Чугунов Д. А.: Немецкая литература 1990-х годов: основные тенденции развития

http://cheloveknauka.com/nemetskaya-literatura-1990-h-godov-osnovnye-tendentsii-razvitiya

На правах рукописи

Чугунов Дмитрий Александрович

НЕМЕЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА 1990-х ГОДОВ: ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ

— литература народов стран зарубежья (литература стран германской и романской языковых семей)

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Воронеж - 2006

Работа выполнена в Воронежском государственном университете

Гугнин Александр Александрович

доктор филологических наук, профессор Цветков Юрий Леонидович

доктор филологических наук, профессор Якушева Галина Викторовна

Ведущая организация: Тамбовский государственный университет

Защита состоится « 25 октября» 2006 г. в 14 часов на заседании диссертационного совета Д 212. 038. 14 в Воронежском государственном университете (394006, г. Воронеж, пл. Ленина, 10, ауд. 14).

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Воронежского государственного университета.

Автореферат разослан «11 сентября» 2006 Г.

Ученый секретарь диссертационного совета

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Объединение Германии, зримо начавшееся в 1989 г. падением Берлинской стены, кардинально изменило политические и идеологические приоритеты общественной жизни. В событиях и настроениях начала 1990 гг. в историческом сознании граждан ФРГ обозначился естественный временной реход. Последнее десятилетие XX в. стало временем напряженных и настойчивых поисков собственной национальной идентичности немцев в меняющей своё лицо Европе. Быстрое политическое слияние двух немецких государств не привело к такому же быстрому возникновению ментального единства, более того — вызвало непрекращающиеся взаимно критические реплики в адрес новых «соседей».

Значимость названных изменений в общественно-политической жизни Германии оказалась сопоставимой с изменениями в литературе страны. После состоявшегося объединения потребовалось учитывать множество новых обстоятельств, не вполне укладывающихся в рамки привычных концепций литературного процесса в Германии второй пол. XX в.

Исследователи, принимая 1989 г. в качестве знаковой точки новейшей национальной истории, не смогли избежать мысли о рождении «после-послевоенной литературы» («Nach-Nachkriegsliteratur»). С этого же момента в художественном сознании расширилось и понятие «немецкое прошлое», прежде традиционно рассматривавшееся как иное обозначение периода нацизма. После падения Берлинской стены оно распространилось и на всю историю послевоенной Германии — вплоть до объединения.

так как длительное сосуществование ГДР и ФРГ сформировало в немцах устойчивое различие литературных и социально-политических вкусов. Вместе с тем окончание так называемой «холодной войны» между двумя мировыми политическими системами вызвало общую деполитизацию и деидеологизацию литературы.

В 1990 гг. о себе заявила большая группа молодых авторов, принесших в литературу новые темы, заговоривших о проблемах новых дней. Их роль трудно переоценить, так как именно молодые авторы, по мнению критики (М. Баслер, Г. Зайбт и др.), вернули книгам массового читателя. В целом же в 1990 гг. в литературе обозначилось поколение «тридцатилетних» (Ю. Херманн, Ю. Франк, И. Шульце и др.), по-иному чувствующих и понимающих окружающую действительность, нежели их старшие собратья-писатели.

В этой связи следует обратить внимание на рождение ряда культовых текстов, вышедших из-под пера молодых авторов и в последующем определивших многие особенности литературного развития («Faserland» К. Крахта, «Соло-альбом» («Soloalbum») Б. фон Штукрад-Барре, «Герои, как мы» («Helden wie wir») Т. Бруссига и др.). Эти тексты с наибольшей полнотой выразили тенденции своего времени, отвечая запросам разных социальных и культурных слоёв и представляя собою определённую «точку отсчёта», важную для понимания особенностей новой литературы. Трансформация форм социального поведения и ментальных структур всё чаще входила в тематику произведений 1990 гг., делая возможным разговор о системных переменах в литературном процессе.

Актуальность работы обусловлена малой исследованностью в отечественном литературоведении как творчества отдельных писателей, определивших лицо немецкой литературы 1990 гг., так и всего периода в целом. Обращение к данному периоду диктовалось настоятельной потребностью представить художественную словесность объединенной Германии как достаточно целостную систему, во многом отличную от т. н. «послевоенной» литературы (1945-1989).

Из отдельных публикаций можно указать на работы Т. Б. Абалонина о прозе Г. Грасса 1980-1990 гг. и проблеме субъекта в ней (2003), Т. Баскаковой -о поэтике и возможности экзистенциального прочтения романов К. Крахта (2001, 2002), И. В. Гладкова о прозе К. Хайна в контексте развития немецкой литературы конца XX века (2002), а также на работы Т. Н. Андреюшкиной, Г. В. Кучумовой, И. С. Рогановой и др. Однако представление облика новейшей немецкой литературы в целом оставалось до настоящего времени открытой проблемой. Лишь в 2003 г. в журнале «Иностранная литература» появилась обзорная статья Е. Соколовой, в которой подводились некоторые итоги развития немецкой художественной словесности последних лет.

В немецком литературоведении конец XX в. исследовался в заметно большей степени. Из работ, затрагивавших эту тему, назовем исследования, выполненные под руководством Ф. Ведекинга, одним из первых высказавшего убеждение в необходимости начать после 1989 г. новое литературное летоисчисление (1995), Х. -А, Глазера, разделившего немецкую послевоенную литературную историю на две части — до 1989 г. и после (1997), Т. Крафта, рассматривавшего «послевоенную литературу» как феномен, вместе с объединением ФРГ и ГДР обретший, наконец, понятийную завершённость (2000). Мысль о фактическом тождестве между понятиями «современной литературы» и «литературы 1990 гг.» высказывалась в научном издании под редакцией А. Эрба, X. Краусса и Й. Фогта (1998). Ключевым в его структуре стал подход к современной литературе как к динамично развивающемуся феномену. Определенный баланс многолетних дискуссий, посвящённых значимости новейшей немецкой литературы, подводился в научном издании под редакцией А. Кёлера и Р. Моритца (1998). Организующей в этой книге также стала установка не на литературоведческое формулирование неких «окончательных» выводов, а на постижение литературной динамики конца столетия. Десятилетие 1989-1999 гг. как отдельный период немецкой литературы было обозначено в 14 томе академической серии «Исследования в области немецкоязычной литературы современности» (под ред. Г. Фишера, Д. Робертса, 2001). Укажем, однако, что редакции не вполне удалось преодолеть инерцию прошлого, связанную с разделением литератур ГДР и ФРГ, в то время как в сборнике «Немецкий роман современности» (под ред. В. Фройнда, 2001) молодые немецкоязычные писатели конца XX в. были представлены уже без разделения по месту их рождения. Определённую перспективу художественных исканий современности открывало и исследование М. Баслера, посвященное немецкой поп-литературе (2002). Наконец, изменения в литературном процессе новой Германии отметил в Специальной обзорной статье «Литературный процесс в Германии стал другим» К М. Хирхольцер, редактор «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг» (2002).

Новизна предлагаемой работы заключается в том, что в ней впервые в отечественном литературоведении рассматриваются основные тенденции развития немецкой литературы после 1989 г., прослеживается внутреннее типологическое родство идейно-эстетических исканий авторов, представляющих новейшую германскую словесность.

в диссертации является немецкая литература 1990 гг., воспринимаемая как новый, самостоятельный период послевоенной немецкой словесности. В диссертации рассматриваются и анализируются как произведения известных авторов (Г. Грасс, 3. Ленц, К. Хайн, К. Вольф и др.), так и принадлежащие писателям, получившим известность лишь в самом конце XX века (X. Крауссер, Т. Бруссиг, И. Шульце, Ю. Херманн, Ю. Франк, А. Майер, М. Кумпфмюллер и др.).

Предметом исследования являются изменения в тематике и проблематике литературного процесса после 1989 г.; изменившиеся образ мира и образ человека в нём, характерные для конца XX в.; характерные стилевые черты новейшей немецкой литературы и взаимодействие вне- и внутрилитературных факторов в её развитии.

Теоретической основой М. Бондаренко, Ю. С. Райнеке (Виноградовой), а также Т. Анца, Арендта, М. Баслера, X. Бёттигера, Й. Магенау, Р. Шнелля, Ф. Ведекинга и др.)

Методологические установки исследования определялись поставленными задачами. Они включают в себя историко-литературный, социокультурный, типологический подходы, феноменологический и эпистемологический методы, что диктовалось особенностями обобщённо-ёмкого отражения в литературе образов немецкой действительности после 1989 г.

Ставя перед собою цель осмыслить литературу 1990 гг. как новый этап в литературной истории Германии, автор предполагал решение следующих задач:

— зафиксировать ситуации качественных изменений в литературном процессе 1990 гг.;

— представить последнее литературное десятилетие XX в. с его содержательной стороны; определить сущность происходящих изменений в тематическом и проблемном полях новейшей немецкой литературы;

— охарактеризовать изменившийся образ мира в немецкой литературе 1990 гг.; описать образ человека, ставший характерным для немецкой литературы конца XX в.;

— выявить стилевые изменения, происходящие в литературе 1990 гг.

Положения, выносимые на защиту:

2. В немецкой литературе изучаемого периода находят отражение новые подходы к осмыслению «прошлого», проявляет себя переосмысление старых проблем национальной истории и национального самосознания. При этом заметны существенные различия в отношении писателей разных поколений к определенным фактам и событиям минувшего.

3. Немецкая литература 1990 гг. открывает перед читателем множество тем, ориентированных на познание того настоящего, что формируется после «поворота 1989-1990 гг.». В образе мира, складывающемся в литературе, отражается новое чувство современности, что является характерным откликом на меняющуюся европейскую действительность, свидетельством серьёзного переосмысления общественно-политических реалий Германии и Европы в целом.

4. В немецкоязычной прозе 1990 гг. можно выделить ряд характерных особенностей повествования, новых форм художественного осмысления действительности, обусловленных в своём возникновении ситуацией «поворота» («Wende») и в своей совокупности создающих особенный художественный колорит новейшей литературы.

