ОЛЬГА КОРОЛЬКОВА
«…А Я БЫЛ СОЛДАТОМ…»
фронтовые письма Генриха Бёлля
Южное сияние, №6 • 21.03.2013
Копии писем Г. Белля 1943-1944 г. любезно предоставлены Одесскому литературному музею Р. Беллем и Архивом Г. Бёлля (Кёльн).
Генрих Бёлль вступил в немецкую литературу в 1947 году, и первые его произведения были посвящены теме войны. Не только потому, что проблема осмысления далеко не самых славных лет немецкой истории была чрезвычайно актуальной для бёллевского поколения, но и потому, что единственным серьёзным жизненным опытом начинающего писателя был опыт солдата.
Бёллю – он не принимал участия в военных действиях. Но осенью 1943 года его часть перебрасывают на Восточный фронт, в одну из самых горячих точек – в Крым. Зимой 1943-1944 гг. здесь идут ожесточенные бои, завершившиеся победоносной для Советской Армии Ясско-Кишиневской операцией в августе 1944-го.
Письма Генриха Бёлля, которые он почти ежедневно пишет своим родителям и жене, позволяют с большой точностью восстановить обстоятельства его пребывания на Восточном фронте и, в частности, в Одессе: конец октября-начало ноября 1943 г. – военный эшелон идёт в Крым, останавливаясь на небольших станциях; 10 ноября 1943 г. – Винница, откуда самолётами часть доставляют в Одессу; 11 ноября 1943 г. – самолётами же часть перебрасывают в Крым, на передовую; 2 декабря 1943 г. – Бёлль получает осколочное ранение головы. Раненого перевозят из медсанчасти в медсанчасть, а затем 6 декабря 1943 г. на «юнкерсе» доставляют в Одессу, в лазарет. Произведена операция, и 13 декабря 1943 г. Бёлля переводят в другой лазарет, в восьмидесяти километрах от города в сторону румынской границы; 6 января 1944 г. – Бёлль прибывает в Одессу на поезде Бухарест-Одесса на неврологическое обследование, а затем его определяют в роту выздоравливающих; 12 января 1944 г. – лазарет для легкораненых на границе с Румынией, откуда путь Бёлля идёт всё дальше на Запад.
«Когда-нибудь потом я расскажу тебе кое-что об этих днях, когда я смотрел войне в её настоящее лицо […]» – пишет Бёлль в письме к жене, Аннемари Бёлль, 14 ноября 1943 года (здесь и далее письма Г. Бёлля даны в нашем переводе – О. К.). Позже он действительно расскажет об этом, и не только Аннемари, но и всем своим соотечественникам, всему миру, в рассказах «Неизвестный солдат», «Тогда в Одессе», «Мы, вязальщики мётел», в повести «Поезд пришёл вовремя» и во многих других произведениях. В 1943-1944 годах выкристаллизовывается то понимание войны, которое писатель пронесёт через всю жизнь. Фронтовые письма Бёлля являются чрезвычайно ценным документом в этом смысле. Особенно интересны для нас письма с Восточного фронта, так как в них отчётливо выражен взгляд будущего писателя не только на сущность войны, но и его отношение к русским, к России и, в частности, весьма любопытное восприятие нашего города Одессы.
Война для Бёлля принципиально лишена любого налёта героичности, она сопрягается в его сознании, в первую очередь, с грязью, кровью, унижением человеческого в человеке, страхом, отравляющим каждую минуту существования, бессмысленной гибелью людей. «Война жестока, зла и ужасна; как звери, мы съёживаемся в своих земляных норах и прислушиваемся, прислушиваемся к огню артиллерии, которая часто почти накрывает нас тяжёлыми калибрами […]. Мне представляется загадочно-печальным, что матери должны отпускать своих сыновей на войну […], я плотно и крепко прижимаюсь к чёрной русской земле, чтобы защитить свою жизнь от смертельного железа. Ах, я уверен, что со мной ничего не случится», – пишет Бёлль в письме Аннемари 19 ноября 1943 г.
– это не жалобы на тяготы военной жизни и не бодренькое приукрашивание действительности для успокоения родных. Они полны очень точных и трезвых наблюдений над происходящим и таких же трезвых раздумий и оценок. Вместе с тем, бёллевские письма проникнуты необычайной теплотой по отношению к близким, тоской по ним, желанием приободрить их и вселить в них веру в благополучный исход всех страданий. 7 января 1944 г. Бёлль пишет родителям из Одессы: «[…] я действительно верю в Божью помощь и пребываю в постоянном убеждении, что я вернусь к вам живым из ужасов этой войны. Здесь действительно не ждёшь абсолютно никакой человеческой помощи; исключительно везде ты предоставлен воле “случая”. Нужно только знать, что никакого случая нет, но действительно каждая мелочь зависит от Бога». Бёллю совершенно чужда идея «фронтового братства», которая одушевляла писателей «потерянного поколения» после Первой мировой войны. Его солдат одинок в своей «заброшенности» в страшную круговерть войны.
