазах, традиционную Европу поглащал хаос рационального, пожирая все то, что кропотливо накапливалась десятками поколений. На метафизической мировой карте вместо знакомых очертаний материка alma mater проступает жирная клякса индустриальной, атлантической, англиканской Европы. Позитивизм и материализм правят бал. Однако возникла, как и подобает в подобные переломные моменты, реакция. Включившая в себя как анализ, так и рецептуру. Шопенгауэр, Стриндберг — вот эти замечательные реакционеры, и, конечно, Фридрих Ницше, германский гений, ставший тем самым катализатором, высвободившим из глубин европейского подсознания ворох примордиальных образов и навязчивых снов о героическом прошлом. Об измельчании человеческой личности и о явлении нового человека. Ьbermensch это в первую очередь человек Традиции, способный на воистину героические свершения, на которые у обычного гражданина свободной Европы силенок не хватит. Такими возомнили себя многие, таким возомнил себя и молодой Гамсун, и, как показало время, — вполне оправданно.
Теперь же сделаем небольшой экскурс в литературу Скандинавии середины-конца девятнадцатого, не забывая при этом, что, в отличие от сегодняшнего дурного времени, писатель был значимым существом на общем политическом и социальном фоне. Четверка властителей умов Норда — Ибсен, Бьёрнсон, Хьелланн, Ю. Ли ) славно поработала на уровне внешнем, экзотерическом (как об от этом потом писал сам Гамсун, а так же его единомышленники — датчане Йоргенсен и Брандес), обличая и фиксируя внимание читателя на вопросах нравственности и социальных отношений, абсолютно игнорируя при этом тонкие субстанции мира внутреннего-эзотерического, аспекты метафизического и психологического Я. Утолить метафизическую жажду, насытиться, преодолеть духовный голод каменных склепов — городов — вот задача, посильная лишь людям сверх.
Итак, «Голод» («Sult»), первое масштабное полотно художника, ставшее воистину эпохальным. «Голод» выходит целиком в 1890-ом году в Дании и за считанные месяцы становится безумно популярным. Наш герой к этому времени успевает пожить в Америке, побатрачить там на ферме, поработать трамвайным кондуктором, и бог весть что еще он там делает, дабы не сойти с ума от голода и отчаянья в далекой проклятой земле. К тому же на родине никто не проявляет ни малейшего интереса к его творчеству. Исходя из всего этого можно было бы заключить что книга автобиографическая. Однако если бы «Голод» был бы еще одной повестью о злоключениях очередного Молодого Вертера — вряд ли сейчас я вообще что-либо писал бы о Гамсуне. «Голод» — совсем не о том. «Голод» — для своего времени абсолютно неформатен, да это вообще и не литература в привычном понимании. Гамсун словно викинг-берсерк, машина метафизической войны, беспощадно уничтожает любые жанровые и стилистические стагнации, выкорчевывает форму и насаждает новое, или даже сверх-новое. Такого матушка-Европа еще не видела. «Голод» — есть синтез глубочайшего психоанализа, такого, что и современным лаканистам-деконструктивистам не снилось, и кондовой, нордической злости к механизмам модерна, разрушающим Традицию и создающим реальность кафкианской монструозности и Город как квинтэссенцию ненавистного. Гамсун отказывает жителям Города в человечности, в его глазах — они лишь живые механизмы, лишенные личностных качеств, словно штампованные на одном конвейере. Гамсун к ним абсолютно безжалостен. Обличает он и упадничество Города, его изменчивую натуру, лицемерие и блядство.
«морального нигилизма», начисто лишен христианского морализма. Свидригайловы Кнута Гамсуна не мучаются Америками, так как Америка у них в кишках. Сонечка и Старуха-процентщица лишь разные личины одного деперсонализированного человека-монстра. Миры Голода это модернистские миры apriori, где все поставлено с ног на голову, непрекращающийся «bad trip», психоделический ад, населенный фриками, — изнанка Традиции — ложь и пена.
Следующим значимым произведением Гамсуна станет роман «Мистерии» («Mystener»). Роман не менее интересен, чем «Голод», повествование идет о неком эксцентричном шарлатане, приезжающим в провинциальный город и оказывающимся вовлеченным в череду нелепых и бессвязных событий. Однако в этой хлестаковщине если сатира присутствует, то ее роль второстепенна. Герой «Мистерий», как и герой «Голода», балансирует на грани абсурда, живет в имманентном мире собственных видений и мистических переживаний. Внешний мир для него это лишь рефлексия, порождение искажений, поле для игры в иные игры. Герой любит и ценит смерть — никогда не расстается с ядом. Мир модерна с его атрибутикой — жаждой наживы, перверсиями межполовых отношений, ревностями и страхами для него чужд и тягостен. Утешение находится лишь в единении с истинной, незамутненной живой природой.