Апробацию «Культура общения и ее формирование» в г. Воронеже (2002, 2003, 2005) на ежегодных научных сессиях Воронежского госуниверситета (2003, 2004,2005, 2006); на Международной научной конференции «Литература в диалоге культур» в г. Ростов-на-Дону (2003); на Международной научной конференции «Мир идей и взаимодействие художественных языков в литературе нового времени» в г. Воронеже (2003); на Международной научной конференции «Сравнительное литературоведение: Теоретические аспекты — II» («VI Поспеловские чтения») в г. Москве (2003); на Четвертой международной конференции «Русская, белорусская и мировая литература: история, современность, взаимосвязи»- в г. Новополоцке (Белоруссия, 2005); на XXII международной конференции германистов (Самара, ДААД, 2005); на XVII и XVIII Международных научных конференциях «Пуришевские чтения» в г. Москве (2005, 2006). Положения диссертации на протяжении ряда лет используются при чтении вузовских лекционных курсов. Учебное пособие «Немецкая литература рубежа XX-XXI веков» активно используется в образовательной практике студентов Воронежского и Ростовского госуниверситетов (в 2003 г. пособие было отмечено Дипломом и Премией для молодых ученых Администрации Воронежской области). Диссертация обсуждалась на кафедре зарубежной литературы (Воронежский государственный университет).

Теоретическая значимость работы заключается в формировании качественно новых или же расширении уже существующих представлений о литературном процессе в Германии после 1989 г., а также в открытии перспектив описания немецкой литературной истории начала XXI в. ^^ Практическая значимость исследования заключается в том, что результаты исследования могут быть использованы в общих и. специальных лекционных курсах по истории немецкой литературы кон. XX — нач. XXI вв.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, , четырех глав, заключения, списка использованной литературы, насчитывающего 725 наименований, и приложения, содержащего принятый в диссертации перевод названий художественных произведений.

Во Введении формулируется научная проблематика, определяющая тему диссертационного исследования, представлены степень изученности обозначенной проблемы, цели, задачи, методологическая база работы, обосновываются актуальность темы и новизна подходов к ней; формулируются основные положения, выносимые на защиту.

В первой главе «Новый взгляд на историю в литературе 1990-х гг.» рассматривается проблема разрушения или заметной трансформации в 1990 гг. многих политических и вытекающих из них культурных , представлений, привычных для интеллектуальной среды Германии. Изменения в общественно-политической ситуации в Европе закономерно повлекли за собою небходимость заново определить роль Германии в мировом политическом процессе. Осмысление прошлого оказалось состоящим в теснейшей связи с проблемой осмыслением настоящего, невольные аллюзии на национальное прошлое в настоящем провоцировали бурные дискуссии — о смысле истории, о Холокосте, о роли Германии в новом мире, об умении извлекать уроки из прошлого (напр., бомбардировки Югославии вызывали в памяти немцев образы бомбардировок самой Германии в конце Второй мировой войны). При этом молодые писатели, входившие в литературу в 1990 гг. (Т. Дюккерс, К. Крахт, М. Кумпфмюллер, М. Байер и др.), не копировали опыт старшего поколения. В силу естественных причин «прошлое» являлось для них не чем-то лично пережитым, а скорее системой заученных знаков, однако временная дистанция, возникшая по отношению к событиям нацистской эпохи, и завершение века, открывающее его перспективу, позволили им сказать своё слово в осмыслении трудных эпизодов национальной истории.

«штази», но и в том, что затрагивало проблемы культурной памяти и значения восточногерманского опыта для настоящего. Это обстоятельство можно действительно назвать «новым этапом истории памяти» (X. Кёниг), нашедшим своё отражение в новейшей немецкой литературе.

Конец XX в. также принёс ощущение усталости от многократно конструировавшихся идеологических схем, в которых место находилось лишь по существу обезличенным персонажам. В этой ситуации в литературе усилился интерес к иным способам освоения исторического материала, заметную роль здесь сыграли исследования «микроистории» человеческого социума (Б. Хауперт, Ф. И. Шефер и др.). Показывая, как в мелком и, на первый взгляд, незначительном проявляется «главное», зафиксировавшее себя в истории XX века, писатели 1990 гг. обратились к изучению «ментальности» прошлого во всей её полноте — с фактами повседневности, упоминанием привычек мыслить и чувствовать. Эта творческая установка отчётливо проявила себя, например, в обретшем небывалую популярность жанре автобиографического повествования (Г. де Бройн, Л. Хариг, В. Хильбиг, Х. -М. Энценсбергер, Г. Кунерт, М. Марон и др.), в «Моём столетии» («Mein Jahrhundert») Г. Грасса...

В первом параграфе «И снова „непреодолённое прошлое"?» рассматриваются несколько новых, неожиданных подходов к известной и, казалось бы, достаточно изученной проблеме фашизма и его осмысления, проявившихся в немецкой литературе 1990 гг.

Откликалась на бурный спор, разгоревшийся в обществе непосредственно перед германским объединением (т. н. «спор историков», связанный не только с проблемой «преодоления прошлого», но и с проблемой преодоления «негативного национализма»), немецкая литература продемонстрировала, как в силу различных причин усложнился сам процесс «осмысления» прошлого. Окончательно сложились две точки зрения: согласно первой традиционно считали, что немецкий народ и в будущем обречён постоянно вспоминать о преступлениях нацизма, согласно второй — предполагалось, что немецкий народ имеет право рассматривать преступления нацизма именно как деяния прошлого, получая возможность дальнейшего развития. В 1990 гг. всё чаще проявляется убеждённость в том, что в проблеме «немецкой вины», которая безоговорочно признавалась ранее, присутствуют и очень сложные нюансы. Впервые отчётливо прозвучала мысль, что геноцид не является единичным феноменом, но постоянно встречается в мировой истории, и выводить из случаев геноцида исключительную вину отдельного народа было бы ошибочным (Р. Штольц). Здесь же, однако, возникала и питательная почва для неонацистских настроений, что также следовало учитывать.

«Моё столетие» Г. Грасса. Писателем были подхвачены идеи современных историков и культурологов, когда он совместил познание магистральных линий эпохи с вниманием к частному, субъективному взгляду на события (размышление не в терминах «больших структур»). Создание «частной» истории столетия потребовало от писателя обязательного познания тех духовных основ, на которых строила своё существование нация. Фашизм как явление был представлен Грассом не с его «парадкой» стороны. Писателя более интересовала та самая «ментальная» сторона явления, о важности исследования которой говорили теоретики школы «Анналов», та «скромная» составляющая, незаметно предопределившая развитие бесчеловечной идеологии. Частный взгляд на происходящее открыл читателю пронзительные нюансы, не замечаемые официальной наукой, помог вжиться в описываемые события. Так, например, ужас войны открывался не в показе боевых действий, а через сугубо индивидуальный опыт, через его обыденность. Читатель смотрел на. прошлое глазами его участника, ощущал дух времени вместе с современниками событий, когда понимание трагедии могло и проходить мимо сознания людей, когда у людей были и другие заботы, помимо войны. О повседневном фашизме писал в публицистической книге «Промежуточный итог» («Zwischenbilanz») Г. де Бройн, вспоминая собственное ощущение растерянности при виде того, с какой легкостью национал-социализм вторгался в умы его сограждан. О впечатляющей будничности перемен в жизни, которые позднее громко обозначат как расползание фашистской чумы, свидетельствовали и многие страницы книги известного немецко-лужицкого писателя Ю. Брезана «Мой отрезок времени» («Mein Stück Zeit»), Большой резонанс получил роман-бестселлер Б. Шлинка «Чтец» («Der Vorleser»). О «бытовой» стороне фашизма написал и М. Кумпфмюллер в романе «Бегство Хампеля» («Hampeisfluchten»).

Как ни странно, но приходится констатировать, что тема Холокоста в полную силу начала звучать лишь в самом конце века. Нельзя сказать, что до того её в литературе не было (вспомним произведения Э. Вихерта, Ю. Беккера и других), но именно в 1990 гг. стали ощутимы последствия этого явления для личных судеб. И тема обрела достаточно отчётливое звучание.

На вопросы о том, насколько уникально это событие в мировой истории, можно ли его ставить в один ряд с чем-то ещё, имеет ли оно особенное значение для европейского сознания, в обществе давались разные ответы. Э. Нольте, А. Хильгрубер, К. Хильдебранд помещали Холокост в один ряд с другими известными национальными катастрофами XX века (как, например, армянский геноцид 1915-1916 годов и др.). «Леволиберальное направление» под идейным руководством Ю. Хабермаса связывало специфику Холокоста с особым антисемитским укладом германской истории. Размышления, созвучные этому «спору историков», отразились и в художественной литературе (К. -Ф. Делиус, Т. Дюккерс, Г. Грасс, Б. Шлинк и др.). Вопрос об исключительности или типичности этой национальной катастрофы смыкался с исследованием тоталитарных идей XX века в целом, разнообразных отголосков прошлого в настоящем, с признанием того, что немцам ещё долго и мучительно придётся искать свой путь развития и помнить о прошлом. По прошествии долгого времени после окончания Второй мировой войны стала утверждаться мысль о схожести многих моментов исторического прошлого и настоящего у разных народов. Здесь вновь следует обратить внимание на двоякий характер подобных размышлений: упраздняя мысль об исключительности немецкой национальной судьбы, они таили в себе опасность скорого забвения недавнего прошлого.

