Приглашаем посетить сайт

Михайлов В. В.: Концепция Библии в романе Т. Манна "Иосиф и его братья"

В. В. Михайлов
Чувашский госуниверситет


КОНЦЕПЦИЯ БИБЛИИ В РОМАНЕ Т. МАННА
«ИОСИФ И ЕГО БРАТЬЯ»

ВЕСТНИК Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского Серия ФИЛОЛОГИЯ
Издательство ННГУ
Место издания Нижний Новгород
№ 1, 2001 , http://www.vestnik.unn.ru/nomera?jnum=26
http://www.unn.ru/pages/e-library/vestnik/9999-0196Westfilol20011(3)/16.pdf

концептуальной основы и традиций мировой культуры в тетралогии об Иосифе — А. А. Федоров, М. С. Кургинян, Б. Л. Сучков, Н. С. Павлова, С. К. Апт, К. Егер,Э. Кайати.

Появление в печати романа-тетралогии на библейский сюжет об Иосифе, проданном в рабство своими братьями, было закономерно связано с особенностями развития исторической прозы в немецкой литературе 30–40-х годов XX века [1]. Однако существовала и более глубокая преемственность, которую не преминул отметить Т. Манн в докладе, посвященном тетралогии «Иосиф и его братья» и прочитанном перед студентами Принстонского университета: подобная творческая идея возникла в сознании И. В. Гете уже в XVIII веке, однако не была реализована [2].

Работая над тетралогией, Т. Манн осознавал, что является новатором в этой области. «Смелость вопреки скованности, — писал он, — наполнение традиции волнующей новизной — вот в чем видит он (художник. — В. М.) свою цель и свою первейшую художественную задачу, и мысль о том, что «этого еще никто и никогда не делал», неизменно служит двигателем всех его творческих усилий» (2,702).

Показать события прошлого, настоящего и будущего как единый процесс, подчиненный диалектической закономерности, — такова творческая установка Т. Манна. Реализация этой задачи осуществляется, во-первых, через создание эпического стиля, который объединяет в себе различные культурно-исторические пласты и представляет все человечество как нечто единое (2,710); во-вторых, воплощением в тетралогии свойственной Ветхому Завету идеи — развития земного и божественного, в котором стремления этих сфер к высшим целям переплетаются между собой (2,713).

Библия становится для писателя историческим документом, зафиксировавшим процесс познания божественной воли. Т. Манн показывает, что рост самосознания личности во многом определил направленность исторических событий. Притязание человеческого «я» на роль центра мироздания является предпосылкой открытия Бога, и пафос высокого назначения «я» с самого начала связан с пафосом высокого назначения человечества (2,712), — так объясняет причины создания Библии Т. Манн.

обетований. В ней повествуется о том, как Адаму и Еве после грехопадения возвещается спасение в будущем, или Протоевангелие. Ною после потопа обещается новый порядок в мире. Еще более характерно обетование, данное Аврааму и возобновленное Исааку и Иакову: оно распространяется на весь народ, который произойдет от них, и означает, что между Израилем и Богом его отцов существуют особые исключительные отношения [3]. Разделение истории на отдельные периоды, в которых человек, соответственно его послушанию, испытывает ту или иную степень близости к Богу, толкователи Библии называют диспенсацией. В Святом Писании, с их точки зрения, есть восемь таких периодов: Едемский (Быт. 1, 28), Адамов (Быт. 3, 15), Ноев (Быт. 9, 1), Авраамов (Быт. 15, 8), Моисеев (Исх. 19, 25), Палестинский (Втор. 30, 3), Давыдов (2 Цар. 7, 16), Новый (Евр. 8, 8). Каждый из названных периодов библейской истории включает обетования и пророчества о Христе, нашедшие исполнение в его рождении и делах во время его первого пришествия [4].

Художник сосредоточил свое внимание на Авраамовом завете, историю которого излагает первая книга Бытия. Главный герой тетралогии, Иосиф, помнит о предыдущих библейских событиях, однако началом своей собственной духовной и физической жизни он считает семью урского странника, выведенную из Халдеи (1,343). Эту особенность еврейского сознания отмечает богослов Л. Буйе в книге «О Библии и Евангелии»: «В глазах народа Авраам останется первым, кто услышал божье слово, и первым, кто уверовал в его обетование... Еврейский народ произошел от божественного слова, которое врывается в историю Израиля» [5]. В данном высказывании достаточно четко выражена мысль о том, что источником творческого начала является мир небесный. Для Т. Манна становится более важным иной аспект обозначенной идеи — способность человека воспринять божественный замысел.

