Николай Мотовилов
Модернизация истории в произведениях Фейхтвангера
Семь искусств
№ 4(41) - апрель 2013
Я ограничусь тем, что буду излагать пережитое мною так честно, то есть так субъективно, как только возможно, без притязаний на объективность.
Лион Фейхтвангер
Лион Фейхтвангер был крупнейшим в немецкой литературе ХХ века (наряду с Генрихом Манном) мастером исторического жанра. Диапазон тем, к которым обращался Фейхтвангер, охватывает период от библейских времен («Иеофай и его дочь») до ХХ века. Историческими писатель считал и те произведения, в которых речь идет о событиях современной ему жизни (драма «Томас Вендт», трилогия «Зал ожидания», повести «Братья Лаутензак» и «Симона»). Он был вправе считать их историческими, ибо основная тема всех этих произведений без исключения одна – тема исторического прогресса.
В книге «Дом Дездемоны» писатель определяет исторический роман как произведение, в котором «время действия отделено решающим событием от времени написания»[1]. Таким событием, например, для «Семейства Оппенгейм» было 30 января. «Лион Фейхтвангер – историк, - замечает Генрих Манн. – Романы, материал для которых дает современность, он обдумывает и рассматривает как романы о прошлом, о событиях, имеющих определенное продолжение в истории».[2]
в его романах? Так, в романе «Лисы в винограднике» арест Бомарше предшествует публичной постановке «Фигаро» и оба эти события происходят на несколько лет раньше, чем это было в действительности. Отдельные подробности суда над Зюсом у Фейхтвангера не соответствуют тому, о чем повествуют исторические документы: Зюс был осужден за государственную измену, а не за сожительство с христианками. Что касается Лже-Нерона, о котором историки лишь упоминают вскользь, не сообщая даже его настоящего имени, то все обстоятельства, сопутствующие его возвышению и падению, являются плодом авторского вымысла.
Точно так же, описывая Иудейскую войну, Фейхтвангер в некоторых частностях расходится с Иосифом Флавием: он, например, ни словом не упоминает о борьбе между зелотами и сикариями Менахема в начале восстания. Запись устных преданий, впоследствии составивших Мишну, началась не сразу после разрушения Храма, а гораздо позднее. Восстания евреев, происходившие в начале II века за пределами Палестины, перенесены в Иудею. Наконец, развитие христианства как новой религии – сложный и длительный процесс, не укладывающийся в рамки событий, описанных в «Иосифе». Независимо от иудео-христиан, сторонниками новой веры становились тысячи язычников, живших далеко от Иудеи и никогда не исповедовавших иудаизм. Фейхтвангер же представляет иудаизм едва ли не единственным источником христианства, а само появление новой религии – результатом богословских споров, различного понимания основной задачи иудаизма раввинами «националистической» Ямнии и «космополитической» Лидды.
Фейхтвангер, по его собственным словам, «всегда старался нарисовать верную до малейших деталей картину современной ему действительности, но никогда не заботился о том, чтобы его изображение в точности соответствовало историческим фактам»[3]. Упоминание о современной действительности в статье, посвященной историческому роману, не случайно. В этой же статье писатель высказывает мысль о неразрывной связи между историческим жанром и темами современности: «Я не могу себе представить, чтобы серьезный романист, работающий с историческим материалом, мог видеть в исторических фактах что-либо другое, чем средство отдаления, символ, средство максимально верной передачи собственного мировоззрения писателя, его собственного ощущения жизни, его времени»[4].
Аналогичные суждения мы находим в опубликованных после смерти Фейхтвангера фрагментах его книги «Дом Дездемоны»: «Настоящие писатели в своих сочинениях, имевших предметом историю, всегда хотели только высказать современное, свое отношение к своему времени, свой опыт пережитого».[5] И далее: «Так поступали и Шекспир, и Гете, и Скотт. Воссоздание прошлого никогда не было для них самоцелью, но всегда лишь средством отображения того, что пережито в их век».[6]
Итак, исторические факты – «средство отдаления».
