М. В. Москалев
СКАЗОЧНОЕ И ФАНТАСТИЧЕСКОЕ В ТРИЛОГИИ И. КАЛЬВИНО "НАШИ ПРЕДКИ"
(Литература XX века: итоги и перспективы изучения. - М., 2006. - С. 170-173)
http: //www.philology.ru/literature3/moskalyov-06.htm
«Тропа паучьих гнезд», 1947) к следующему «сказочному» или «фантастическому» периоду. Он пишет романы «Раздвоенный виконт» (1951), «Барон на дереве» (1957) и «Несуществующий рыцарь» (1959), которые позже объединяет в трилогию «Наши предки». Эти романы еще близки к классическим канонам: в них нет фрагментарности, «первоначального, все определяющего хаоса» [1] - черт, свойственных для более зрелых, относящихся уже к периоду постмодернизма произведений, таких как «Невидимые города», «Замок скрестившихся судеб» и «Если однажды зимней ночью путник». Это и позволяет рассматривать трилогию как отдельный этап в творчестве писателя, в котором, с одной стороны, усиливаются зародившиеся еще в «неореалистический» период сказочные и фантастические черты, а с другой, - обозначаются новые, ставшие основой для следующего этапа, особенности.
Послесловие к трилогии, написанное в 1960 году, содержит два, казалось бы, противоречащих друг другу утверждения. В самом начале автор признается, что его «не занимали […] психология, духовные искания, внутренний мир, семья, нравы, общество ( в особенности благопристойное общество)» [2], а в заключении, словно позабыв о об этом, пишет: «Мне захотелось сделать трилогию о том, как становятся людьми: в «Несуществующее рыцаре» - это завоевание бытия; в «Раздвоенном виконте» - тяга к цельности, независимо от ограничений, навязываемых обществом; в «Бароне на дереве» - путь к цельности не ради себя через верность себе» [3].
Несовместимость этих двух высказываний (с одной стороны, отсутствие интереса к «психологии», «внутреннему миру» и «духовным исканиям», с другой, - желание «сделать трилогию о том, как становятся людьми») наводит на мысль о ложности одного из них: значит, автор все-таки интересовался «психологией» и «нравами» или, тогда уж, делал трилогию не «о том, как становятся людьми», а просто рассказывал историю. Однако, скорее всего, нужно признать истинность обоих высказываний.
И. Кальвино начал свою литературную деятельность с партизанских историй, изобиловавших «стрельбой, погонями, романтикой» [4]. В послесловии читаем, что «В них присутствует та острота, которая и составляет соль прозы» [5], и в «Наших предках» эта «соль», т. е. неожиданные повороты сюжета, остается. Во всех романах автор делает особый упор на развитие действия. Можно сказать, что, когда Кальвино рассказывает, он не делает ничего иного, и важность этого действия столь велика, что оно не оставляет места «психологии» и «духовным исканиям». И в то же время, как письмо должно сообщать о чем-то, отличном от себя, так и история не может оставаться замкнутой, постоянно ссылаясь только на саму себя и не касаясь «психологии», и в романах И. Кальвино эти две роли выполняет фантастическое.
Как и во многих произведениях, в романах И. Кальвино, появление фантастического - способ начать рассказывать историю, его исчезновение - способ закончить историю. «Элемент чудесного оказывается тем нарративным материалом, который наилучшим образом выполняет конкретную функцию: привнести изменение в предшествующую ситуацию и нарушить установленное равновесие (или его отсутствие)» [6].
«В начале всегда происходит какое-нибудь несчастье или беда» [7]. Наиболее ясно это видно в «Раздвоенном виконте». В первой главе Медардо - главный герой романа - попадает на войну. Это исходная ситуация. Слуга ведет его по военному лагерю, показывает расположение войск, рассказывает о походной жизни и т. д. Затем Медардо разрывает надвое пушечным снарядом, и от него остаются две половинки, которые начинают самостоятельную жизнь. Появляется фантастический элемент, изменяющий исходную ситуацию. В конце доктору удается сшить обе половинки и вновь возвратить к жизни прежнего целого Медардо. Фантастическое исчезает. Восстанавливается равновесие. История заканчивается.