Особенно сильно это чувство перед лицом огромной, таинственной и страшной для Бёлля России. Первый раз он ступает на русскую землю во время остановок военного эшелона, в котором он едет на фронт. «На станциях, где мы останавливаемся, царит сумасшедшая, пёстрая суета, безумная торговля предметами одежды, часами, зажигалками […]. Русские платят фантастические цены за всё […] И это всегда замечательно, когда на остановке можно покинуть темницу вагона, чтобы глотнуть воздуха, увидеть людей, действительно настоящих русских мужчин и женщин с птичьими голосами, как у домработницы вашей хозяйки» (письмо родителям, 9 ноября 1943 г.). «Россия, так, как её видишь из окна вагона, несказанно велика и печальна, действительно сказочная страна, которую не так-то легко “понять”, нужно ждать, ждать […]. До сих пор мы всегда останавливались на маленьких сельских полустанках, здесь люди ещё не так сильно сломлены голодом. В деревне вообще жизнь сохраняет всегда свою естественную форму […], но иногда по пути можно увидеть мрачных, бледных, жалких, бедных пролетариев, по виду которых можно догадаться, что такое Советская Россия» (письмо 10 ноября 1943 г.). Это последнее письмо Бёлля с дороги.
Затем его ждут изнурительные бои в Крыму, ранение и, наконец, – передышка, «остановка в пути» – госпиталь в Одессе. «[…] В этом большом, тёмном, очень восточном городе я лежу на изумительной белой постели с широкой повязкой на голове, которая, однако, выглядит более опасной, чем есть на самом деле», – пишет Бёлль родителям 8 декабря 1943 г. Появляется возможность кое-что увидеть в этой загадочной России, пусть даже госпитальный двор или некоторые улицы города: «Широкая, широкая и плоская, и белая – Россия, эта страна без заборов и стен, без границ кишит злыми духами… Я так тоскую по Рейну, по Германии […]» (письмо родителям, 31 декабря 1943 г.).
«От вокзала я должен был добраться до пункта сбора раненых по улицам, покрытым жидкой глиной, на которую безостановочно падал снег, через “базар” – рынок. Ах, эта толкотня востока мне так отвратительна. Я ещё не успел отойти от вокзала, как какой-то устрашающего вида бродяга захотел за 1200 марок снять с меня обручальное кольцо. Прежде, чем я успел опомниться, он сунул его под лупу и был откровенно восхищен качеством золота! Ах, мне действительно стало противно. На базаре ты можешь купить всё, что хочешь, а также всё можешь продать. Идёт безумная торговля между сельскими и засаленными “местными жителями”, у каждого из которых по десять тысяч марок в кармане. Ты можешь сколько угодно есть жареные колбаски, ты можешь купить шоколад, сигареты, сало, сливочное масло, ветчину, чудесное подсолнечное масло […], водку и радиоприемники[…]. Ты можешь съесть шницель по-венски, приготовленный со всей изощренностью, ах, всё, что вообще продаётся и покупается есть на этом […] “базаре”, который одновременно подобен раю и преисподней […] – а вокруг, на фоне тёмно-серого неба, ты увидишь фантастические силуэты прекрасных башен с куполами-луковицами; толстые, уютные башни, в которых, однако, есть что-то таинственно демоническое. Но самое фантастическое – это дома, грязно-жёлтые фасады, от жёлтого до чёрного, призрачные и захватывающие, плоские крыши, длинные, длинные грязные улицы, и эти жёлтые фасады, такие похожие и, в то же время, захватывающе чуждые друг другу. Моя первая мысль при виде этих домов была: Достоевский! Волнующим образом они все ожили передо мной: Шатов и Ставрогин, Раскольников и Карамазовы, ах, все они были со мной, когда я смотрел на их дома. Это именно их дома […], я могу понять, как в подобных домах можно было днями, ах, годами дискутировать за чаем, сигаретами и водкой, ковать планы и забывать о работе […]. Я ещё недостаточно силён, чтобы выразить то, что движет моим сердцем… Знаю только, что я почувствовал, что я человек с запада, и что я тоскую, тоскую по Западу, где ещё сохранился “raison”. Здесь, в “больничном районе”, – необозримая колония крепких, солидных, красивых, но немного безвкусных домов-коробок […], совсем таких, как у нас ящики для детских кубиков! Между ними разбросаны запущенные поля и дома-казармы; и все, все без заборов и стен, это в первую очередь и больше всего бросается в глаза, особенно, если ты приехал непосредственно из Франции; там каждый ничтожный клочок земли окружен до смешного высокой стеной, здесь же всё свободно, велико и безгранично […] Во Франции можно чувствовать страх, входя в дом, здесь же страх охватывает тебя при виде плоских беспредельных полей, которые “свободны” для всего!!!»
«человека Запада», поэтому и Одесса для него – город Достоевского и, в то же время, город огромных пространств. Настоящего своеобразия Одессы Бёлль не видит, да оно и понятно в его ситуации.
стреляют. В письме Аннемари 21 ноября 1943 г. из Крыма Бёлль признается: «Проходя мимо каждого убитого, немец он или русский, я приучил себя тихо говорить: “Благослови, Господь, твою душу!”». А в конце своей жизни, в 1985 г., в эссе «Письмо моим сыновьям, или Четыре велосипеда» он напишет так: «[…] у меня нет ни малейшего основания жаловаться на Советский Союз. То обстоятельство, что я там несколько раз болел, был там ранен, заложено в “природе вещей”, которая в данном случае зовётся войной, и я всегда понимал: нас туда не приглашали […] Солдатам – а я был солдатом – следует жаловаться не на тех, против кого их послали воевать, а только на тех, кто послал их на войну». 1
К 1985 году Бёлля вёл долгий путь гуманистических исканий и утверждений. Но мы с полным правом можем считать, что путь этот начался уже в сороковые военные годы и, не в последнюю очередь, на Восточном фронте.
____
– 1985. – № 12. – С. 221-222