«отдаление» Фейхтвангер считал возможным потому, что в его представлении законы, определяющие ход истории, были и остаются «неизменившимися и неизменяемыми».[7] По его мнению, перед человеком времен французской революции, или средневековья, или I века новой эры стояли те же проблемы, что и перед человеком 30-х – 40-х годов XX века. И основная задача писателя, обратившегося к историческому жанру, состоит в том, чтобы показать эти «неизменившиеся и неизменные» законы истории «в их проявлениях»[8].
Эта целевая установка обусловила ряд характерных свойств художественного метода Лиона Фейхтвангера.
Первое из них – склонность автора к историческим аналогиям. В статье «О смысле и бессмыслице исторического романа» (“Von Sinn und Unsinn des historischen Romans”) он проводит параллель между Иозефом Зюсом и Вальтером Ратенау, выделяя как главное в их облике – «путь… от действия к бездействию, от деяния к созерцанию, от европейского к индийскому мировоззрению».[9]
В послесловии к «Лисам в винограднике» автор характеризует франко-американскую коалицию XVIII века и антигитлеровскую коалицию XX века как явления одного порядка. Точно так же для Фейхтвангера было вполне приемлемым перенесение в I век «конфликта между национализмом и интернационализмом»[10] в душе современного человека. Автор «Еврея Зюса» и «Иосифа» считал, что «временная дистанция»[11] помогает сохранить необходимую для художника объективность: «Если я попытаюсь воплотить эту тему в форме романа о современности, то боюсь, как бы личные антипатии не затемнили и не исказили моего изображения»[12].
Обращение к историческому прошлому было характерно для целого ряда немецких писателей 20-х и 30-х годов, то есть периода накануне и после установления фашизма (Бехер, Брехт, Вольф, Бредель). Что касается Лиона Фейхтвангера, то, как уже сказано, основным мотивом, побудившим его работать в жанре исторического романа, была потребность во «временной дистанции». Отсюда вторая особенность его художественного метода – стремление показать современную жизнь с позиций историка – наблюдателя.
«Успех», Фейхтвангер создает или стремится создать «временную дистанцию». В «Успехе» это достигается при помощи публицистических отступлений, написанных в форме «исторических справок».[13] В этих отступлениях автор часто употребляет выражения «в те годы»[14], «та эпоха»[15] и т. п. по отношению к 20-м годам 20-го столетия, т. е. к тому времени, когда писался роман. Благодаря «историческим справкам» читатель получает возможность взглянуть на описываемые события со стороны, из будущего, когда 20-е годы станут казаться эпохой «первобытных форм культуры».[16] Но уже в романе «Семейство Оппенгейм» Фейхтвангер отказывается от этого приема. Даже в публицистических отступлениях «Успеха» он не оставался бесстрастным наблюдателем; доказательством может служить, например, подбор статистических данных, характеризующих состояние Германии того времени, в 14 главе 2-й части романа. В 1933 году окружающая обстановка тем более не позволяла ему писать о фашизме как явлении прошлого и брать на себя роль летописца из XXI века.
Третья особенность художественного метода Фейхтвангера – так называемая модернизация истории. В чем она проявляется?
Естественно, что когда типичная для нового времени проблема по воле автора становится и разрешается на фоне событий отдаленной исторической эпохи, то вместе с ней переносятся в прошлое многие конкретные понятия, свойственные новейшему времени. В «Иосифе» и еще более в «Лже-Нероне» это особенно заметно вследствие того, что Фейхтвангер сознательно вводит в повествование анахронизмы как стилистическое средство. Так в «Иосифе» римский военачальник Тиберий Александр именуется маршалом, центурион Педан – капитаном (то же – в «Лже-Нероне»: капитан Требоний, полковник Фронтон); кельтов и германцев автор называет англичанами и немцами; царь Агриппа говорит об «артиллерии»;[17] неоднократно в авторской речи встречается современное слово “Pogrom”[18]; мастерская Нахума названа фабрикой. В отдельных формулировках, вкладываемых автором в уста древних римлян, легко узнать тезисы и лозунги, имевшие хождение в Германии 30-х годов (например, сравнение «произнесенного» и «написанного» слова[19]). На страницах «Иосифа» мы находим такие выражения и термины, как «бойкот»[20], «прожиточный минимум»[21], «вооруженный мир»[22], «партия порядка»[23], «полицейская акция»[24] и т. д. Можно было бы привести десятки примеров такого рода.