Несколько по-другому построен роман «Несуществующий рыцарь». Здесь фантастическое - несуществующий рыцарь в доспехах, под которыми ничего нет - присутствует в романе изначально. Агилульф стоит вместе с паладинами на параде, который принимает Карл. Роль исходной ситуации в этом романе может играть незнание читателя о несуществующем рыцаре, а сдвиг в повествовании происходит, когда Карл, а вместе с ним и читатель, обнаруживает, что под забралом Агилульфа ничего нет. Причина возникновения такого сверхъестественного состояния неизвестна, автор дает нам его без объяснений, поэтому кажется, что чтение начинается с середины повествования. Концовка романа схожа с концовкой «Раздвоенного виконта»: с исчезновением фантастического - в данном случае с исчезновением Агилульфа - разрешаются все проблемы (мучения Агилуьфа, влюбленность Брадаманты, поиски Турризмунда и т. д.) и повествование завершается.
Такую функцию фантастического - функцию двигателя сюжета - Ц. Тодоров называет синтаксической, и именно она позволяет Кальвино заниматься своим любимым делом - рассказывать историю, не обращаясь к «психологии» и «внутреннему миру».
«Наблюдается любопытное совпадение между авторами, прибегающими к сверхъестественному, и теми, кто в своем творчестве особое внимание уделяет развитию действия, иными словами, стремится прежде всего рассказать историю» [8], - замечает во «Введении в фантастическую литературу» Цветан Тодоров.
Кроме того, фантастическое в этих двух романах имеет характер чудесного, что сближает их со сказками. Появление человеческих половинок или пустых доспехов не воспринимается остальными героями романа как нечто совсем уж необычное. В «Несуществующем рыцаре»: «М-да, м-да, чего только не увидишь, - удивился Карл Великий». И тут же: «- Но как вам удается служить, если вас нет?» [9].
«Барон на дереве». Кальвино пишет, что это произведение «во многом отличается от Раздвоенного виконта». Здесь фантастического как такового нет: в человеке, живущем на дереве нет ничего сверхъестественного. В этом романе мы имеем дело с категорией необычного. Решение главного героя - Козимо Пьоваско ди Ронду - не спускаться с деревьев вполне осуществимо с точки зрения законов природы, но оно невозможно и фантастично в социальном плане. И эта фантастичность всякий раз подчеркивается отношением окружающих Козимо персонажей, выражающих свое восхищение или удивление. Здесь, так же как и в остальных романах, появление и исчезновение необычного (жизнь на деревьях и смерть Козимо) знаменует собой начало и конец истории.
на то, что в его романах следует видеть второй смысл. Так, о «Раздвоенном виконте» И. Кальвино пишет: «Современный человек раздвоен, изувечен, ущербен, враждебен самому себе. Маркс называл его “отчужденным”, Фрейд - “подавленным”. Гармония античных времен утрачена, и мы стремимся обрести новую цельность. Вот в чем заключалось то идейно-нравственное ядро, которое я сознательно пытался вложить в свой роман» [10].