Однако возникновение временной перспективы повлекло за собою неминуемое личностное дистанцирование от событий «прошлого» в процессе его изучения. Молодые немецкие авторы честно признают, что Вторая мировая война входит в их сознание не как «настоящее», но уже как «отсутствующее» (Т. Дюккерс). В целом же актуальным и справедливым оказывается наблюдение о переносе «фокуса внимания с историчности происхождения текста на историчность его восприятия и понимания» (Бенедиктова Т. О пользе литературной истории для жизни / Т. Бенедиктова // Новое литературное обозрение. - 2003. - № 59. — С. 12). Проблема исторической памяти в «литературе внуков» превращается из этической уже в собственно психологическую. Так, в романе Б. Шлинка «Чтец» отчетливо проявило себя новое понимание национал-социалистского периода истории Германии: современные молодые люди его изучают, искренне пытаются разобраться в хитросплетениях минувшего, извлечь необходимые уроки, но при этом они безусловно отделяют свою жизнь от тех событий. Т. Дюккерс в романе «Игровая зона» («Spielzone») честно написала о том, что Вторая мировая война уже далека от молодого поколения, от тех, кто родился, например, в 1979 г. Сложность обсуждаемой проблемы (вторжение прошлого в настоящее) отразилась и в тех спорах, которые ведут между собою персонажи романа А. Майера «Духов день» («Wäldchestag»). Национал-социализм и его кровавая практика не дают забыть о себе, возникают вновь и вновь в, казалось бы, самых неожиданных ситуациях в романах М. Байера. (Заметим, что разделил понимание прошлого и ощущение настоящего в «Моём столетии» и Г. Грасс (глава «1993»).)

В литературе конца XX в. достаточно чётко проявилась заметная усталость немецкого общества, возникшая как следствие дискуссий о «коллективной вине» немецкого народа. Особенно ярко об этом свидетельствовала франкфуртская речь М. Вальзера (1998), в которой писатель, по сути -повторив доводы историка Э. Нольте, выразил категорическое несогласие с тем, что современные немцы по-прежнему вменяют себе в вину преступления предыдущих поколений. Историческая дистанция, разделяющая современность и события нацистского прошлого, стала причиной того, что в середине 1990 гг. многие из немецких писателей задались вопросом о продолжительности чувства вины, о том, насколько потомки виноваты в деяниях предков. «Тени прошлого», накрывающая настоящее, была изображена, например, в произведениях таких не похожих друг на друга писателей, как Д. Дёрри («Девушка-гойка» / «Die Schickse») и Б. Шлинк («Обрезание» / «Die Beschneidung»). Имеющийся художественный материал позволяет говорить об интересной трансформации в общих рассуждениях о нацистском прошлом. Несомненно, определяющими здесь оказались процессы европейского объединения. Дискуссионная тема «немецкая нация и фашизм» (наполненная скрытым, внутренним признанием ущербности немецкой нации, её «отверженности», выведенности за пределы семьи европейских народов) трансформировалась в другую. Теперь уже писателей волновали акценты в отношениях «немецкая нация и человечество».

«Траектория краба» (2002) убедительно показал, к чему может привести продолжающееся замалчивание этой страницы немецкой национальной истории. По мнению писателя, эту тему нельзя было отдавать «на откуп правым и реваншистам», ибо многие современные немцы, уже не имеющие личного опыта прошлого, воспринимают недавнюю историю своей страны как неоправданно взваленный на них груз. Они испытывают психологическое давление со стороны остального мира, ибо слишком часто им напоминают о пресловутом «чувстве вины» и необходимости «преодоления прошлого». Обсуждение этой страницы национальной истории, считавшееся ранее невозможным, неэтичным, символизировало наступление нового торического этапа в осмыслении событий полувековой давности.

Во втором параграфе «Переосмысление, феномена Восточной Германии» рассматриваются отражение в новейшей немецкой литературе исторических событий, связанных с объединением ФРГ и ГДР, а также ретроспективные погружения писателей в восточногерманское прошлое.

Знаменательно, что скептический авторский взгляд на объединение страны оказывается свойственным как западу, так и востоку Германии. Длительное противостояние немецких государств в ходе «холодной войны» породило в настоящем иллюзии победы с одной стороны и чувство поражения — с другой, а скорость объединения только способствовала сохранению взаимной недоверчивости. Литература быстро уловила эти настроения, и стремительное объединение страны трактовалось поэтому многими как историческая катастрофа (например, П. Зюскиндом или Ф. Брауном).

Ментальные особенности жителей восточных земель, культурное наследие ГДР, постоянно напоминающее о себе в повседневности настоящего, открытие прежде недоступных архивов — всё это сформировало в 1990 гг. устойчивый интерес к истории Восточной Германии. О ГДР много пишут молодые авторы. Несомненна личная затронутость темой и писателей старших поколений (К. Вольф, Й. Шпаршу, К. Хайна, Ф. Брауна и др.). В любом из конкретных случаев личное прошлое проецируется на настоящее, рождая размышления о причинах и следствиях происходящего в современной Германии. В На общем фоне эйфории германского единения эта тема была до некоторых пор не вполне востребована. Ещё до событий 1989 г. в общественном сознании сформировались два устойчивых образа ГДР. Первый из них был официальным образом процветающего «государства рабочих и крестьян». Второй, существовавший на Западе, состоял из устойчивых деталей-символов, показывающих убогое несовершенство жизни восточных немцев; при этом чаще всего вспоминались товарный дефицит социалистического общества, заорганизованность официальной жизни, неравномерность распределения жизненных благ, диктат органов госбезопасности и, наконец, как символ всего сразу, — Берлинская стена, отделявшая ГДР от «свободного» мира. Однако стремительное вхождение Восточной Германии в состав ФРГ оказалось причиной сложного психологического комплекса в отношениях жителей «старых» и «новых федеральных земель». Неудивительно, что поменялись некоторые акценты в звучании темы ГДР, исследование восточногерманского прошлого стало неизменно увязываться с исследованием западно-восточного немецкого противостояния и последующего объединения. Образ жизни в «государстве рабочих и крестьян» стал терять свою шаблонную предопределённость и наполняться более глубоким, подчас философским содержанием. Молодые и в большинстве своём родившиеся на востоке писатели прежде других обратились к исследованию тоталитарной действительности ГДР — это характеризует произведения Я. Хайна, А. Кубичека, Т. Бруссига, Я. Хензель, Ю. Шох, М. Кумпфмюллера и др. Сложность дискуссий по подобным вопросам несомненна, так как феномен тоталитаризма в мировой истории XX века ещё, по сути, мало изучен. Существенно, что в глазах многих разговоры о тоталитаризме превращались в некую «охоту на ведьм» и даже в интеллектуальную травлю деятелей культуры. В 1991 г. К. Вольф в письме к В. Тирзе высказала скорбное предчувствие, что вместо критического анализа и самоанализа, вместо поисков справедливости исследование восточногерманского прошлого грозит обернуться лицемерным фарсом. Правота её опасений окончательно подтвердилась спустя три года, когда даже федеральный президент был вынужден призывать к тому, чтобы не ставить огульно клеймо пособников диктатуры на всех жителей ГДР и не купаться на их фоне в собственном превосходстве.

на вопрос: что же было упущено в социалистическом прошлом? Их объединяло сознание личной ответственности за нереализованные возможности.

Противоположностью духовному смятению, растерянности старшего поколения стала ярко выраженная ирония молодых авторов в адрес ГДР. На минувшее они взирают «со стороны», принципиальной иной оказывается эмоциональная составляющая их повествования, многие сюжетные ситуации намеренно заостряются, тяготея порой к гротеску и клише. Наиболее показательны в этом отношении такие романы, как «Бегство Хампеля» М. Кумпфмюллера и «Герои, как мы» Т. Бруссига. При этом удивительно, что в романе Т. Бруссига просматривается то же размышление о нереализованых возможностях прошлого, что свойственно и писателям старшего поколения. Разница заключается лишь в одном. В отличие от своих предшественников Бруссиг не с грустью, а со смехом прощается с прошлым, оттого лиричный юмор рассказчика часто превращается в жёсткую сатиру. Воссоздаваемые автором тенденции жизни восточногерманского общества — единомыслие, боязнь идеологических ошибок, особая роль госбезопасности и другое — выступают как черты времени, не открывающие в прошлом ничего нового, но безоговорочно перечёркивающие его. Смех Бруссига горек, но направлен он против системы, а не против человека. Особенную горечь доставляет ему смутно осознаваемое идейное банкротство целого поколения.

М. Кумпфмюллер — западногерманский писатель, видевший ГДР только в туристических поездках. Тем интереснее факты, словесные клише, детали быта, которые были знаковыми для ушедшей в историю страны: «государство рабочих и крестьян», «страна нового начала», «страна надежды» и т. д. Многое поэтому подаётся в сознательно комическом виде. Роман Кумпфмюллера органично встраивается в немецкую литературную традицию, оказываясь по жанру близким знаменитому «Симплициссимусу» Гриммельсгаузена.

Тема Восточной Германии в современной литературе не ограничивается рамками погружения в социальные и политические аспекты жизни. Будням небольшого тюрингского городка после объединения посвящён роман И. Шульце «Simple Storys». В книге поражает мастерство, с которым автор, скрывшийся за непритязательностью почти дневникового повествования, изображает растерянность и отчаяние маленьких людей с их скромными помыслами. Не часто в подобных случаях за суховатым, почти лишённым внешних эффектов стилем чувствуется авторское сопереживание страху перед новой, незнакомой жизнью, перед новой действительностью, тотально равнодушной к человеку. Главной ценностью книги, открывающей неприкрашенную панораму поворотного времени в истории страны, стали запечатленные ощущения «простых немцев», участников перемен 1990 гг.

В целом же рубеж столетий естественным образом оказался в писательском сознании временем подведения итогов, в литературе 1990 гг. можно выделить успешно реализуемую идею диалога времён.

«Немецкая литература 1990-х гг. в осмыслении настоящего» рассматривается образ мира, свойственный новой эпохе и отраженный в литературе.

Познание стремительно меняющегося настоящего и его описание сделалось одной из актуальнейших задач новейшей художественной словесности. В 1990 гг. перед писателями встал целый ряд новых вопросов, не связываемых привычно с историческим. противостоянием социализма и капитализма или с уроками нацистского прошлого.

Вполне ожидаемыми оказались размышления писателей о сущности мира, рождающегося на глазах. Какова культура «новой» Германии? Тяготеет ли она в большей степени к «восточной» или к «западной»? Как развиваются отнюдь не простые взаимоотношения между жителями «старых» и «новых» федеральных земель ФРГ? Чем живёт страна после 1989 г.? Формирующаяся действительность многих поставила в тупик. Очень характерно в этой связи восклицание П. Зюскинда в эссе «Германия, климакс»: «Меня подташнивает, как пассажира, который сидит в мчащемся поезде, не знает маршрута, не знает места назначения и не уверен, что выдержат рельсы» (Зюскинд П. Германия, климакс / П. Зюскинд И Иностр. лит. — 1999. - № 6. — С. 262.).

