Приглашаем посетить сайт

Лукач Г.: «Сыновья»

Георг Лукач

«Сыновья»

Литературное обозрение. 1937 г. № 9. С
http://mesotes.narod.ru/lukacs/feih.html

«переходным» в всяком отношении. Композиционно оно представляет собой переход от первых частей, от ведения к трагическому завершению трилогии об Иосифе Флавии еще не законченной). В то же время но отмечает известный переходный этап развитии в Фейхтвангера. Сначала Фейхтвангер хотел написать об Иосифе Флавии только два романа. Вторая часть была в основном закончена в 1932 году, но рукопись погибла при разгроме квартиры Фейхтвангера фашистами. Вот что пишет Фейхтвангер о новом варианте продолжения «Иудейской войны» в послесловии к этому роману: «Восстановить утраченную часть в ее первоначальном виде оказалось невозможным. Мои познания в вопросе: национализм и мировое гражданство — тема романа «Иосиф» — несколько расширились, материал перерос прежние рамки, и я был вынужден распределить его на три тома» (подчеркнуто мною. — Г. Л.).

В чем же заключается то новое во второй части, что переросло прежние рамки? Оно выявляется в романе во многих местах, причем по-разному. Сущность его, однако, можно резюмировать очень кратко: познакомившись с гитлеровским фашизмом, Фейхтвангер начинает гораздо более критически относиться к чисто идеологическому «гражданству мира», к чисто идеалистическому гуманизму своего героя, чем при работе над первой частью романа. Мы имеем здесь дело с очень важным и очень мно­гообещающим моментом в развитии Фейхтвангера; это обнаруживается и при сравнении взаимоотношений эконо­мического базиса идеологий, как они изображены в «Успехе» и в «Семье Оп-пенгейм». Но процесс этого развития у Фейхтвангера еще далеко не завершен.

Яснее всего выявляется эта новая точ­ка зрения в беседе Иосифа с бывшим вождем еврейского восстания Иоанном Гишальским, который стал рабом сена­тора Марулла. Беседа происходит в до­ме Марулла.

Иоанн Гишальский — умный и трез­вый мелкопоместный землевладелец, ко­торый был вовлечен в водоворот рево­люции, но по окончании ее вновь обрел всю свою мужицкую рассудительность. Вот что говорит он Иосифу Флавию:

«Я сам в начале войны знал ее при­чины не лучше, чем вы... Тогда... воп­рос был не в Ягве и не в Юпитере: во­прос был в ценах на масло, на вино, на хлеб и на фиги. Если бы ваша храмо­вая аристократия в Иерусалиме, — об­ратился он с дружеской назидатель­ностью к Иосифу, — не наложила таких подлых налогов на наши скудные про­дукты и если бы ваше правительство в Риме, — обратился он так же друже­любно и деловито к Маруллу, — не на­валило бы на нас таких гнусных пошлин и отчислений, тогда Ягве и Юпитер пре­восходно бы друг с другом ладили... Разрешите мне, простому крестьянину, сказать вам: может быть ваша книга и художественное произведение, но когда ее прочтешь, о причинах войны не зна­ешь ни на йоту больше, чем раньше. К сожалению, главное-то вы и выпустили». Ясно, что в этой беседе дана критика «Иудейской войны» не только Иосифа Флавия, но и Лиона Фейхтвангера.

­жения войны в датах и цифрах выдви­гает не только Иоанн Гишальский, но также и соперник, друг—враг Иосифа— Юст Тивериадский. Сам Иосиф на протяжении всего романа все время чув­ствует необходимость бороться с этой точкой зрения. Его внутренняя борьба не приводит ни к какому определенному и ясному результату — да и не может привести, потому что «социологическая» точка зрения, противопоставляемая идеологическому гуманизму Иосифа, слишком упрощена, слишком механи­стична, слишком вульгарна. Сведение причин иудейской войны только к ценам на масло и вино, оторванным от всей совокупности событий, почти столь же мистично, как понимание истории Иосифом.

Появление этой проблемы у Фейхтвангера показывает, что развитие его мировоззрения сделало большой шаг вперед. Однако тот факт, что он не су­мел справиться с этой проблемой, что он нашел для нее только эклектико-мистическое разрешение по принципу «с одной стороны, нельзя не сознаться, а с другой — нельзя не признаться», ясно указывает ту грань, на которой оста­новилось пока развитие его мировоззре­ния. Этот мистический эклектизм ярко выражается в «Псалме о стеклодуве» Иосифа:

Так созидает наша судьба
Мир чисел и дат вокруг нас.
………………………………

У мира чисел и дат. Над ними есть
Неисследимое, великий разум,
Имя которому: Ягве.