В самом тексте романа постоянно эксплицируется оппозиция целостность/раздвоенность, не позволяя воспринимать фантастическое буквально. В первой главе, еще до появления фантастического, описывая чувства Медардо перед роковым сражением, автор пишет: «Мир казался ему цельным и стройным, Медардо не обращал недоуменных вопросов ни ему, ни себе» [11]. Слова «intere» - «целый» и «indiscutibile» - «неоспоримый, не требующий обсуждений», относящиеся к окружающим вещам и к самому главному герою, вводят в роман два смысловых плана буквальный и фигуральный, аллегорический. В 5 главе главный герой, обращаясь к своему племяннику, говорит: «Все целое можно разделить надвое, […] каждый может избавиться от своей тупой и самодовольной целостности. Я был целым и все казалось мне запутанным, но естественным, а мир был пуст […] Если ты когда-нибудь станешь половиной себя самого, […] тебе откроется такое, что люди с целыми мозгами понять не способны […] Тогда и самому тебе захочется, чтобы все вокруг было разорвано пополам, по твоему образу и подобию, потому что и красота, и мудрость и справедливость есть в том, что изодрано на куски» [12]. Такая однозначность в прочтении, обусловленная введением аллегорического, также сближает роман со сказкой и даже с басней. И. Кальвино несколько лет после публикации «Раздвоенного виконта» писал, что сказка - «una spiegazione generale della vita» (объяснение жизни) [13].
Аллегорическое толкование дано и второму роману трилогии «Барон на дереве». В послесловии 1960 года И. Кальвино утверждает: «Он (главный герой) прекрасно понимает, что единственная для него возможность по-настоящему жить вместе с другими - это жить обособленно от других, упорно навязывая себе самому и другим свое неуемное своеобразие и одиночество, - каждый час, каждое мгновение своей жизни. Таково призвание поэта, первооткрывателя, революционера» [14]. В предисловии к изданию 1965 года читаем: «L’uomo che vive sugli alberi. È un’allegoria del poeta, il suo modo di essere nel mondo. È, più in particolare, è un allegoria del “disimpegno”? Oppure, al contrario, dell’impegno?» [15] (Человек, живущий на деревьях. Это аллегория поэта, его жизни в обществе. Можно также сказать, что это аллегория человека, снявшего с себя все обязательства? Или, наоборот, взявшего их на себя?).
Этот роман отнесен к более конкретному историческому времени - ко второй половине XVIII - началу XIX века и напоминает роман- воспитание с той разницей, что взросление героя происходит на деревьях. Все остальное - составление проектов конституции, участие в общественной жизни, Наполеон, встреча рассказчика (брата главного героя) с Вольтером в Париже - выглядят вполне правдоподобно. Исключением становится только появление некого князя Андрея, напоминающего Андрея Болконского, которое можно отнести к сфере фантастического.
«Несуществующий рыцарь» автор толкует, как роман о «завоевании бытия» [16] - телесного - в случае с Агилульфом, осознанного - в случае с его оруженосцем Гурдулу. Рамбальд доказывает право на свое существование через дело, народ Курвальдии - через борьбу. Идея отсутствия и желания что-либо приобрести выражена яснее всего в главном персонаже - несуществующем рыцаре, желающем существовать.
Интересно, что даже расположение романов вносит определенный смысл в понимание трилогии. И. Кальвино предполагал разместить романы не по времени их написания, а по тому, к какой эпохе относится в них действие. Т. е. сначала должен был идти «Несуществующий рыцарь», затем «Раздвоенный виконт» и «Барон на дереве». Такое расположение восстановило бы не только хронологическую последовательность, но упорядочило бы фантастический элемент в романах. Если в «Несуществующем рыцаре» главного героя нет, то в остальных романах он как бы начинает постепенно появляться, сначала наполовину в «Раздвоенном виконте», а затем предстает «целиком» в «Бароне на дереве». Эти три этапа должны были, по мысли Кальвино, представлять «генеалогическое древо современного человека» и «ступени на пути к свободе» [17].
--------------------------------------------------------------------------------
Литература
3. Там же, с 457.
4. Там же, с 446.
6. Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу. Перевод с французского Б. Нарумова. М., 1997. С. 77.
8. Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу…, с. 70.
…, с 336.
10. Там же, с. 448.
11. Там же, с. 12.
…, с. 451.
15. Calvino I. Il barone rampante. Torino, 1965. P. 10.
16. Кальвино И. Наши предки..., с 457.