Фиксируя характерные черты нового мира, авторы писали об изменении хронотопа современности, о географической и духовной трансформации немецкой действительности. Опытом толерантности и терпимости к иным культурам на собственно немецкой земле стал феномен «мульти-культи», характерный для общественного и литературного развития 1990 гг. Всё это мы наблюдаем в произведениях 3. Ленца, И. Нолль, Д. Дёрри, И. Шульце, Ю. Херманн, К. Вольф, В. Бюшера, Б. Шлинка, В. Каминера и др. Именно мультикультурное общество всё чаще понимается и описывается как будущее Германии.

о настоящем; порой оно граничит с пессимизмом. Представители старшего поколения в книге Ф. Брауна «Действительно желаемое» («Das Wirklichgewollte») почти в буквальном смысле выброшены на обочину жизни, их мечты и надежды цинично растоптаны представителями нового, молодого мира, а их вопросы о смысле прожитой жизни остаются без ответа.

Новые формы социального бытия обусловили востребованность книг, изображающих молодёжный мир (Ю. Херманн, X. Крауссер, Б. фон Штукрад-^^ Барре, Й. Хельфер, Т. Бруссиг, Б. Леберт и др.). Жизнь молодого поколения стала основной темой молодой литературы. Литература 1990 гг. точно отражает то обстоятельство, что молодое поколение немцев более или менее успешно строит свой мир, отказываясь при этом от исключительной фиксации сознания на тех вопросах, которые в обществе привычно считались важными. Показательна здесь позиция Т. Дюккерс, которая, не обращая внимания на некоторые отрицательные стороны современной немецкой действительности (случаи ксенофобии и т. п.), публично заявила о праве молодых на новые интересы. При этом показательно, что смутное ощущение неудовлетворённости настоящим отражено практически во всех книгах о молодых, хотя оно и основывается на иных причинах, нежели чувства «дедов» и «отцов». (Одна из них — субъективное понимание молодыми собственной исключенное™ из политических процессов настоящего.) Символом рождающейся Германии в глазах молодых писателей стал Берлин 1990 гг. На формирование нового Берлина как особого культурного пространства обращается особенное внимание. Так, например, Т. Дюккерс в романе «Игровая зона» сделала этот процесс едва ли не главной темой повествования.

В первом параграфе «Урбанистическая среда обитания» рассматривается типичная топология произведений современной немецкой литературы. Характерным моментом здесь, общим для самых разных авторов, стало воспроизведение урбанистической среды обитания современного человека. Персонажи 1990 гг. — это, как правило, жители больших городов. «Гомогенизированный» город (Б. Гройс), возникающий на страницах современной немецкой прозы, мало похож на те «города», образы которых рождались в романах Г. Манна, А. Дёблина, Э. М. Ремарка и др. писателей прошлого. Благодаря авторам старшего поколения ещё что-то узнаётся: Гамбург 3. Ленца, Берлин Г. Грасса (здесь же — Йена М. Кумпфмюллера, в «Бегстве Хампеля» подчёркнуто ориентировавшегося на классическую традицию повествования) — но это лишь исключения из правила. Мобильность социума, увеличившаяся динамика общественной жизни привели к тому, что современный город не является уже неким центральным, корневым местом в существовании человека. Чаще всего он — «временное пристанище» (В. Хильбиг) индивидуума, . постоянно перемещающегося из одного географического топоса в другой по причине поиска работы, развлечений и т. п. Внутреннее безразличие к месту своей жизни хорошо чувствуется в общей безликости описываемых городов. Северный Гамбург в восприятии героя-рассказчика «Сони» («Sonja» — Ю. Херманн) ничем не отличен от германской столицы: ателье, улицы, вокзалы, вольные пляжи — всё здесь является лишь случайными назывными констатациями, не несущими в себе той или иной культурной специфики. Случайным набором географических обозначений улиц, домов, районов остаётся Берлин и для рассказчицы из «Animal triste» M. Марон.

Образ «города» в большинстве современных произведений либо вообще лишён запоминающихся исторических, архитектурных черт, либо складывается из упоминаний и описаний немногих отдельных мест, не образующих в своей ^совокупности ансамбля. Он представляет для сознания человека некую ускользающую реальность. Урбанистическая действительность открывает множество контекстов своего восприятия. Персонажи, постоянно движущиеся в пространстве и времени, попадают в ситуацию мультиконтекстуальности переживаний и ощущений. Фрагментарность их опыта познания приводит к тому, что теоретически многогранный образ города часто сжимается в ряд упрощённых схем (подземка, вокзал и т. д.), оставляющих за своими границами массу неизвестного. Одна из таких характерных схем иллюстрирует особый взгляд на мир, свойственный «поколению pop». Главным в образе мира (и той урбанистической действительности, где пребывают персонажи) оказываются места развлечений, обеспечивающие определённый комфорт существования. При этом типично фиксируются внешние, фасадные характеристики окружающего («Faserland» К. Крахта, «Livealbum» Б. фон Штукрад-Барре и др., а также «Временное пристанище» («Das Provisorium») В. Хильбига, «Сытый мир» («Fette Welt») X. Крауссера, «Crazy» Б. Леберта и др.). Для большинства персонажей современной литературы типично именно потребительское восприятие городов, стирающее исторические и культурные различия между ними.

город («Духов день» А. Майера). Это — черты постмодернистского чувства жизни. Рядом с действительной реальностью то и дело возникает реальность, состоящая из постоянно меняющегося сочетания протеистических компонентов, из последовательности семантически насыщенных отдельных кадров, клиповых мизансцен («Сытый мир» X. Крауссера, «Animal triste» M. Марон и др.). Дробное, «клиповое» воспроизведение образа современного города есть прямое следствие усталости человеческого сознания перед бесконечным потоком внешних раздражителей, который обрушивается на индивида в урбанистической среде, в котором с лёгкостью нивелируется ценность разнородных вещей и событий.

Задумываясь об эстетической оценке современной городской действительности, можно констатировать, что в литературе 1990 гг. городской пейзаж подаётся, как правило, в негативном освещении (Гамбург, Франкфурт, Цюрих в «Faserland'e» К. Крахта, Вена и Берлин в «Колониях любви» («Kolonien der Liebe») Э. Хайденрайх, Мюнхен в «Crazy» Б. Леберта, Лейпциг во «Временном пристанище» В. Хильбига и т. д.). В этой связи одною из важнейших становится проблема реакций индивида на современную городскую реальность. Они могут проявляться в прямых оценочных суждениях (так, реплики рассказчика из «Faserland'a» отличаются характерной нигилистичностью или же усталой агрессивностью), выражаться в особом комплексе чувств и ощущений персонажа. Густая плотность городской жизни, интенсивность деловых контактов, событий, впечатлений вызывает эффект некоторой аморфности переживания, когда единичные признаки происходящего стираются. Город превращается в некое каменное вместилище анонимного и незнакомого индивиду, в место его постоянных и болезненных столкновений с «чужим» началом. Единственно понятной реальностью в ситуации большого города героям представляется только их собственная реальность — «этот космос для себя» (Т. Дюккерс). Человек, чей кругозор зачастую ограничен профессиональной деятельностью, с лёгкостью уходит в мир собственных фантазий, превращает своё жилище в своеобразную крепость или келью отшельника, совершая попытки хотя бы на время убежать от городской действительности («Animal triste» M. Марон, «Комнатный фонтан» («Der Zimmerspringbrunnen») Й. Шпаршу, рассказы Ю. Херманн, Ю. Франк и

Во втором параграфе «Внезапная открытость существования» рассматривается расширение литературного образа современности, произошедшее после 1989 г., после вхождения в мировое сообщество единого немецкого государства.

Можно говорить о фактическом расширении жизненного пространства человека, живущего в конце XX в., о «текучести», неустойчивости его среды обитания. Действие многих произведений уже не ограничивается только пределами Германии. При этом легко заметить, что немецким писателям 1990 гг. важно показать не только географическое расширение привычного мира, но и его духовную трансформацию, и часто возникающие конфликты. Очень любопытен в этом отношении рассказ 3. Ленца «Людмила» («Ludmila»). В нём показано, как благодаря близкому знакомству с эмигранткой из России в размеренное -существование Хайнца Боретиуса (писателя и в то же время вполне заурядного немецкого обывателя) вторгается нечто новое, не измеримое сухой логикой. Расчётливая аккуратность немца сталкивается в рассказе с другими психологическими стандартами поведения, носителями которых оказались иммигранты из России. «Русская» тема звучит и в романе Ленца «Бюро находок» («Fundbüro»), в «Вилленброке» («Willenbrock») К. Хайна, в книгах В. Каминера.

к новым культурным веяниям, доходящем порою до агрессии в адрес «чужаков». Ощущения немецкого обывателя, изумлённого или перепуганного новым «переселением народов», воссозданы в самых разных произведениях (напр., «Всё, что считается» («Alles was zählt») Г. Освальда, «Новая обувь для г-жи Хунг» («Neue Schuhe für Frau Hung») Д. Дёрри и др.). Тема иностранцев в современной им Германии, как можно предполагать, будет всё более и более занимать сознание немецких авторов. Слишком велик оказывается контраст между человеческими мирами, чтобы адаптация иммигрантов протекала легко и быстро для обеих сторон. Отношение коренных жителей к иностранцам колеблется от снисходительной жалости до постоянного раздражения, в его палитре присутствуют все оттенки, что показывает сложность и актуальность проблемы межэтнических и межкультурных взаимодействий. Многое открывают коренным жителям Германии произведения иностранных по рождению авторов (В. Каминера, Э. С. Эздамар, М. Биллера и др.), пишущих на немецком. Они по-настоящему раздвигают границы немецких культурных представлений.