Но несмотря на эту неразрешенность, нечеткость мировоззрения, отмеченный нами прогресс выявляется и в самом творчестве Фейхтвангера. В «Иудейской войне» жизнь еврейского народа, почти совсем не изображалась. Изображены были лишь чисто идеологические тече­ния и определенные моменты политиче­ской дифференциации. Вследствие этого внутреннее содержание еврейского наци­онального радикализма оставалось со­вершенно не выясненным. Не были вскрыты его социальные корни, не была понята политико-идеологическая борьба против храмовой аристократии. Твердое решение этого радикализма — вести войну против Рима — приняло харак­тер слепого и самоубийственного исступ­ления.

­мическими и социальными отношениями, сложившимися среди потерявшего наци­ональную свободу иудейства. Он пыта­ется при этом вывести основные черты этого нового движения и его конфликты как с официальным иудаизмом, так и с римскими поработителями, из реальных материальных причин. Это, без сомне­ния, большой шаг вперед. Но схематиче­ское, слишком упрощенное понимание экономических отношений мешает Фейхтвангеру правильно разрешить во­прос. Например, он изображает недо­вольство иудеян, которым первосвящен­ники по религиозным соображениям за­прещали принимать участие в аукционах, на которых распродавались земель­ные участки, конфискованные римляна­ми после падавления восстания. И имен­но поэтому, говорит Фейхтвангер, мно­жество людей вливалось в новую (хри­стианскую) секту. «Иосиф с неприят­ным чувством думал о цифрах и стати­стических данных Иоанна Гишальского».

Без сомнения, такие мотивы состав­ляли часть, иногда даже значительную часть тех причин, которые содействова­ли возникновению и развитию христиан­ской секты в недрах иудаизма. Но нуж­но было показать, каким образом из ре­альных жизненных условий масс вырос­ла идеология именно христианской сек­ты, а не какая-нибудь иная. Для такого объяснения отдельные экономические моменты, механически оторванные от других сторон жизни, недостаточны, да и не могут быть достаточными. Фейхт­вангер принужден и здесь поставить ре­лигиозно-мистические элементы христи­анства просто рядом с экономическими моментами, в сущности не вскрывая их связи.

Эта двойственность очень ясно выяв­ляется в изображении христианского сектантского движения. Так как Фейхт­вангер неспособен вывести идеологиче­ские течения христианства из реальной жизни масс, он исходит в своем изобра­жении из идеологических боев интелли­гентской верхушки. Они служат для не­го исходной точкой и центром картины. Настоящая жизнь масс изображается лишь как дополнение, как приложение, как иллюстративный материал. Само собою разумеется, что при таком методе невозможно выявить жизненную основу идеологического сдвига, происшедшего в массах.

Во второй части своего цикла Фейхтвангер приближается к правильной постановке и решению этого вопроса. Но это еще только первый шаг, который не приводит его к удовлетворительному в художественном отношении решению. Все же и этот шаг характеризует значительный прогресс его методов художественного претворения истории.

Но роман «Сыновья» является переходным не только в этом отношении: он носит переходный характер и в композиционном отношении. Действие его начинается уже в то время, когда великие драматические вершины трагедии еврейского народа остались позади. (Они составляют основное содержание первой части). Судьба Иосифа Флавия в этом романе еще окончательно не решается, ее разрешение только подготовляется в «Сыновьях». Вся композиция романа исходит из такого задания: он должен служить мостом между первоначальной трагедией и окончательным решением судеб Иосифа.

— действие в основном должно остаться незавершенным. Это композиционное задание привело к важным последствиям и в отношении взаимозависимости отдельных частей романа. Отдельные сюжетные линии соединены друг с другом только «соседством». Судьбы «сыновей» (сыновей императора Веспасиана, — Тита и Домициана, и сыновей Иосифа) связаны между собой больше идеологически, чем композиционно. Великая трагедия еврейского народа, изображенная в первой части романа, связала тесно и сурово судьбу Иосифа с судьбой Флавиев. Во второй части отношения между импера­тором Титом и его любимцем Иосифом неизбежно становятся менее тесными, главным образом потому, что здесь эти персонажи показаны в своей частной жизни, которая не может быть так тес­но переплетена, как судьба народов Ри­ма и Иудеи в первой части.