Рефлектирующее сознание, индивидуальный опыт, духовная забота о человечестве — эти понятия близки по значению в толковании писателя. В главе «Как Авраам открыл бога» подробно повествуется о том, как патриарх усомнился в том, что нужно поклоняться Земле, Солнцу, Луне и посвятил своё богоискательство самому Высшему (1,343).

Таким образом, Библия становится хранительницей гуманистических ценностей, созданных усилиями божества и человека. Для доказательства тезиса о диалектике земного и божественного писатель вспоминает драматичный эпизод, где Авраам должен по повелению Бога принести в жертву своего любимого сына Исаака (Быт. 22, 1–13). По мысли писателя, здесь мы видим человека, настолько далеко ушедшего в познании Бога, что он расстается с отжившим обычаем, выполняя волю божества, которое стремится приподнять — и уже приподняло нас — над подобными предрассудками. В книге Бытия был зафиксирован момент, когда Авраам отказался (курсив мой. — В. М.) заклать своего сына, Исаака, заменив человеческую жертву животным (2,714). Возникновение библейских преданий связывается философом с индивидуальным опытом суверенной личности, которая испытала на себе божественную благодать.

Б. Н. Пушкарь, автор «Священной библейской истории», напротив, полагает, что в данном эпизоде, символизирующем воскресение Господне и великую голгофскую жертву, которая была совершена ради спасения всего человечества от греха, проклятия и жертвы, главным является не сопротивление отжившему обычаю, а готовность человека подчиниться божеству: «Послушание Исаака здесь является вере Авраама, и оба они проявляют героизм духа и непоколебимость веры в Бога», — подчеркивает автор [6]. Т. Манн концентрирует свое внимание при толковании последнего восьмого богоявления Авраама не столько на символически-пророческом значении этого эпизода (жертвоприношение Исаака как символ жертвы Христовой), сколько на признании уникальности духовного опыта отдельной личности, запечатленного в Библии.

— именно этот момент привлекает Т. Манна, трактующего своё произведение как роман-притчу, «символический образ человечества» (1,56). Писатель также, подобно Б. Н. Пушкарю, переносит акцент с реально-исторического на условно-аллегорическое толкование эпизода с жертвоприношением Исаака, но его внимание приковано к становлению человеческой личности. Подобная двуплановость мировосприятия (эмпирическое — духовное), воссозданная в романе, служит своеобразной «надстройкой», помогающей установить контакт с миром духовным, раскрывающим глубокую правду о человеке [7]. Особенность концепции Библии Т. Манна заключается в том, что в романе показана специфика возникновения новых знаний как восприятие и переоценка старых представлений и традиций.

Обретение гармонии, целостности мироощущения достигается через «достраивание», переосмысление и частичное разрушение традиционной картины мира, обретённой в сфере духа. В тетралогии доказывается, что Библия также подчинена этому процессу и является отражением изначальной сложности и противоречивости духовного опыта, направленного на богопознание. Важной составляющей концепции Т. Манна стала мысль о том, что рассказчики вносили в библейский текст эпизоды, исключая существовавшие ранее.

Двойственность, неоднозначность человеческого существа заставляют автора тетралогии обратиться к истокам зарождения цивилизации. Библейские предания служат писателю опорой, ориентиром в бездонном колодце прошлого. История урского странника, вавилонская башня, всемирный потоп, Атлантида, исчезнувший континент Лемурия, гностическая легенда о душе — таковы основные «пункты» путешествия к началам всех начал, среди которых Библия является лишь промежуточной точкой.

«Праслой», древнейший пласт библейской истории, принадлежит к истории о всемирном потопе. Повествователь полагает, что слово «первоисточник» в отношении вавилонских клинописных табличек, в которых упоминается о глобальном наводнении, в данном случае выбрано не совсем точно, ибо подлинник был на добрую тысячу лет старше и восходил ко временам лунного странника (Авраама. — В. М.), который был в свою очередь снабжен примечаниями и приписками, сделанными рукой писца для лучшего понимания опять-таки с какого-то сверхдревнего текста (2,37). Поиски нравственно-психологического идеала писателя выразились в философском этюде о душе, ставшем последним пределом в «колодце времен». Нарастание таких регрессивных явлений в обществе, как примат материальных интересов, крайний ндивидуализм и рост жестокости закономерно связывается в Библии с грехопадением человека. Ева — первая женщина — вкусила яблоко с древа познания. Адам также нарушил божественный запрет. Люди были изгнаны из рая (Быт. 2, 6–24). В первоначальном тексте Библии, как полагает Т. Манн, не было нарушения божественной воли. Художник называет эпизод с грехопадением «благонамеренной, но неудачной вставкой», ибо речь в нем идёт просто о познании, следствием которого является не нравственная способность различать добро и зло, а смерть (2,56). В этом высказывании прямо декларируется мысль об изменчивости текста Библии, которая является одним из положений концепции Т. Манна.