В целом же следует признать, что современная мультикультурная реальность Германии не только изменяет привычный образ страны, но и открывает новые пути для развития литературы. Во многих произведениях 1990 гг. (и ещё более близкого к нам времени) ощущается ещё не вполне оформившаяся заявка на будущее. Это будущее выражается в появлении и упрочении новых тем в литературе, в формировании новой проблематики произведений, оно замечается даже в особенных эстетических оценках, даваемых книгам.

В третьем параграфе «. О современном состоянии духа» рассматриваются отражённые в литературе сущностные характеристики современного мира.

Несмотря на исключительный комфорт повседневной жизни человека, современная действительность то и дело рождает ситуации мучительного духовного голода, в которых оказываются герои книг. В литературе 1990 гг. мы находим не только критику «общества потребления», ставшую достаточно традиционной в послевоенную эпоху, но и ощущаем уже некоторую растерянность, возможно — ужас писателей перед лукавой двойственностью бытия, перед всей материалистичной «извращённостью Запада» (Э. Хайденрайх). В самых разных произведениях (напр., в «Faserland'e» К. Крахта, в рассказах Э. Хайденрайх) постоянно перечисляются внешние признаки людей, вещей и событий: называются цвет и детали одежды, стоимость предметов обихода, особенности интерьера... Однако при этом героев (как и самого читателя) не покидает ощущение фантасмагоричной бессмыслицы происходящего. Не случайно коллективный опыт персонажей показывает, что чувство любви повсеместно подменено чувственностью, низведено до скоротечных сексуальных контактов, что чувство дружбы выражается в приглашениях на многодневные коллективные попойки или в готовности поделиться дозой наркотиков, а практически любой момент общения между людьми характеризуется скрытою в нём фальшью. По мнению Э. Никеля, одного из участников поп-культурного квинтета «Tristesse Royale», большинство явлений современной культурной жизни означают «господство банального, поверхностного» (Deutsche Welle. Культура сегодня. - 1999. - 21 декабря, -(http://www.dwelle.de/russian/archiv2/km211299.html).).

— комфортной в бытовом отношении и чрезвычайно убогой в духовном. Персонажи современной литературы разъезжают на дорогих автомобилях, носят стильную одежду, наслаждаются новейшими достижениями техники и дизайнерской мысли, но за всем этим то и дело просматривается скудость духовного начала в их жизни. Возможное осознание внутреннего убожества своего существования — процесс чрезвычайно болезненный, исполненный глубокого личностного кризиса. Стоит обратить внимание и на то, как современный индивид, лишённый возможностей какого-либо духовного развития, всё чаще теряет свой человеческий облик («Всё, что считается» Г. Освальда).

Поиск ответа на вопрос о духовных основах современного социума стал одним из ключевых пунктов европейской философской и художественной мысли. Так, Ю. Хабермас, виднейший философ наших дней, в книге «Вовлечение Другого. Очерки политической теории» выделил две духовных проблемы современности, связанные с ситуацией «секуляризованного христианства», в которой оказалась Европа: во-первых, утрату индивидуумом упований на личное спасение, которая обернулась практическим разрывом связи между этикой и моралью, во-вторых, утрату веры в божественное происхождение земли и неба, что привело к практической невозможности описывать человеческие поступки в терминах, безусловно разграничивающих истинное и ложное. Мораль современного общества в целом превращается всего лишь в набор определённых форм интерсубъектного долженствования, в результате чего смешиваются этика и прагматика жизни.

Размышления о. глубокой внутренней связи духовного кризиса современности и процесса прагматичной «секуляризации» прежде христианских основ европейской цивилизации достаточно часто присутствуют и в художественной литературе 1990 гг. («Колонии любви» Э. Хайденрайх, «Я красива?» («Bin ich schön?») Д. Дёрри, «Временное пристанище» В. Хильбига и др.). Растерянный" персонаж с Библией в руках, удивляющийся тому, сколько жизни заключено в Вечной книге, в рассказе «Сахарные орешки» («Zuckererbsen») Б. Шлинка вообще олицетворяет типичного европейца современности. Поэтому во многих произведениях чувствуется скрытое желание авторов (и их персонажей) на что-то опереться, сформулировать для себя хотя бы какие-то ценности бытия.

Следует признать, что большинство характеристик новой действительности преисполнено скепсиса, несмотря на эйфорию, возникшую в немецком обществе после событий 1989 г. Писатели протестуют против бессмысленного существования, обращая внимание современников на видимое выражение «экзистенциального кризиса» в европейской повседневности. В произведениях К. Крахта, Э. Хайденрайх, А. Майера, Д. Дёрри и др. открывается бескомпромиссная критика современного упрощённого мира. В поиске причин, вызывающих стандартизацию индивидуума, современные писатели выходят на проблемы кризиса традиционных христианских основ европейской жизни, нетипичности духовной составляющей в повседневности, ослепления человека успехами естествознания и техники... Расщепление социума и как системы, и как среды обитания, его разрушающее воздействие на человека — один из серьёзных, проблемных пунктов в произведениях литературы 1990 гг.

В третьей главе «Человек в современной немецкой литературе»

В первом параграфе «Персонажи конца века» рассматривается характерный собирательный образ персонажей современности.

Человек конца XX в. часто представляется писателям чем-то мелким, посредственным, выстраивающим своё существование в соответствий с требованиями меняющейся моды на взгляды, товары и т. п. (В большей степени этот взгляд характерен для молодых авторов, в силу возраста лучше — «изнутри» — чувствующих особенности новой цивилизационной модели общества.) Индивидуальные характеристики человека (а значит — и персонажей), как правило, непостоянны и случайны, не способны удерживать на себе внимание. Вместо них читатель чаще всего находит фиксацию внешних признаков индивидуума. Современный человек всегда на виду, он всегда должен соответствовать неким представлениям о нормах приличия, носить приличную одежду, пить приличные напитки, ездить на приличных машинах и т. д., что хорошо показал К. Крахт в культовом романе «Faserland». В свою очередь, понимание непостоянства и ситуативно обусловленной случайности «другого» легко приводит к заметному безразличию в отношении к нему.

Неглубокая сущность индивидуума способствует вытеснению лица человеческого «личиной» — это обстоятельство современной общественной жизни стало лейтмотивом сборника рассказов Э. Хайденрайх «Колонии любви». Ницшеанская «смерть Бога» повлекла за собою закономерное умирание самого «человека» в XX столетии. Потеря себя, обычная для жителя развитого «цивилизованного общества», означает, по убеждению писательницы, неминуемую трансформацию его во что-то неведомое. В рассказе «Эрика» («Erika») Э. Хайденрайх точно передаёт сущность современного существования: люди немногим отличаются от неодушевлённых вещей, но вещи — в отличие от них — обладают притягательностью. Индивидуум часто предстаёт вполне одномерным, однолинейным в проявлениях своей сущности. Высшая степень подобной одномерности открывается в характеристике «возлюбленного» рассказчицы из «Красных кораллов» («Rote Korallen») Ю. Херманн — перед нами персонаж безымянный, во всём разочарованный, потерявший интерес к самому себе, напоминающий «мёртвую рыбу». Других характеристик автор ему не даёт.

Так же, например, и героини Ю. Херманн — не помня живых лиц прошлого, сохраняют в памяти детали комнатного интерьера, сохраняют подарки своих случайных и уже забытых любовников, или — забывая само умение общаться с другими, они помнят названия напитков и количество выкуренных на вечеринках сигарет («Дом на лето, позднее» / «Sommerhaus, später»). При оценке того, как мыслят, чувствуют, воспринимают мир литературные персонажи 1990 гг., легко подметить, что случайная нежность слов представляется им странной, зарождающаяся любовь - недоразумением, секундная нешаблонность поведения — ошибкой... Они не способны на решительные действия, на сильные эмоции, взирая даже на самих себя с некоторой прохладной отстранённостью. Они пребывают в том духовном аутсайдерстве, которое намного трагичнее ощущений первого послевоенного поколения. В глаза бросается непреходящая усталость действующих лиц друг от друга, их мизантропия. Но не дурное воспитание и не условия жизни повинны в том. Речь идёт о внутреннем кризисе, о разрушении личностных основ бытия и испытываемом чувстве отчаяния от этого.

Во втором параграфе «Коммуникативная несостоятельность поколения 1990-х годов» рассматривается истинное лицо XX в. — лицо века одиночества, окончательно открывшееся в литературе 1990 гг.

Типичный персонаж этого времени — человек, формально ещё связанный с другими людьми, в силу жизненной необходимости поддерживающий с другими определённые социальные контакты, однако не способный делиться с кем-либо душевным теплом, не умеющий сопереживать, превыше всего ставящий собственную личностную независимость и часто эстетизирующий своё поведение героя-индивидуалиста.

Размышляя над духовной ситуацией одиночества, в которой оказался европеец, можно предположить, что истоки её следует искать в философии индивидуализма и апологии исключительной личностной свободы, типичных для европейского общества. Сосредоточенность индивидуума на себе, на своих нуждах и потребностях, культивирует не просто неумение замечать «другого», но и вообще пренебрежение ценностью его существования. Подобную десоциализацию личности, исключительную формальность общения в современном мире показали К. Крахт («Faserland»), И. Нолль («Натюрморт на ночном столике» / «Rößlein rot»), Г. Кляйн («Призывание Слепой Рыбы» / «Anrufung des Blinden Fisches»), К. Хайн («Вилленброк») и др. Такое представление персонажей продолжает и усиливает тенденцию, отразившуюся в немецкой литературе ранее, в 1980 гг., напр., в повести К. Хайна «Чужой друг». При этом единичные примеры человеческой дистанцированности друг от друга, открывавшиеся в литературе восьмидесятых, сменяются настоящим потоком подобных примеров в литературе 1990 гг.

«пассивными наблюдателями» событий, в которых им доводится участвовать. И если от них требуется вовлечённость в них, то они начинают испытывать заметный дискомфорт. Их представления о мире существенно расходятся с представлениями других людей. Потребность же сгладить это противоречие оборачивается бегством от мира, попытками скрыться от него за маской иронии.