Эти композиционные трудности име­ют также идеологическое основание. Фейхтвангер (это связано с его миро­воззрением) сильно переоценивает исто­рическое значение иудейства. В «Иудей­ской войне» историческая тема выбрана так удачно, что эта чрезмерно высокая оценка не влечет за собой последствий, вредных для композиции романа: здесь судьбы еврейского народа действительно стоят в центре событий, даже и с точки зрения римлян. Но после поражения ев­рейского восстания это положение объ­ективно, исторически изменилось, еврей­ский вопрос снова становится для рим­лян только эпизодом. Хотя Фейхтван­гер внутренне и не хочет признавать этого, хотя он придает еврейскому вопросу в Риме большее значение, чем то, которое этот вопрос имел объективно, тем не менее историческая правда, про­тив воли писателя, выявляется в изобра­жаемых событиях. Для императора Ти­та еврейский вопрос остается эпизодом, и этот эпизодический характер отража­ется в романе в слабой связи между фабулой Тита и фабулой Иосифа.

Правда, как мы уже указывали, меж­ду ними существует некая идейная связь. Центральная для Фейхтвангера проблема национализма—интернациона­лизма отражается в любовных судьбах Тита и Иосифа. Тит любит еврейскую принцессу Беренику, Иосиф живет в несчастном браке с эллинизированной египтянкой. Но этого параллелизма недостаточно для того, чтобы связать друг с другом обе сюжетные линии.

­вание Тита при встрече с Береникой в художественном отношении очень тща­тельно подготовлено; детали этого эпи­зода описаны превосходно. Тит любит походку Береники и давно мечтает с том, как она будет всходить по ступе­ням римских лестниц. Но Береника сло­мала себе перед приездом ногу, и, хотя нога и зажила, старая увлекательная грация походки исчезла. Вот что чувст­вует Тит: «... и вот она приехала, но по­чему же все так тускло и пусто? Куда делось очарование, которое исходило от нее? Разве она стала другой? Разве он стал другим? Вероятно, такова судьба каждого человека, что даже самое пре­красное свершение не может заполнить той чудовищной пустоты, которую со­здало ожидание».

Это описание само по себе не лише­но поэзии, хотя и слишком совре­менной поэзии настроения. Мешает полноте восприятия только то обстоя­тельство, что разрыв между Титом и Береникой был, с точки зрения государ­ственных соображений, абсолютной политической необходимостью. Фейхтван­гер очень ясно показывает политические последствия этого разрыва. Но чрезмер­ная субъективизация причин разрыва, перенесение их в сферу эротических тон­костей, неприятно напоминает старый анекдот о носе Клеопатры. Создается такое впечатление, что судьбы мира по­шли бы иным путем, если бы с Берени­кой не случилось несчастье на охоте.

­ствия того, что между объективной ис­торической необходимостью и внутрен­ним, психологическим развитием геро­ев — полный разрыв, что между этими моментами у Фейхтвангера до сих пор нет органической, убедительной связи. Поэтому-то ему и приходится при создали и своих образов прибегать, к таким сложным и слишком утонченным мето­дам. Поэтому-то он и неспособен по­ставить в центре изображения под­линный конфликт (в данном слу­чае — между государственными сообра­жениями римского императора и его лю­бовью) и поэтически претво­рить трагедию, подсказанную самой историей. Против компози­ции трагедии Расина «Береника», посвя­щенной тому же самому историческому конфликту, можно выставить очень мно­го возражений. Но нет никакого сомне­ния в том, что старый трагик нашел в этом сюжете основное, нашел подлинно-трагический конфликт.

Фейхтвангер неслучайно избрав здесь обходный путь психологических тонко­стей: этот выбор тесно связан с его идейно-композиционным заданием. Его задача —- показать психологически-прав­диво в обеих любовных драмах — Тита и Иосифа, — к каким конфликтам при­водит попытка преодоления расовых, ре­лигиозных и мировоззренческих разли­чий. Любовная трагедия Тита компози­ционно необходима как параллель к тра­гедии брака Иосифа Флавия.

­нии эллинизированной жены Иосифа), можно сказать, что в раз­витии этой драмы есть немало прекрас­ных, глубоко и правдиво прочувствован­ных моментов. Трагично положение Ио­сифа, когда он, ведя отчаянную борьбу за своего греческого сына, принужден принести в жертву своего сына от перво­го брака; трагично оно и тогда, когда он, принеся самые страшные политиче­ские и моральные жертвы, чтобы полу­чить законные права на своего греческо­го сына и обратить его в иудейство, вы­нужден отказаться от всех результатов этой борьбы, потому что все его попыт­ки сближения с сыном разбиваются о ту стену, которую воздвигло между ними греческое воспитание мальчика.

