МЮНСТЕР
Елена Георгиевна
Гессе и музыка
http://www.hesse.ru/articles/muenster/read/?ar=hm
Музыка и Герман Гессе связаны неразрывно. И если следовать определению Альберта Швейцера о том, что музыкант может быть в душе художником, то поэт Гессе по сути своей был музыкантом. Он лишь использовал для самовыражения слово.
Он был воспитан на домашней музыке, сам играл на скрипке и среди его друзей было много известных композиторов и музыкантов. Многие его стихотворения и прозаические произведения, так или иначе, посвящены классической музыке, знатоком и тонким ценителем которой он являлся. Особенно преклонялся Гессе перед Моцартом и Бахом. "Волшебная флейта" Моцарта была его самым любимым музыкальным произведением. Владея в совершенстве гармонией поэтической прозы, отличавшейся также прозрачностью акварели, Гессе искал гармонию и в музыке, вернее сказать, гармония совершенной музыки способствовала созданию гармонии и в его произведениях.
Любое нарушение гармонии глубоко ранило Гессе. На страницах его произведений мы находим следующие строки: "Такая милая, приятная, даже красивая дама, (...) в моем присутствии неумелыми, но сильными руками изнасиловала и прикончила прелестнейший менуэт восемнадцатого века. Я пришел в ужас, сидел подавленный, красный от стыда, но никому и в голову не пришло, что случилось что-то дурное, я был один в своих нелепых претензиях" [8, с. 150]. Гессе не мог слушать музыку равнодушно, во всем сквозили эмоции - или "счастливое забытье" и "сладостные мечты", полный уход в себя или уход в себя, но "не счастливо - мечтательно, а печально и наконец зло..." [8, с. 205]. От исполнителей классической музыки он, по его словам, помимо исполнительского мастерства ждал "собственно малого - сердца, нутра: необходимости, живой потребности, накала душ, ждущих от искусства освобождения" [8, с. 122].
Гессе затрагивала такая игра музыкантов, когда казалось, что играющий человек "знает, что в этой музыке заключено какое-то сокровище, и теперь он борется, бьется, сражается за него, как за собственную жизнь" [7, с. 265]. По его словам, он не слишком понимал в музыке с точки зрения профессиональной, но именно к этому способу самовыражения он инстинктивно тяготел с детства и "музыкальное в себе воспринимал как нечто само собой разумеющееся" [7, с. 265].
Он и сам пробовал сочинять музыку, стараясь выразить в ней то, что не мог сказать словами. Он писал по этому поводу: "Выразить эти мысли и настроения казалось мне возможным при посредстве сказки, причем высшую форму сказки я усматривал в опере - потому, надо полагать, что магии слова в пределах нашего оскверненного и умирающего языка я уже не доверял, между тем как музыка все еще представлялась мне живым деревом, на ветвях которого и сегодня могут произрастать райские плоды. Мне хотелось осуществить в моей опере то, чего никак не удавалось сделать в моих литературных сочинениях: дать человеческой жизни смысл, высокий и упоительный" [2, с. 47]. Гессе не удалось завершить свою оперу, он понял, что стремился в ней к тому, что "давно уже наилучшим образом осуществлено в "Волшебной флейте" [2, с. 47].
Так же проникновенно писал он и о самой музыке, которую называл "самым женственным и сладчайшим из искусств" [9, с. 118]: "... и вдруг я вспомнил забытую мелодию того пиано, она, сверкая, поднялась во мне, как маленький мыльный пузырь , блеснула, уменьшенно и ярко отразив целый мир, и снова мягко распалась. Если }r` небесная маленькая мелодия тайно пустила корни в моей душе и вдруг снова расцвела во мне всеми драгоценными красками прекрасного своего цветка, разве я погиб окончательно?" [8, с. 220].
Классическую музыку Гессе считал "экстрактом и воплощением нашей культуры, потому что она - самый ясный, самый характерный, самый выразительный ее жест", потому что в этой музыке мы владеем "наследием античности и христианства, духом веселого и храброго благочестия, непревзойденной рыцарской нравственностью" [5, с. 99]. Вся остальная музыка у Гессе восторга не вызывала, хотя за джазовой музыкой он все же признавал право на существование, называя ее праздником чувств и раскрепощенного природного естества человека.
Гессе считал, что по благосостоянию музыки в государстве можно судить о благосостоянии культуры: "Если музыка деградировала, то это было верным признаком гибели правления и государства" [5, с. 89]. Музыка благоустроенного века "спокойна и радостна, а правление ровно. Музыка неспокойного века взволнованна и яростна, а правление ошибочно. Музыка гибнущего государства сентиментальна и печальна, а его правительство в опасности".