М. Баслер считает, что такое поведение персонажа проливает свет на облик всего общества 1990 гг. Оценивая одиночество рассказчика в «Faserland'e», его неудачные попытки сближения с другими людьми, Баслер пишет: «Три попытки контакта, о которых обстоятельно рассказано, подтверждают коммуникативную неспособность не только самого героя, но и вообще его поколения и социального слоя» (Baßler M. Der Deutsche Pop-Roman : die neuen Archivisten / M. Baßler. — München: Beck, 2002. - S. 113.). Справедливость мысли M. Баслера легко подтвердить другими наблюдениями. В постоянной оппозиции остальным людям пребывает рассказчица в романе И. Нолль «Натюрморт на ночном столике». Не допускает искреннего контакта с окружающими главный герой' наполовину автобиографического романа Б. фон Штукрад-Барре «Соло-альбом». Убеждёнными «одиночками» является большинство персонажей произведений X. Крауссера («Сытый мир»; «Свиньи и слоны» / «Schweine und Elefante»), Ю. Херманн, Д. Дёрри, Ю. Франк... Тема личностного одиночества стала главной и в романе 3. Ленца «Наследие Арне» («Arnes Nachlaß»).

XX в. в своём завершении задал непростой вопрос — не только о человеческой идентичности вообще, но и о том, чему мы равны в совместном бытии. Стремление индивидуумов к возможно большей независимости друг от друга - материальной, духовной, эмоциональной — привело к тому, что и семья в конце XX в. не представляет больше единства близких людей. Неприспособленность современного человека к семейной жизни как характерная черта многих персонажей открывается в произведениях И. Шульце, Ю. Франк, Ю. Херманн, М. Вальзера, 3. Ленца, Б. Леберта, К. Дуве и др. писателей. Показательно, напр., что в известном романе И. Шульце «Simple Storys» — повествующем не об исключительных событиях, а о немецких буднях 1990 гг., о том, что встречается на каждом шагу, — не найти ни одного изображения счастливого брака. Межличностное безучастие, о котором шла речь ранее, и здесь показывается как одна из причин, обусловивших кризис семьи.

Практически абсолютная неспособность молодых героев к семейной жизни есть вполне закономерное и логичное следствие процессов, протекавших в европейском обществе на всём протяжении XX в. Литература 1990 гг. — не только серьёзная, но и беллетристика, ориентированная на коммерческий успех, — убедительно показала, как первейшей причиной неумения молодых строить семейные отношения стали кризисы в родительских семьях персонажей. В романе Т. Дюккерс «Игровая зона» открывается именно такая ситуация: поколение родителей — знавшее толк в политической борьбе 1960-1970 гг., участвовавшее в сексуальной революции и антимилитаристском движении, — не смогло привить поколению детей понимания семейных ценностей, не смогло научить, прежде всего — собственным примером, строить семейные союзы на любви, вере и свободе.

В третьем параграфе «Бегство от любви» — чт0 именно значит это слово в настоящем.

Затруднительность ясных дефиниций «любви» — характерный момент многих современных книг. Так, в романе Б. Леберта «Crazy» неожиданно выясняется, что в настоящем даже в любовных посланиях невозможно употребление слова «lieben», что в конце XX в. слбва «любовь» надо едва ли не стыдиться. Может показаться, что подобное поведение свойственно поколению тинэйджеров, однако в романе К. Хайна «Вилленброк» находится не менее характерный отрывок. Заглавный персонаж с циничной откровенностью признаёт, что любовные чувства, переживания осложняют благополучно-размеренную жизнь, а это совсем не желательно.

Разумеется, ошибочным было бы утверждение, что любовь как чувство совсем не присутствует в жизни персонажей 1990 гг. Но её проявления настолько неявны, она настолько проблематична, что персонажи, оказываясь в ситуации любви, не знают, как им вести себя (в особенности — хотя не исключительно — это заметно при знакомстве с произведениями писателей-женщин: Ю. Херманн, Ю. Франк, Д. Дёрри, Э. Хайденрайх, И. Нолль и др.). Отдаться во власть этого чувства — значит собственными руками нарушить комфорт цивилизованного существования. Кроме того — переживание любви способно продемонстрировать несостоятельность (внутреннюю, духовную) привычного образа жизни. И человек 1990 гг. почти всегда бежит от любви, боясь как осложнений, так и возможных обманутых надежд, связанных с её ожиданием, пытается душевную близость подменить близостью физической, испытывает смутное разочарование своим настоящим, хотя и едва ли умеет понять причины его.

В четвёртом параграфе «Поиск альтернативы настоящему?» рассматриваются попытки современных авторов оттолкнуться от обыденной пошлости, найти в потоке отрицательных примеров и наблюдений светлое начало человеческой жизни.

«Линии любви» («Liebesfluchten»), где всё подчинено главной задаче — познанию неожиданных, неизведанных ситуаций человеческой жизни и любви, поиску небанальных эпизодов существования, открытию персонажами в самих себе доселе неизвестного им.

Попытку написать образ человека, неподвластного настоящему — со всей его суетностью, предугаданностью — предпринял в своих произведениях К. Бёльдль. Исследование нешаблонного человеческого существования пронизывает всё творчество писателя (роман «Исследование кристаллизации» («Studie in Kristallbildung») и др. произведения).

Внимание к нестандартным мгновениям жизни мы находим в произведениях Д. Дёрри, Ю. Херманн, Б. Леберта, X. Крауссера и др. Образ человека, выпадающего из привычного существования, из обыденного ряда вещей и событий, становится в конце XX в. ключевым и в творчестве 3. Ленца. Его романы «Сопротивление» («Die Auflehnung»), «Наследие Арне» и «Бюро находок» образуют характерную последовательность произведений, где в центре авторского внимания оказывается нестандартная человеческая личность, не вписывающаяся в прагматичную обыденность настоящего. Следует указать на принципиальное совпадение авторской интонации Ленца и Бёльдля: оба автора пишут об уходе от принятых форм существования, о сопротивлении личности обстоятельствам как стремлении обрести настоящую свободу. Это сопротивление оказывается уходом в неизвестность, ибо дальнейшая судьба персонажей не может быть спрогнозирована авторами. Открытые финалы произведений стали литературной тенденцией 1990 гг. - герои, ощущая дальнейшую невозможность привычного бытия, останавливаются на пороге чего-то нового, пытаются заглянуть в неизвестное, но не умеют ещё понять его.

Необходимо обратить внимание и на нашумевший роман Андреаса Майера «Духов день», продемонстрировавший, что и молодая немецкая литература при частом цинизме её представителей неравнодушна к действительным духовным проблемам настоящего. Главной темой романа стало рассуждение о человеческой независимости. Насколько мы свободны в современном «свободном обществе»? Легко ли обрести настоящую, духовную независимость и сохранить её в последующем? На одном полюсе жизни оказываются те, кому ближний является бесконечно чужим, кто неизлечимо заражён житейским цинизмом. Они живут в замкнутом круге «вещи — деньги — вещи». Они маскируют собственное духовное бессилие общепринятыми ритуальными фразами и действиями. Другие же, которые ранее ещё колебались в своём жизненном самоопределении, томясь своим существованием и в то же время боясь изменить его, открывают в себе неожиданную способность вырваться из тисков обыденности. Однако, как и Ленц, и Бёльдль, А. Майер оставляет финал открытым, не отвечая на вопрос «что дальше?». Его герои, желающие извлечь себя из «потока обыденной пошлости» (И. А. Ильин), могут порвать с привычной средой обитания, но не знают, к чему идти.

Если охватить взором общее поле художественных произведений, то становится заметным: слишком большое количество жизнеобразующих понятий классической для нашего общества культуры XIX в. потеряли в недавнем прошлом свой смысл. Обретение же привлекательных форм существования, как оказалось, отнюдь не решает проблемы его ценностного наполнения. Приходится задуматься над очевидным, наблюдаемым вокруг, -крахом всего основательного, связанного с понятием Человека: семьи, дома, идеалов прекрасного, веры и т. д. Работа, быт становятся рутинными, не вызывающими сильных эмоций. В самых разных произведениях мы открываем персонажей, не знающих того, чего они хотят от жизни, скучающих, бросающихся в водоворот удовольствий для того, чтобы в момент отрезвления с горечью осознавать степень своего человеческого падения. Человек 1990 гг. предстаёт перед нами едва ли не до конца поколебленным в своей человеческой натуре. В особенности это касается персонажей современной поп-литературы. Живущий чувственно-единичными удовольствиями, человек превращается в сучайного слугу случайностей» (И. А. Ильин). А его индивидуализм, проистекающий из ложно понятого человеческого достоинства, к концу века представляет уже болезненный психический синдром, разобщающий личность с другими людьми. Ю. Хабермас справедливо указал на то, что перед современным европейским обществом снова встаёт «исконный философский вопрос о «правильной жизни» в его антропологической универсальности» (Habermas J. Begründete Enthaltsamkeit: Gibt es postmetaphysische Antworten auf die Frage nach dem «richtigen Leben»? / J. Habermas [Пер. с нем. С. Ромашко] // Neue Rundschau. - 2001. - Н. 2. - S. 93-103. (http://www.russ.ru/istsovr/20020807.html).). В то же время нельзя сказать, что писателям свойственен исключительно пессимистичный взгляд на современника. Немецкая литература нащупывает выход из ситуации антропологического кризиса, разразившегося в европейском обществе и достигшего в конце XX в. своего апогея

«Стилевые черты немецкой литературы 1990-х гг.» делается попытка рассмотреть характер стилевых исканий в литературе изучаемого десятилетия.