Значит ли это, что обстановка, в которой живут и действуют герои исторических романов Фейхтвангера, чисто условна? Значит ли это, что в «Иосифе» и «Лже-Нероне» Фейхтвангер показал борьбу между общественными группами Германии и дал лишь другие имена своим современникам, что каждый из героев «Иосифа» и «Лже-Нерона» имеет свой определенный прообраз? Можно ли рассматривать «Иосифа» и «Лже-Нерона» как памфлеты на национал-социализм, как произведения, в которых исторический элемент играет роль весьма условной декорации, такой же, как, например, в «Балладе об императоре Нероне» (“Bankelballade von Kaiser Nero”) Эриха Вайнерта?
Действительно, употребление современных терминов для обозначения явлений античного мира придает историческим романам Фейхтвангера памфлетную окраску. Это верно в особенности по отношению к «Лже-Нерону»: многие подробности наводнения в Апамее и «ночи 15 мая»[25] напоминают о поджоге рейхстага и ночи 30 июня. (В «Лже-Нероне» модернизация истории проводится более последовательно, чем в «Иосифе», ибо в основу этого романа положены события, о которых исторические источники, и то немногие, упоминают лишь бегло, события, трактовка и оценка которых целиком зависит от воли автора). Более того: из XX века перенесены в I век не только отдельные термины и ситуации, но и некоторые черты духовного облика героев «Иосифа». Последовательный материализм Иоанна, внутренняя борьба между «писателем» и «политиком», между «созерцателем» и «деятелем» в Иосифе – все это для I века явный анахронизм, равно как понимание рядовыми христианами (Яков из Секаньи) космополитической миссии их учения – для того времени, когда не было еще написано первое из евангелий. Однако считать «Иосифа» и «Лже-Нерона» только памфлетами – значит обеднять и упрощать идейное содержание и значение этих произведений.
том, какую роль в жизни героев «Иосифа» играет религия. Мысль о мести Ягве за разрушение Храма ускоряет смерть Тита; скептик и трезвый политик Домициан также вынужден считаться в своих действиях с иудейским богом (именно с богом, а не с народом Иудеи!) как с серьезным противником. Вспомним сцену свержения Домициана. По словам историка Шлоссера, император был убит после длительной самозащиты. Иначе выглядит смерть Домициана в романе Фейхтвангера «Земля обетованная»: император уверен, что он побежден Ягве, и поэтому не оказывает сопротивления. Автор счел себя вправе отказаться в данном случае от точной передачи исторического факта, ибо в деятельности Домициана борьба с Иудеей, еще не оправившейся от нанесенного ей Веспасианом и Титом поражения, едва ли могла играть такую большую роль, какую отводит этой борьбе Фейхтвангер в романе «Земля обетованная». Но сама мотивировка поведения Домициана вовсе не заимствована из XX века. Если Рим – это «Третья империя», то Домициан – один из «вождей» этой «империи». Можно ли представить себе, чтобы Гитлер и его сторонники когда-нибудь руководствовались в своей политике мотивами, подобными тем, которые двигали Домицианом? Можно ли думать, что 20 июля 1944 года они отдали бы власть так легко, как это сделал Домициан в романе Фейхтвангера? Разумеется, нет!
Другой пример. Ученые Ямнии, вступая в борьбу с нарождающимся христианством, находят простое средство, которое поможет последователям Гамалиила отмежеваться от христианской секты и оттолкнет от нее колеблющихся: они изменяют текст одной из молитв, придавая ей антихристианский смысл: «…ибо такую молитву еретики вряд ли смогут произнести, вряд ли они прибавят к такой молитве: «истинно»[26]. И это средство оказывается действенным. Могло ли что-либо подобное произойти в наше время? Нет, это могло произойти лишь в ту эпоху, когда вера в бога, в силу слова и молитвы была правилом без исключений.