Музыка для Германа Гессе являлась путем к поэзии. В сказке "Поэт" он описывает учение начинающего поэта: "Мастер не говорил ему почти ни слова, только молча обучал его искусству играть на лютне, пока все существо ученика не прониклось музыкой. (...) по происшествии года Хань Фу почти в совершенстве овладел игрой на лютне, зато искусство поэзии стало в его глазах еще трудней и возвышенней" [5, с. 439-440]. Затем ученик овладел игрой и на других музыкальных инструментах и только позже стал сочинять стихи по указаниям Мастера. Он овладел "искусством говорить вещи на первый взгляд простые и неприметные и, однако, волновать ими души слушателей, как ветер гладь воды. (...)... но для слушателей это было не одно лишь солнце, или игра рыб, или шепот ив; нет, казалось, будто всякий раз небо и мир гармонически звучат, сливаясь на миг в совершенной музыке..." [5, с. 439- 440].
Музыкальность лирики Гессе можно рассматривать как осознанный элемент творчества поэта, важнейшую особенность его поэтического стиля. Гессе творил музыку слова. Особенной музыкальностью отличаются его ранние стихотворения из сборника "Романтические песни" (1899) и "Стихотворения" ( ). Многие из них положены на музыку известными немецкими композиторами. Так, стихотворение "В тумане" насчитывает около 15 различных вариаций. Переложению на музыку способствовали четырехстрочная структура стихотворений, способ рифмовки, их особая песенная мелодичность. В качестве примера хотелось бы привести два стихотворения Гессе. Уже упомянутое, "В тумане", и стихотворение посвященное любимой девушке "Элизабет":
"Im Nebel"
Seltsam im Nebel zu wandern!
Einsam ist jeder Busch und Stein,
Kein Baum sieht den andern,
Jeder ist allein.
Voll von Freunden war mir die Welt,
als noch mein Leben licht war,
Nun, da der Nebel fällt,
Ist keiner mehr sichtbar.
Wahrlich, keiner ist weise,
Der nicht das Dunkel kennt,
Das unentrinnbar und leise
Von allen ihn trennt.
Seltsam, im Nebel zu wandern!
Kein Mensch kennt den andern,
Jeder ist allein.
"Elisabeth"
Wie eine weiße Wolke
Am hohen Himmel steht,
So licht und schön und ferne
Bist du, Elisabeth.
Die wolke geht und wandert,
Kaum hast du ihrer acht,
Und doch durch deine Träume
Geht sie bei dunkler Nacht.
Geht und erglanzt so selig,
Daß fortan ohne Rast
Du nach der weißen Wolke
Ein süßes Heimweh hast.
Музыкой наполнена каждая строчка этих стихотворений. И если музыка является движением звуков в пространстве и времени, то, как считает один из исследователей творчества Г. Гессе - Вернер Дюрр, то же самое можно сказать о стихотворении, о лирике. Потому что звучание произнесенного слова сравнимо со звучанием сыгранных или спетых тонов. Хотя самая сокровенная музыка живет, по словам Дюрра, не в тонах и словах, а в чем-то неуловимом, неслышимом, что воспринимается лишь чувствительной душой (с. 30).
Любя музыку, Гессе не довольствовался только мелодикой своих стихотворений. Знание музыкальной композиции он воплощал и в своих прозаических произведениях, таких как "Игра в бисер", "Сиддхартха", "Степной волк". Это произведение Гессе многие литературные критики, да и он сам, называли "сонатой в прозе".
Он оттачивал свой язык, пытаясь выразить невыразимое, восклицая в минуты отчаяния: "Будь я музыкантом, я без труда мог бы написать двухголосую мелодию, мелодию, состоящую из двух линий, из двух тональностей и нотных рядов, которые бы друг другу соответствовали, друг друга дополняли, друг с другом боролись, друг друга обусловливали, во всяком случае, в каждый миг, в каждой точке ряда находились бы в теснейшем и живейшем взаимодействии и взаимосвязи" [8, с. 187]. Эту двухголосность и "вечно движущуюся антитезу, эту двойную линию" и стремился выразить Гессе с помощью слов, пытаясь снова и снова, стремясь достичь невозможного, недосягаемого. Он хотел бы "найти выражения для двуединства", хотел бы "написать главы и периоды, где постоянно ощущалась бы мелодия и контрмелодия, где многообразию постоянно сопутствовало бы единство, шутке серьезность" [8, с. 187]. Единственно в этом состояла для него жизнь - "в таком раскачивании между двумя полюсами, в непрерывном движении туда и сюда между двумя основами мироздания" [8, с. 187]. Гессе сознавал, что ему не удастся "пригнуть оба полюса жизни к друг другу, записать на бумаге двухголосность мелодии жизни" и все же, следуя "смутному велению изнутри", он снова и снова отваживался на такие попытки [8, с. 189].
По его словам, "только в чистой лирике возможно порою достичь того блаженного совершенства, того преисполненного жизни и чувства идеала формы, которые составляют, лишь таинство музыки" [3, с. 42].