Возможность стилевых дефиниций новейшей немецкой литературы существенно затруднена по той причине, что в читательском сознании сополагаются произведения, совершенно не похожие друг на друга. «Последовательный антиреализм» - Хандке (М. Скалла) сочетается с пристальным вниманием к опытам реализма со стороны М. Кумпфмюллера, демонстративный цинизм К. Крахта и ирония Б. фон Штукрад-Барда соседствуют с меланхоличной интонацией Ю. Херманн и проникновенным лиризмом 3. Ленца... Подобные сочетания объясняются тем, что описываемый период в истории немецкого общества характеризуется множеством исторических — политических, общественных и, соответственно, культурных — трансформаций. «Фундаментальная смена парадигм» (А. Дугин. См.: , Актуально ли сегодня понятие стиля? : [Опрос] // Русский журнал. - 2002. — 22 марта. - (http://www.russ.ru/culture/20020322zzz.html).), несомненно, сказывается и на литературном процессе. Мультикультурная и мультинациональная европейская действительность, формирующаяся после 1989 г., в отличие от прошлых лет не подразумевает какого-либо культурного единства (прежде возникавшего в условиях единой государственности и относительно единой государственной идеологии). Стремительное течение современной действительности не располагает и к длительным стилевым исканиям. Понятие «стиля» очень часто превращается в необходимую совокупность приёмов, которая обеспечивает автору достаточный уровень рыночного успеха. Иными словами, возникает почти абсолютное совпадение понятий «стиль» и «брэнд», приведшее в 1990 гг. к расцвету так называемой «поп-литературы». Литературоведению также ещё предстоит осознать культурную значимость изменений в литературном процессе, связанных с появлением электронных текстов. Различие между профессиональной и непрофессиональной литературной деятельностью лежало в области «легитимации» литературного процесса, то есть признаваемости внешними по отношению к автору, официальными институтами общества. Демократизация электронной среды, необозримое множество Интернет-проектов, постоянно возникающих, меняющихся и исчезающих, практически преодолевают возможную культурную и социальную замкнутость художественного явления, радикально решают проблему творческой связи с другими, а следовательно — и не подразумевают какой-либо «легитимации». Вполне естественно, что одним из главных в этой ситуации становится вопрос об эстетической и этической ценности произведений, их аксиологическом наполнении. Наконец, определённую сложность стилевых оценок определяет сочетание общеевропейской ситуации постмодернистских веяний в литературе (по меткому наблюдению современного культуролога А. Цветкова, «всеобщей релаксации авторов и массового отказа от всякой миссии и внехудожественной претензии искусства» (См.: Актуально ли сегодня понятие стиля?: [Опрос]. — (http://www.russ.ru/culture/20020322zzz.html).) и заметных попыток её преодоления.

Тем не менее определённые соображения, касающиеся стилевых особенностей литературы после 1989 г., всё-таки могут быть сформулированы. Они относятся к тому, что мы часто ощущаем как «Zeitgeist», как дух времени в искусстве, который формируется из популярных моделей авторского и читательского поведения.

В первом параграфе «Проблема культурных „архивов"» обусловливает поиск определённых «знаков», своеобразных точек опоры, с помощью которых автор мог бы выстраивать своё видение мира.

Именно таким образом известный писатель и публицист Ф. Иллиес в книге «Руководство к невиновности» («Anleitung zum Unschuldigsein») описывает поистине кардинальное — для своих сограждан из бывшей ГДР — обновление каждодневного хода событий и порядка вещей, случившееся вскоре после объединения. Слом в сознании, в психологии поведения фиксируется автором через факты изменяющегося быта, через последовательную демонстрацию множества новых и подчас непривычных вещей, регламентирующих существование (как, например, нескольких разных уличных контейнеров для мусора). Вторжение в повседневность новых аббревиатур, торговых марок, вещей и трудовых отношений отражено в романе И. Шульце «Simple Storys». Повествование отличается характерной фотографической точностью, на страницах книги постоянно мелькают названия новых товаров, фирменной косметики, упоминания о новых автозаправках, парках развлечений и т. п. Изменение культурных ценностей затрагивает и жизнь персонажей из автобиографической книги «Livealbum» Б. фон Штукрад-Барре. У представителей молодого поколения иные вкусы и интересы, что показывается автором также через приём каталогизации, представляющий последовательное называние новых востребованных вещей. Особенно ярко приём создания культурных архивов проявил себя в небольшом романе Б. Леберта «Crazy», где читатель постоянно находит тщательные зарисовки окружающего. Это могут , интерьеры, портреты персонажей, в деталях которых узнаётся само время (по маркам одежды, названиям музыкальных групп, вкусовым предпочтениям и т. п.).

Подобная авторская стратегия в целом типична для 1990 гг. Однако в отличие от стендалевской техники «зеркала, проносимого по дороге», современные каталоги происходящего становятся частью постмодернистского дискурса, изначально не претендующего на повествовательную глубину. Стендалевское «зеркало» предполагает не только прямое отражение реалий жизни, но также и анализ их. Автор «Красного и чёрного» требует от читателя размышлений, постоянно настраивает его на аналитический лад. В создаваемом же современными авторами нагромождении подробностей и деталей, конечно, открывается определённая картина мира, но она, как правило, не предполагает оценки, неравнодушного отношения читателя к изображаемому. «Каталогизация» (М. Баслер), «инвентаризация» (Г. Айх) выступают адекватным средством отражения мира, который при всём разнообразии своих форм удивительно унифицирован.

Во втором параграфе «Характерные особенности повествовательной манеры» рассматривается авторское стремление представить историю во всём возможном многообразии и многоголосии, в «одновременности несовместимого» (И. Радиш).

— не только восточных, но и западных — идеологических систем и стереотипов. Как следствие, обобщающий, систематизирующий подход к оценке событий уходящего века, привычный для прошлого, стал вытесняться желанием узнать частную правду истории, во многом отличную от правды официальной. Пример «Эхолота» («Echolot») В. Кемповски — одно из свидетельств того, что в литературе 1990 гг. меняется преобладающая форма (авторского) видения событий прошлого и настоящего.

Авторская убеждённость в том, что личный опыт более интересен, информативен для понимания прошлого и настоящего, нежели литературно-социологические исследования, вызвала к жизни целый ряд произведений, имеющих ярко выраженную биографическую и автобиографическую основу («Промежуточный итог» и «Сорок лет. Повесть о жизни» («Vierzig Jahre. Ein Lebensbericht») Г. де Бройна, «Моё желание — в неспешном разговоре... Воззрения снятой шахматной фигуры» («Ich habe Lust, im weiten FeldBetrachtungen einer abgeräumten Schachfigur») П. Рюмкорфа, «Моя жизнь» («Mein Leben») M. Райх-Раницкого, «Здесь в другом месте» («Hierzulande Andernorts») К. Вольф, «Лишение гражданства» («Die Ausbürgerung») В. Бирмана и др.); Не претендующие на эпическую многогранность и широту, они стали, тем не менее, по-настоящему многоцветными художественно-историческими свидетельствами XX в. Во всех них авторская идея собственной «анонимности», стремление проникнуть в обличив современников и заговорить их голосами сочетается с выраженным ощущением себя как такого же участника и свидетеля истории. Однако примечательно, что этот «участник» часто не склонен ни к анализу, ни к выводам, ни к глубоким эмоциям о прожитом, что является продолжением мысли о серьёзном кризисе человеческого начала в конце XX в..

В третьем параграфе «Особенности „ эмоционального тона "» предметом рассмотрения является такая заметная черта многих произведений литературы 1990 гг., как редуцированность изображённых движений человеческой души.

Необходимость передать особенности современной действительности, а также характерные черты в образе «человека 1990 гг.» — его одиночество и погружённость в свой частный мир — вызвала потребность в адекватных художественных средствах. «Кастрированные миры» (Й. Бессинг), в которых обитает современный человек, обусловили практическую невостребованность сильных эмоций, их неприложимость к настоящему, что отразилось, например, в лирической прозе Ю. Херманн.

Литературная критика отмечает и частое вторжение журналистской манеры письма («Hacksatz-Stil») в стиль молодых авторов. Особое построение фраз, их подчёркнутая краткость, рождающая ощущение некоторой упрощённости языка повествования, происходят, возможно, потому, что множество молодых писателей (И. Шульце и др.) пришли в литературу из мира журналистики. Репортёрский стиль. письма замечательно подходит для выражения столь сиюминутных, непрочных, иллюзорных человеческих чувств, увядающих в прагматичной современности. Литература 1990 гг. стилистически завершает тот процесс духовного перерождения человека, который ещё в середине века был метафорически обозначен Максом Фришем, употребившим термин «homo faber».

Упрощение литературной манеры отражает также общую демократизацию жизни. Художник слова в кон. XX в. — уже не тот избранный служитель муз, каким он был раньше. Писателем может стать практически любой человек, который сумеет на непродолжительное время заинтересовать современников. В силу этого вопрос коммерческого успеха для многих авторов важен не менее, чем проблема литературной огранки своего стиля.

В четвёртом параграфе «Проникновение англицизмов в художественную речь» рассматривается такое следствие современной мультикультурализации немецкого общества, как частая «англо-американизация» художественной речи.

языка, на роль которого претендует английский. Филологи всё чаще ведут речь о возникновении особого языка «Denglish», уникального речевого новообразования, порождённого в 1990 гг. смешением в сознании жителей Германии английского и немецкого. Элементы «Denglish» легко проследить и в художественной литературе (произведения Б. Леберта, Б. фон Штукрад-Барре, И. Шульце, Ю. Херманн, К. Регглы, Т. Дюккерс и др.), что свидетельствует о формировании новых социокультурных и этнокультурных систем, меняющейся структуре социальных институтов и социальных ролей человека, измененииобраза жизни современного немца (и европейца) и - как следствие — формировании нового образа мира в его сознании.

В пятом параграфе «Особенности „романа воспитания" в новейшей немецкой литературе» рассматривается закономерная востребованность в новейшей немецкой литературе жанра «романа воспитания».