Концептуальное значение в Библии имеет проблема выбора достойного преемника, способного передать духовные ценности рода своим потомкам. Мысль о библейской истории как о поступательном движении, в котором происходит отбор и сохранение всего самого лучшего на гуманистической основе, находит зримое воплощение в тетралогии.

— получение исключительного права на духовное наследство, которое означало бы милость перед Богом и, как следствие, великое потомство. Как известно, Исаак отдавал предпочтение в вопросе о духовном наследстве своему старшему сыну Исаву. В Библии есть простое объяснение этому: «дичь» Исава была по вкусу отцу (Быт. 25, 28). Причины предпочтения матери Ревекки младшему в Библии не комментируются. Писатель обращает наше внимание на то, что объективные причины для ее чувств всё-таки существовали; маленькое и к тому же узурпированное преимущество Исава родители никогда не считали решающим, и до самого возмужания братьев, до самого дня судьбы, не было ясно, кого из них благословят (2, 170–171). Слова о «дичи по вкусу» не могут восприниматься всерьёз в полной мере, ибо в тексте присутствуют портретные и авторские характеристики, из которых становится ясно, что других достоинств, необходимых для благословения (кротость, забота о будущем народа израильского) у Исава нет: «С этим гадким, беззубым, говорил он (Иаков. — В. М.), делая над собой усилие, ведь фигурка этого второго так и светилась кротостью, и он улыбался мирной и смышлёной улыбкой, в то время как первый весь содрогался от истошного визга, корча премерзкие гримасы, — с этим гладким дело обстоит явно скверно, почти безнадёжно, но зато у косматого (из Библии мы узнаём также, что Исав был рожден с атавистическими отклонениями, был покрыт шерстью. — В. М.), кажется, задатки героя, и он, несомненно, преуспеет пред господом» (2,171). Следующий за монологом героя авторский комментарий полностью подтверждает догадку о мнимом предпочтении патриархом Исава: «Исаак твердил это изо дня в день, машинально, в одних и тех же устойчивых выражениях, правда, вскоре уже дрожащим от скрытой досады голосом: ибо своими отвратительными ранними зубами Исав жестоко искусал груди Ревекки, так что вскоре оба соска болезненно воспалились» (2,171). Причина неприязни родителей к старшему сыну в этой фразе передана кратко, лаконично, убедительно.

В пользу духовной несостоятельности Исава, ограниченности его кругозора свидетельствует и текст Библии, в котором сообщается, что Исав продал право первородства за чечевичную похлёбку [8]. В Библии этот эпизод освещается нейтрально, лишь в последних строках главы слышится осуждение повествователя: «и пренебрег Исав первородством» (Быт. 25, 29–34).

Ни в Библии, ни в тетралогии нет ответа на вопрос, какова была реакция окружающих на этот поступок. Любопытную версию предлагает А. Лопухин в «Библейской истории Ветхого Завета»: «Исав едва ли сообщил отцу о продаже своего права первородства, а Иаков, в свою очередь, не смел открыто высказывать притязаний на это право» [9].

Совершенно неожиданно в романе звучит мысль о том, что обманут не был никто, не исключая Исава (1,173). Для доказательства своего предположения повествователь выстраивает пассаж о мнимой слепоте патриарха: «Исаак был слеп или почти слеп, когда умирал. От этого мы не отказываемся, — утверждается в романе, — ... но он годами запускал своё зрение, не упражнял, не напрягал и даже попросту выключал его, оправдываясь предрасположенностью к воспалению конъюнктивы...» (1,175). Все эти детали: косматость, капризность младенца, продажа первородства, наконец, слабое зрение Исаака — дополняются в романе ещё одной — повязкой на глазах Исаака, которая придаёт этой истории фарсовый, трагикомический характер. После того, как Исав узнаёт о предстоящем благословении и собирается отправиться за дичью, Исаак приподнимает тряпочки над бровями (1,175). Сомнения в том, слеп ли патриарх на самом деле, не исчезают у читателя и в тот момент, когда в шатре вместо старшего брата появляется Иаков. Патриарх спрашивает, чуть приподняв тряпочки с краю двумя острыми пальцами: «Ты и в самом деле Исав, большой мой сын?» (1,181).

Художник смещает акценты с помощью дополнительных штрихов и деталей, добиваясь изображения драматичных событий с новой точки зрения. Вместе с тем сохраняется и основная линия сюжета, доказывающая, что благословение должно достаться достойнейшему.