Забота об "идеале формы" была для Гессе одной из главнейших. Он очень строго относился к редактированию своих произведений и защищал каждую букву, считая, что ее отсутствие если и не нарушит смысла высказывания, то изменит нечто другое. Он писал: "Произнесите фразу вслух - и Вы убедитесь, что совершенно изменится ритм, мелодия. Пропущенная буква преображает фразу, делает ее совсем иной, но не по смыслу, выражаемому ею, а по музыкальности звучания. А музыка, конкретно и совсем особо - музыка прозы, одно из немногочисленных воистину магических, воистину волшебных средств, имеющихся у литературы и поныне" [3, с. 153]. Гессе считал, что "крошечные прибавленные или опущенные слоги, поддержанные, когда необходимо, пунктуацией, несут чисто поэтические или, точнее музыкальные функции и значения" [3, с. 153].
стихотворения, которые положили на музыку около 300 знаменитых и малоизвестных композиторов, а общее число вариаций достигло 813. (6. 2. 2 с. 93).
Сам Гессе относился к переложению своих стихов на музыку со смешанным чувством. Он считал, что если стихотворение нуждается в этом, значит оно не настолько совершенно, а если оно и без всякой музыки может вызывать у слушателя определенные чувства и ассоциации, то его незачем озвучивать. По мнению Гессе, лишь изредка бывает так, что стихотворение и музыка могут дополнять друг друга столь совершенно, что не затмевают, а лишь подчеркивают достоинства друг друга. (6. 2. 2. с. 96)
Гессе полагал, что на музыку можно легко переложить только простые стихотворения, с традиционными мотивами. Чем стихи индивидуальнее и оригинальнее, тем больше трудностей представляют они для композиторов. (с. 97).
Иммо Шнайдер, один из исследователей творчества Гессе, считает, что тот отчасти прав в своем утверждении, если рассматривать, что более поздняя лирика поэта перелагалась на музыку в меньшей степени. Для позднего периода творчества Гессе характерно большое количество философских стихотворений, отличающихся большей индивидуальностью, чем ранние, песенные стихотворения. Именно эти стихотворения ложились на музыку как песни и предназначались для исполнения с музыкальным сопровождением.
По мнению Иммо Шнайдера, философская лирика Гессе, в частности, стихотворения периода "Игры в бисер" не подходят для исполнения одним голосом под аккомпанемент фортепьяно, но зато хорошо звучат в исполнении многоголосого хора - а - капеллы с оркестровым сопровождением (с. 106). Иными словами, любые стихотворения Гессе легко ложатся на музыку, но требуют соответствующего музыкального сопровождения, соответствующего голосового исполнения.
нюансов. Некоторые отрывки из "Степного волка", по его мнению, могли бы, в свою очередь, вдохновить df`gnb{u композиторов (6. 2. 2. с. 106).
Объяснение большому количеству вариаций тех или иных стихотворений Гессе можно найти в высказывании музыкального и литературного критика А. Сохора (статья "Поэзия и музыка"), считающего, что "образное содержание любого подлинно поэтического произведения, и его стиль многосторонни, можно сказать, неисчерпаемы для познания. Поэтому сколько бы истолкований они не получили, всегда останется возможность для нового, раскрывающего такие стороны произведения, которые ускользали от взора прежних истолкователей (6. 1. 2 с. 13).
По мнению Сохора, "в вокальном произведении музыка становится не только равноправным, но и ведущим участником союза с поэзией лишь тогда, когда воплощает не только текст стихотворения (это иллюстративность), но и его подтекст. А он, в свою очередь, тоже имеет разные аспекты и оттенки, тоже неисчерпаем" (6. 1. 2. с. 14). Сохор называет композитора "сотворцом" поэта, а не музыкальным "переводчиком".
языковой форме, усиливает его музыкальность и передаваемое поэтом настроение, концентрирует внимание слушателя на содержании и достоинствах стихотворения (6. 2. 2. с. 103).
Если композитор не должен быть только "музыкальным переводчиком", то задача поэта-переводчика также неизмеримо сложна. Как отмечает Вернер Дюрр, переводчик должен обладать абсолютным слухом, чтобы прочувствовать ритм и звучание, мелодику языка, с которого он переводит. (6. 2. 1. с. 8). Можно добавить, что переводчик должен услышать музыку, созданную поэтом и постараться передать ее словами своего языка. И если задачей композитора является большей частью передача настроения и ассоциаций, вызываемых ритмом стихотворения, то поэт-переводчик должен передать не только это настроение, не только тональность и мелодию, но и найти слова, в полной мере отражающие содержание стихотворения и скрытый подтекст. И в этом ему могла бы помочь музыка к стихотворению.
не вправе искажать смысл стихотворения, как это нередко происходит со многими переводами стихотворений Гессе на русский язык.
Лирика и музыка неразделимы и подвластны одним законам. Они с одинаковой силой затрагивают сокровенные струны нашей души, вызывая одни и те же ощущения и образы. И мы вместе с Гессе готовы в священном трепете внимать музыке вселенной, чтобы, в первую очередь, понять самих себя.