Во всех этих психологически интерес­ных и превосходно изображенных собы­тиях непрестанно выявляется все та же основная проблема творчества Фейхт­вангера — борьба между национализ­мом и гражданством мира, интернацио­нализмом. Фейхтвангер абстрагирует и эту борьбу. Исторически эта абстракция оправдана, но в своем сверхисторическом обобщении становится ложной. Граж­данство мира для Фейхтвангера и его героев равнозначно абстрактной свободе от уз национальности. Иосиф пишет в своем «псалме о Я»:

Я хочу быть Я, Иосифом быть,


Принужденным искать от этих, от тех мои род.
 

Таким образом, возвышение над наци­ональной ограниченностью становится чисто идейным, рассудочным; меж­ду этим идейным космополитизмом и чувствами людей неизбежно возникает неизбывный конфликт. Неразрешеннocть конфликта придает национальному моменту известный иррационально-мистический оттенок.

Повторяю: эти чувства героев Фейхтвангера в историческом аспекте вполне оправданы. Но развитие действия показывает, что и сам автор а рачительной мере солидаризируется со своими персонажами.

­но изображает все сложные колебания, заблуждения, конфликты и т. д., возни­кающие в результате этого положения его героев. То, что он никогда не идеализирует в этом отношении своего главного героя и изображает во всей их сложности различные колебания, переживаемые Иосифом при его идеологических и жизненных столкновениях с этой проблемой, — правдиво и прекрасно. Широкое, содержательное развитие про­блематики национализма и космополи­тизма — одна из интереснейших и наиболее положительных сторон книги.

Итак, слабость ее заключается не в том, что Фейхтвангер не может найти разрешение проблемы в этом романе. Найти такое решение в эпоху Иосифа было объективно невозможно. Слабость этого произведения заключает­ся, с одной стороны, в уже отмеченной нами модернизации чувств и мыслей, главным же образом в известном возвеличении поли­тики либеральных компромиссов (которое, правда, нередко сопровождается ироническими оговорка­ми).

И психологически, и исторически по­нятно, что Иосиф выбирает этот путь. Но Фейхтвангер сам подходит к этому вопросу без серьезной критики. В нача­ле книги Иосиф говорит: «Но что бы­ло лучше — добиться хотя бы частично­го успеха, идя на компромиссы, или ос­таваться верным принципам и ничего не добиться?» В конце романа, где Иосиф по приказу императора Домициана пе­реносит публичное унижение, он прославляется писателем, как настоящий герой. Эта установка Фейхтвангера тесней­шим образом связана с его просветительно-гуманистическими традициями. Он видит в истории борьбу разума и неразумия. Действительность неразум­на, и люди разума ведут трагическую борьбу, чтобы спасти хотя бы мельчай­шие крохи разума. Но утверждение неразумности действительности субъективизирует самое понятие разума.

Юст Тивериадский — образ, парал­лельный образу Иосифа, в известной мере его «совесть», высказывает мысли, часто очень близкие теоретическим вы­сказываниям самого Фейхтвангера. Он говорит: «Истине для прочности нужна лигатура лжи… …Чистая, абсолютная истина — невыносима; никто ее не знает, к ней не стоит и стремиться, она нечеловечна, ее нет смысла познавать. Но у каждого есть своя собственная истина, и каждый точно знает, в чем эта истина... И, если он хоть на йоту отклоняется от этой своей индивиду­альной истины, он чувствует это и знает, что совершил грех». Итак, мо­ральным масштабам компромиссов ста­новится только эта «собственная истина». Здесь с предельной ясно­стью выявляется двойственная роль ра­зума в абсолютно неразумном мире.

­разах показывает Фейхтвангер всю внутреннюю проблематику абстрактного гуманизма. В этом — большая его за­слуга как художественная, так и миро­воззренческая. «Сыновья» — произве­дение переходного периода со многими красотами и глубинами, со многими противоречиями, ставящее много про­блем. Это — чрезвычайно важный до­кумент истории развития немецкого гу­манизма после прихода к власти Гит­лера. О значении поставленных здесь проблем можно будет окончательно судить только после того, как Фейхтван­гер покажет нам в третьей части этого цикла, как он сам их разрешает. В од­ном своем выступлении он заявил, что впечатления, полученные им в Совет­ском союзе, значительно углубили и расширили его концепцию этой третьей части. Все читатели этого интересного и крупного писателя с нетерпением ждут его нового произведения, чтобы узнать, какими достижениями завер­шится этот переходный период.