Сергей Шаргунов
Погиб поэт. К юбилею Федерико Гарсиа Лорки
http: //shargunov.com/publikacii/pogib-poet-k-yubileyu-federiko-garsia-lorki.html
В день рождения (ему сегодня 110) хочется вспомнить его смерть.
Лорку убили за политику.
Арестовали за политику.
Как Николая Гумилева. Казалось бы, два совсем разных человека. «Белый» мужественный и «красный» изнеженный. Но дихотомия снимается, если вспомнить, что оба были настроены против диктата и диктатом убиты (ибо мятежники). И грозным бруталом Гумилева не назовешь. Достаточно вспомнить, как он, промчав долгий путь, приехал к Анне Ахматовой, заглянул в щелку забора, увидел ее платье и, не дав о себе знать («как желтый одуванчик у забора»), тотчас устремился прочь. Можно проехать и дальше – до того общего поэтического знаменателя, где Лорка и Гумилев предстают экзотами, романтиками поверхностного слоя бытия, страстными скитальцами, ценителями острых красок, звериных воев, простонародных напевов, аристократичного струения луны, а гумилевский акмеизм перемигивается с лорковским едва ли не имажинизмом. Еще их сближали негры, очевидно, привлекая своей природностью, первозданностью, парной глиной облика и эмоций. Гумилев путешествует по Африке. Лорка выпускает сборник «Поэт в Нью-Йорке», где черные пантеры Гарлема так и сверкают в трудовом поту. Оба любили цыган… (Вспоминается гумилевское «У цыган»: «Девушка, смеясь, с полосы кремневой узким язычком слизывает кровь…») Оба любили несчастную любовь. (Лорка: «Апельсин и лимоны. Ай, разбилась любовь со звоном».)
И можно просто говорить о некотором презрении к реальности, когда предельная чувственность, упоение жизнью позволяет с хмельной легкостью отбросить всю ее, как звонкий кубок. Отсюда – если верить расстрельщикам – улыбочка Гумилева навстречу пулям или Лорка, отвернувшийся пренебрежительно.
Тела обоих поэтов зарыли в общих ямах. И это дало повод выстраивать версии о чудесном спасении: Фернандо Мариасу в романе «Волшебный свет» (про Лорку) и Андрею Лазарчуку с Михаилом Успенским в романе «Посмотри в глаза чудовищ» (про Гумилева).
развязке. Воля к краскам заканчивается победой одного единственного цвета – ослепительно-белого, в котором одновременно вспышка зачатия и выстрела, вмиг стирающего прежнюю жизнь. Разумеется, расстреливают поэтов по нелепой случайности. Какова бы ни была степень их участия в борьбе, законы войны на них не распространяются. «Погиб солдат» – и можно добавить: невольник чести или невольник каски. А поэт – невольник краски. Эгоцентрично перебирающий роскошную палитру в жажде последнего мазка, имя которому – абсолютное самоотречение.
Почему-то мало кто рассматривает важный феномен: политизированность эстетов. Читая Лорку, вспоминаешь то его идеологического антипода Гамсуна, то собрата по «левизне» Бабеля (через четыре года после Лорки Исаака Эммануиловича казнят в благословляемой обоими Советской России). Их роднит один и тот же прием – постоянное наложение слов с разной семантикой, сочетание несочетаемого, изготовление обжигающих стилистических коктейлей вроде «согбенных сердец», «безнадежного паруса» или «смешливой кобуры»… Не всегда гулкий оксюморон, чаще мелодичная метонимия, но вот психоделика неизменна. Через этот стиль (смещение и разрушение границ обыденного) и приоткрывается тип человеческой единицы, увлеченной политикой, но по мысли аполитичной, далекой от сует. Политика влечет как возможность преображать реальность фантазмами. Больше, участие в политике такой единицы – это форма тайного преодоления социума, издевка изнутри.
Есть версия, что Федерика Гарсиа Лорку убили, следуя личному приказу каудильо Франко. Такого мнения придерживается исследователь Ян Гибсон. Лорка поехал в Гранаду. И стал раздражителем, красной тряпкой для набыченного юга Испании. Сам генерал объяснял все прагматично: «В тот момент нужно было предвидеть любые ответные действия со стороны левых. Поэтому приходилось расстреливать самых видных среди них». Сразу после убийства имя Лорки было залито в Испании помоями. Книги запрещены на сорок лет, чтобы теперь, как водится, его памятник украсил центр Мадрида. Обывателю, подозреваю, и без того равнодушному, внушали, что это бездарь, агент зарубежа, «левый террорист» и вдобавок извращенец (за последнее и убитый). Все это было отчасти правдой, включая сюрреалистические отношения Лорки и Сальвадора Дали. Клевета была в главном. И вопреки этой клевете Лорка талантлив, как длинное лето. Рожденный в июне, в августе убитый.
Между тем для многих он стал символом. Красные лоскуты на рогах быка, строка, оборванная пулей, торжество через поражение. Кстати сказать, им бредили и поэты «советской оттепели». Евтушенко писал:
Когда убили Лорку, –
–
жандарм дразнил молодку,
красуясь на кобыле.
(Лорку незадолго до смерти привлекли к суду за стихотворение про жандармов, почти как сыктывкарца Савву Терентьева пытаются судить в наши дни за «антиментовскую» хохму в его ЖЖ.)
Странно, что Андрей Вознесенский, декларировавший: «Уроки Лорки – не только в его песнях и жизни. Гибель его – тоже урок. Убийство искусства продолжается», не сочинил что-нибудь вроде:
Не киснет бассейном
с хлоркой,
Лорка…
– зазорны в эпоху геронтократии, то есть «обожания бабок». Но почему-то, словно бы благодаря потешным и мнимо всесильным обстоятельствам антипоэтичности, он вдруг становится символично важен.
Поэт. Драматург. Прозаик. Художник-график. Музыкант.
Пускай усну нежданно,
усну на миг, на время,
на столетья,
умер,
что золотые ясли – эти губы,
что я товарищ западного
ветра,
что я большая тень моей
Вы на заре лицо мое закройте,
чтоб муравьи мне глаз
не застилали.
Сырой водой смочите мне
чтоб соскользнуло жало
скорпиона.
Ибо хочу уснуть я – но сном
осенних яблок –
Ибо хочу остаться я в том
ребенке смутном,
который вырвать сердце