Вафуила (Быт. 28, 3–4). «Таким образом Исаак прозрел от духовной слепоты и дал своё благословение достойнейшему. А Исав всё более и более предавался чувственности и взял себе третью жену Махалафу... Так духовная неспособность Исава к первородству проявилась во всей полноте», — резюмирует А. Лопухин [10]. Можно отметить, что Т. Манн не изменяет традиционной трактовки этого эпизода, он лишь расцвечивает с помощью ярких зарисовок то, что могло бы присутствовать в тексте Библии.

В библейском предании акцентируется мысль о том, что третья женитьба Исава была выражением протеста против воли родителей, что также служит важным указанием отверженности Исава: «И увидел Исав, что дочери Ханаанские не угодны Исааку, отцу его. И пошёл Исав к Измаилу, и взял себе жену Махалафу сверх других жён своих» (Быт. 28, 8–9). В тексте тетралогии это событие, данное с точки зрения Ревекки, изображается в положительном контексте, так как оно способно отвлечь Исава, унять его гнев после обманом отнятого благословения: «Она знала Исава, это был человек взбалмошный, но лёгкий... Сейчас он жаждал крови, но мог легко отвлечься», — и далее сообщается, что любовь к Махалафе занимала его недалекий ум больше, чем план мести (1,185). В этой косвенной характеристике, где мысли автора сливаются со словами и выражениями персонажа, имеется ключевой момент, определяющий причины ухода Исава со «сцены» библейской истории: Исав не способен глубоко переживать события, касающиеся жизни рода. Мысль о духовной косности Исава, его ограниченном земном существовании особенно ярко утверждается в сцене примирения братьев, которое станет взможным спустя долгие годы. Иаков много испытал на своем веку, он исполнен чувства собственного достоинства, тогда как Исав полон животного легкомыслия и даже внешне не изменился (1,132).

Т. Манн, обратившись к широкому историко-культурному контексту, сумел актуализировать новые смысловые пласты, выраженные в Библии имплицитно. Знание мировой культуры, талант художника позволили Т. Манну создать оригинальную концепцию Библии, в которой опыт человечества получил яркое и образное воплощение.


ЛИТЕРАТУРА И ПРИМЕЧАНИЯ

1. Широкие возможности исторического романа как литературного жанра обосновывали Л. Фейхтвангер («О смысле и бессмыслии исторического романа», 1935), А. Деблин («Исторический роман», 1936), Д. Лукач («Исторический роман», 1937).

– Verlak, 1955. Bd. 3).

3. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета, Брюссель: Изд-во «Жизнь с богом», 1989. С. 1852. Здесь можно привести богословское толкование эпизода, в котором Господь объявил Аврааму, что земля Ханаанская будет принадлежать ему (Быт. 12,7). Протоиерей В. Иванов интерпретирует данные строки символически: в духовно-таинственном смысле обетование предвещало основание христианской церкви, членами которой могли сделаться верующие — истинные чада Авраама по духу: «Но сам Авраам не дождался наступления этого царства, он радовался, только издалека созерцая его» (Евр. 11, 13–16). См.: Священное Писание Ветхого Завета. Учебное нос. для учащихся 2-го класса / Под ред. доцента протоиерея В. Иванова, Загорск, 1986. С. 54–55.

4. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета: Изд-во «Славянское евангельское общество». Чикаго, 1990. С. 16.

5. Буйе Л. О Библии и Евангелии. Брюссель, 1988. С. 21.

6. Пушкарь Б. Н. Священная библейская история Ветхого Завета. Чебоксары, 1986. С. 74.

«Введение к «Волшебной горе» писатель указывает на то, что повествование в его произведении выходит за рамки реалистического, символически активизируя и приподнимая его и давая возможность заглянуть сквозь него в сферу духовную, в сферу идей. См.: Манн Т. Собр. соч.: В 10-и т. Т. 10. С. 166.

8. «Первородство» включало в себя три элемента: 1) глава семьи был священником; 2) семья Авраама сохраняла обещание, что кто-то из потомков — Авель. Сиф, Сим, Авраам, Исаак, Исав — раздавит голову змею (Быт. 3, 15); 3) как рождённый первым, Исав нес также на себе по эдемскому обетованию благословение божие (Быт. 12, 3). См.: Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Чикаго: Изд-во «Славянское евангельское общество», 1990. С. 49.

9. Лопухин А. Библейская история Ветхого Завета, Монреаль, 1986. С. 50.

10. Лопухин А. Цит. изд. С. 52.