«Пан» («Pan»). Пан — это греческий бог живого, ненавидящий и непонимающий людей за их глупость. Традиционно с Паном ассоциируются сексуальные девиации и эстетизм, однако, по-моему мнению, мифологический архетип Пана — это в первую очередь история очередного грехопадения. Пан это единственный в пантеоне бог, которого постигла смерть, и, как следствие, люди, дети матери-земли и небес-отца, остались жить в мире без Пана, в мире искаженном, агрессивном и глупом. Об этом и нарратив Гамсуна, представляющий природу рудиментарным, но живым элементом, где герой, охотник, способен на чувства, переживания и поступки. Оказавшись же в Городе, в социуме, в месте населенном не букашками, всполохами колодезной воды и солнечным светом, а живыми людьми, герой впадает в уныние, не может найти себя, вычленить собственную самость в мире, лишенном пантеизма. В подобных настроениях опять же много ницшеанства, пессимистического пан-европеизма Шпенглера и так называемого «Языческого Империализма» — доктрины, сформулированной итальянским философом-традиционалистом Юлиусом Эволой.
Подобные же мэсседжи — традиционалистские, анти-индустриальные, языческие намертво впечатаны и в последующие романы Гамсуна, превалируют они и в «Соках земли» («Markens grede»), эпохальном романе, удостоенном Нобелевской премии. Присутствует в его книгах и мэсседж несколько иного рода — практически врожденное, безоговорочное подчинение человека традиции личности, той личности, которая благодаря своей несгибаемой воле к власти подчинила бы себе толпу, сумев преодолеть границы обусловленного. Пиетет Гамсуна, его предвосхищение нового миссии, готовность склонить колени перед грядущим предводителем, конунгом — вещи неоспоримые.
Все вышесказанное лишает нас каких-либо поводов удивляться тому, насколько тепло встретил Гамсун подъем фашизма в Италии. Норвежец Коллоэн, автор массивного эссе, посвященного Гамсуну, приводит такой эпизод: издатель Гамсуна Харальд Григ предлагает ему встретиться с Муссолини, реакция такова — «Мне бы очень хотелось выразить Муссолини мое огромное восхищение и глубокое почтение — Господь по милости своей послал нам в это смутное время настоящего мужчину».
«пикантные» подробности уровня «реалити-шоу» совремемных телеканалов настолько осточертели, что не считаю возможным уподобляться сплетникам и лишь подытожу некоторые вещи. Был ли Гамсун — национал-социалистом, гитлеровцем? Да, конечно, был, тому миллионы свидетельств. Он лично знал Гитлера, дружил с доктором Геббельсом и его супругой. Нобелевскую медальку он, да, отправил в подарок Геббельсу. Дети его воевали на стороне войск оси. Он боготворил Гитлера и Германию в целом, ненавидя при этом Англию и все англиканское. Его пан-германизм абсолютен, в своем гитлеризме Гамсун очень логичен и последователен.
— реабилитировать Гамсуна, и не просто реабилитировать, а отвоевать ему тепленькое местечко в пантеоне последних классиков уходящей эпохи и титул отца нации. Дескать, да, поскользнулся комрад Гамсун, с кем не бывает, но ведь он на самом-то деле и не был, и не имел ввиду, и не хотел, и так далее… От сего чудовищного фарса просто воротит. Тем более что те же самые власть-имущие либералы и демократы, которых так ненавидел сам Гамсун, поющие сегодня дифирамбы «великому художнику», заперли восьмидесятипятилетнего, практически глухого, с дефектами речи старика в психушке, издеваясь над ним, кормя отбросами, выманивая интимные подробности у его жены, с последующей публикацией оных, дабы сделать побольнее и гаже. Подобное было проделано и с Эзрой Паундом в США. Видимо, система отрабатывала единый способ ликвидации оступившихся гениев.
Какой же внутренней силищей обладал этот человек, сумевший, будучи признанным интеллектуально деградировавшим, написать и издать еще одну книгу, на этот раз автобиографическую, описывавшую его последние заключения. «По заросшим тропам» («Pa gjengrodde stier»), вышедшая в свет, когда автору было уже девяносто. Поразительно яркая, живая и сильная вещь.
Парадоксально — в мире постмодерна, которого боялся как чумы Гамсун, который он проклинал и обличал с упрямостью северянина из книги в книгу, из статьи в статью — его превозносят на все лады. Наверное, это и есть самая страшная форма духовной войны эпохи постмодерн; не предать забвению, не проклясть, а именно извратить, причесать и иконизировать. И не нашлось ни одного, ни единого праведника в Содоме, кто бы встал и сказал — прямо, открыто: «Кнут Гамсун — враг, нацист и мизогенист, враг всего просвещенного, враг Новой Европы и наш с вами враг, дражайшие европейцы — бородатые и безусые, молодые и не очень, либералы и христианские демократы, на маздах и мерседесах, в костюмах, американских ти-шортах и шальвар-камизах. Кнут Гамсун — враг».