«Проблемы действительности и возможности человека, свободы и необходимости и проблема творческой инициативности» (Бахтин М. М. Роман воспитания и его значение в истории / М. М. Бахтин // Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. - М., 1979. - С. 203.) стали острейшими проблемами самой действительности, формирующейся после падения Берлинской стены. Традиционная схема «романа воспитания» с разной степенью полноты реализовывалась во многих произведениях 1990 гг. («Бегство Хампеля» М. Кумпфмюллера, «Герои, как мы» Т. Бруссига, «Комнатный фонтан» И. Шпаршу, «Духов день» А. Майера, «Сытый мир» X. Крауссера, «Дочь» («Die Tochter») М. Биллера, «Солнечная аллея» («Am kürzeren Ende der __Sonnenal!ee») Т. Бруссига, «Вилленброк» К. Хайна, «Crazy» Б. Леберта, «Сопротивление» и «Наследие Арне» 3. Ленца и др.). Вместе с тем «поколебленность» человеческого начала, характеризующая европейскую действительность XX в. и в особенности — его второй половины, болезненный индивидуализм и другие современные ценностные признаки личности привели к изменению традиционных акцентов в отношениях «человек — мир», изображаемых в «романе воспитания». Накопление героем знаний о мире, жизненного опыта, которые должны приводить к утверждению в его сознании идеи служения людям, действительного «выхода» к ним из личностного одиночества, не даёт ожидаемого результата. Проблема превращения человека «частного» в «винтик системы», в человека «на службе у государства изменила как прежнее понимание личностных возможностей, так и оценку взаимодействия индивидуума с обществом. Процесс воспитания часто превращается в нечто противоположное — в активное усвоение всевозможных ментальных комплексов эпохи, коверкающих частное бытие. В романе Т. Бруссига «Герои, как мы» принципиальным для автора становится не прозрение главного героя в финале повествования, не обретение им некоего устойчивого знания о мире, а переживание ситуации расколотого эпохой сознания. Становящееся линейное время «романа воспитания» неожиданно разворачивается здесь (в смысловом отношении), и возникает открытый финал, наполненный мучительными ретроспективными погружениями героя в прошлое! Из большинства произведений также характерным образом исчезает фигура Учителя — наставника, помогающего герою на пути познания. При сознательной ориентации молодых авторов на осмеяние мрачных страниц прошлого в этом видится и печальное подведение итогов столетия.

В целом же изменения в художественной форме «романа воспитания» были вызваны именно своеобразием 1990 гг. как новой литературной эпохи, выдвинувшей «свои эстетические требования в прямой и опосредованной зависимости от общественно-политических обстоятельств» (Копыстянская Н. Ф. Понятие «жанр» в его устойчивости и изменчивости / Н. Ф. Копыстянская // Контекст. 1986 : Литературно-теоретические исследования. -M., 1987. -С. 185.).

«Преодоление постмодернистских искушений» рассматривается реакция новейшей немецкой литературы на идеи постмодернизма.

В Германии общеевропейские постмодернистские тенденции «наложили«.» в 1990 гг. на разрушение устоявшихся общественно-политических структур и ощущение относительности истины в мире. В силу этого, напр., постмодернистским по своей сути становится авторское моделирование неадекватности ожидания и восприятия: обычные предметы оказываются в неожиданном, часто шокирующем окружении, а персонажи совершают бессмысленные поступки («Герои, как мы» Т. Бруссига, «33 мгновенья счастья» («33 Augenblicke des Glücks») И. Шульце, «Libidissi» Г. ЬСляйна и др.).

Однако следует указать на то, что постмодернистские идеи художественного творчества отнюдь не являются доминирующими в современном литературном процессе Германии. «Постмодернистской» оказывается зачастую лишь внешняя сторона литературного произведения, способ его донесения до читателя, тогда как смысловая сторона книги, её эстетическое наполнение свидетельствуют об обратном. Справедливо подмечено, что постмодернизм, стремясь к тотальному духовному плюрализму, избегает размышлений над загадкою человека, предпочитает не вспоминать о каких-либо «истинах». Однако в уже упомянутой выше книге И. Шульце нельзя не заметить неравнодушия автора к судьбам своих персонажей. Для него существует совершенно определённая система нравственных координат, в рамках которой развивается повествование. При всей «живописности» многих эпизодов «33 мгновений счастья» повествование не укладывается в рамки модной постмодернистской «новой сентиментальности», соединяющей китч с культом чувственности, плюрализм вкусов с требованием немедленного «рая на земле». Автора ужасает омертвление человека, наслаждающегося комфортом современности, но привычного к самым мерзким делам и обстоятельствам.

Важную функцию эстетического водораздела между новейшей и послевоенной литературами, функцию разделения литературных периодов в немецкой словесности 1990 гг. выполняет ирония. При этом она используется большинством писателей не как инструмент постмодернистской насмешки над современным миром или сомнения в существовании истины вообще, а как возможность взорвать изнутри отупляющее спокойствие благополучной жизни, индивидуальное сознание — и через это добиться некоторых перемен в целом обществе. Именно поэтому не следует преувеличивать видимый аморализм молодой литературы. Словесные вольности, допускаемые то одним, то другим автором (К. Дуве, К. Крахт, Э. Никель, Т. Бруссиг и др.), возникают в тексте с несомненно провокативной целью.

«даже к самим последователям постмодернизма пришло понимание того, что объективная реальность существует и надо искать в ней точку опоры, что назрели серьёзные проблемы, которые надо решать» (Райнеке (Виноградова) Ю. С. Исторический роман модернизма (Австрия, Великобритания, Германия, Россия) / Ю. С. Райнеке (Виноградова). — М.: Научн. центр слав. -герм. исследований ИС РАН, 2002. -С. 47.). Книги И. Шульце и других современных авторов, преодолевших искус постмодернистской игровой лёгкости творчества в пользу изображения сложности человека, его противоречивой сущности, не превратились в «анонимное бормотание», о котором — применительно ко всей литературе постмодернистского будущего — размышлял М. Фуко.

В заключении приведены основные выводы по теме диссертации, а также предложены перспективы дальнейшего углубления рассматриваемой темы.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. ЧугуновД. А. Немецкая литература рубежа ХХ-ХХ1 веков / Д. А. Чугунов. — Воронеж: Центр. -Чернозем. кн. изд-во, 2002. — 232 с. (14,6 п. л.)

«поворота» : Монография / Д. А. Чугунов. — Воронеж: Изд-во Воронеж, гос. ун-та, 2006. - 228 с. (15,1 пл.)

3. Чугунов Д. А. Современный немецкий роман : учеб. -метод. пособие / Д. А. Чугунов. — Воронеж : Изд-во Воронеж, гос. ун-та, 2006. — 48 с. (3 пл.)

4. Чугунов Д. А. Слово против агрессии феминизма (роман К. Boльф «Медея») / Д. А. Чугунов // Культура общения и ее формирование: межвуз. науч. сб. — Воронеж, 2002. -Вып. 9. -С. 169-173. (0,3 пл.)

5. Чугунов Д. А. Германия на сломе эпох в романе Т. Бруссига «Герои как мы» (1995) / Д. А. Чугунов // Литература в диалоге культур : материалы Междунар, науч. конф. - Ростов н/Д., 2003. - С. 86-90. (0,3 пл.)

6. Чугунов Д. А. Образ России в современной немецкой литературе / Д. А. Чугунов // Вестник Воронеж, гос. ун-та, Сер. Гуманитарные науки. -2004. - № 2. - С. 229-247. (1,2 пл.)

237-241. (0,3 пл.)

9. Чугунов Д. А. Немецкое прошлое (1933—1945) глазами молодых авторов / Д. А. Чугунов // Проблемы истории литературы: [сб. ст.] — М-, 2005. — Вып. 19. -С. 140-144. (0,5 пл.)

Ю. Чугунов Д. А. Что нам делать с воспоминаниями о войне? (Из новейшей немецкой литературы) / Д. А. Чугунов // Вестник Воронеж, гос. ун-та, Сер. Гуманитарные науки. - 2005. - № 1. - С. 8-21. (0,75 пл.)

11. Чугунов Д. А. Когда меняется история... : («Траектория краба» Гюнтера Грасса) / Д. А. Чугунов // Тема войны в литературе XX века : [межвуз. сб. науч. тр.]. — Воронеж : Изд-во Воронеж, гос. ун-та, 2005. — С. 179-183. (0,3 пл.)

«фашист», «нацист»... / Д. А. Чугунов // Культура общения и ее формирование: межвуз. науч. сб. — Воронеж, 2005. -Вып. 15. -С. 37-40. (0,25 пл.)

13. Чугунов Д. А. Образ «города» в новейшей немецкой литературе [электронный ресурс] / Д. А. Чугунов // Культура & общество : Интернет-журнал МГУКИ : [архив за 2005 г.]. — Мультимедийн. информац. электрон, изд. - М.: МГУКИ, 2006. - 1 электрон, опт. диск (CD-ROM). (0,6 пл.)

14. Чугунов Д. А. Проблемное восприятие России в современной немецкой литературе / Д. А. Чугунов // Октябрь. - 2005. - № 3. - С. 180-182. -Выступление на Междунар. конгрессе «Русская словесность в мировом культурном контексте» (Москва, 2004). (0,3 пл.)

15. Чугунов Д. А. Усталость от прошлого (из современной немецкой литературы) / Д. А. Чугунов // Идейно-художественное многообразие литератур нового и новейшего времени : межвуз. сб. науч. тр. — М., 2005. — Ч. 6. — С. 137146. (0,5 пл.)

— М.: Моск. пед. гос. ун-т, 2006. — С. 153-154. (0,1 п. л.)

18. Чугунов Д. А. Одна страна — два мировосприятия, две литературы? / Д. А. Чугунов // Текст — дискурс - картина мира: [науч. изд.]. — Воронеж : Истоки, 2006. -Вып. 2. -С. 168-172. (0,3 п. л.)

19. Чугунов Д. А. Смутное чувство религиозности в немецкой литературе 1990-х гг. / Д. А. Чугунов // Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литературах : материалы Междунар. науч. конф. — Волгоград : Изд-во Волгоград, гос. ун-та, 2006. - С. 798-803. (0,3 п. л.)

«романа воспитания» в новейшей немецкой литературе / Д. А. Чугунов / Вестник Воронеж, гос. ун-та, Сер. Филология и журналистика. - 2006. - № 1. - С. 79-84. (0,7 п. л.)

Пять публикации (№№ 6,10,13,16,20) осуществлены в периодических изданиях, входящих в список Высшей аттестационной комиссии.