Еще один пример. Сенатор Приск выступает в защиту весталки Корнелии. «Если бы действительно одна из весталок, - доказывает он с коварной логикой, - запятнала себя такой виной и тем вызвала бы гнев богов и на сенат, и на народ, и на особу императора, то разве мог бы господин и бог Домициан одержать блистательные победы в сарматском походе?»[27] Слово «логика» употреблено здесь не случайно: рассуждение Приска действительно было логичным в то время, когда религия безраздельно господствовала в сознании громадного большинства людей. Можем ли мы представить себе подобного рода логический довод для современного политического деятеля? Нет, не можем.
«Дом Дездемоны», можно сказать, что к модернизации истории в смысле механического перенесения настоящего в прошлое автор «Иосифа» относился отрицательно. Так, он отказывает романам Мадлен де Скюдери в праве называться историческими романами именно потому, что «историзм» де Скюдери сводится к механическому перенесению в античную эпоху быта и нравов XVII века: «Писательница ссылается на Геродота, Ксенофонта, Юстина, Ливия. Но ее всемирная история состоит из одних только пошлых любовных историй и кроваво-элегантных дуэлей… В «Клелии», романе из времен Тарквиния… ведутся разговоры, полные галантных острот, дамы смотрят со стен Рима на дуэли между кавалерами – роялистами и кавалерами – республиканцами. К роману приложена «Carte de tendre» («Карта любви»). А к своему «Киру» г-жа Скюдери прилагает «ключ», в котором указано, какие особы при дворе Людовика 14 подразумеваются под теми или иными персонажами романа»[28].
Эпоха, описываемая в «Иосифе», отнюдь не тождественна эпохе, в которую создавался «Иосиф». А это означает, что Фейхтвангер и не думал отрицать «объективные закономерности исторического развития». Однако приведенное в начале высказывание Фейхтвангера о «неизменности» законов истории свидетельствует о том, что он не признает диалектического характера этих законов.
«неизменившиеся и неизменные» исторические закономерности? Можно ли утверждать, как это сделала, например, О. Немеровская, что «в основу своего осмысления фактов прошлого Фейхтвангер кладет экономику»?[29]
Сам писатель отвечает на этот вопрос так: «Я не фаталист, а также и не марксист, который верит, будто одни экономические законы правят миром. Я также не индивидуалист, который полагает, что каждый человек может быть господином своего будущего. Но объективно эти три теории в совокупности составляют понятие судьбы. Случайность играет столь же большую роль, как и потребности человечества – социальные, сельскохозяйственные, промышленные. И наконец, собственные физические, нравственные и духовные качества человека помогают ему формировать события и действовать заодно с экономикой, а не вопреки ей».[30]
в характерах героев, а также на некоторые бытовые детали и частности, но не на общую картину показываемой эпохи.
Примечания
[1] “Das Haus der Desdemona”, Rudolstadt, 1961, s. 118 (далее “Haus” и номер страницы)
« Zu seinem 70. Geburtstag. Worte seiner Freunde», Rudolstadt, 1954, s. 20.
“Centum opuscula”, Rudolstadt, 1956, s. 512, далее «С. Ор.» и номер страницы..
[4] Там же, 510.
[5]« Haus», 145.
[6] Там же, 146.
“Die Fuchse im Weinbery”, Berlin, 1952, s. 844.
[8]Там же.
[9] «С. Ор.», s. 511.
[10] Там же, 536.
[13] “Erfolg”, Berlin, 1954, s. 213.
[14] Там же,545.
[16] Там же.
«Der jüdische Krieg», Rudolstadt, 1954, s. 96 ; далее “Krieg” и номер страницы.
[18] Там же, 91.
«Das gelobte Land», Rudolstadt, 1954, s. 82, далее “Land” и номер страницы.
[20] «Die Söhne», Rudolstadt, 1954, s. 578, далее «Söhne» и номер страницы.
[21] Там же, 148.
“Krieg”, 117.
[24] Там же, 253.
[25] “Der falsche Nero”, Rudolstadt, 1956, s. 317.
[26] «Söhne», 348.
“Land”, 200.
[28] « Haus», 44-45.
[29] Журнал «Звезда», 1936, №6, стр. 232
[30] «С. Ор.», 399.