Евгений Беркович
Томас и Генрих: разрыв
журнал "Семь искусств"
• 6 Июнь 2013 •
Сегодня не только день рождения Пушкина. Сегодня и день рождения Томаса Манна. Вспомним по этому случаю критический момент отношений двух братьев-писателей — Томаса и Генриха.
|
|
|
После убийства в Сараево 28 июня 1914 года наследного принца Австро-Венгрии Фердинанда и его супруги, все в Европе с ужасом говорили о войне, хотя только немногие верили, что она в самом деле произойдет. Этот необоснованный оптимизм европейцев понятен: ведь последняя война на континенте закончилась в 1871 году, за четыре года до рождения Томаса Манна, и более сорока лет Европа наслаждалась миром. Прозрение наступило только тогда, когда ударил первый гром.
Томас Манн проводил то лето с семьей в своем загородном доме в Бад Тёльце, о котором мы еще поговорим. Оттуда 30 июля, за один день до вступления Германии в войну, он писал старшему брату:
«Известие о мобилизации мы получили сегодня после полудня. Последовало, правда, опровержение, но похоже всё-таки, что оно останется в силе недолго. Только что нам сказали, что через несколько часов будет прекращена телефонная и телеграфная связь с Мюнхеном, поскольку линию надо освободить для военных нужд. До такого еще не доходило на нашей памяти. Хочется знать, что ты испытываешь. Я, признаюсь, потрясен и пристыжен ужасным натиском действительности. До сегодняшнего дня я был оптимистичен и недоверчив – слишком штатская душа, чтобы счесть возможной такую чудовищность. И я все еще склонен верить, что дойдут лишь до определенной точки. Но кто знает, какое безумие может охватить Европу, если она закусит удила!» .
«закусила удила», и все новые и новые страны втягивались в воронку мировой бойни. Дошла очередь и до Германии. Были мобилизованы и призваны в армию младший брат Томаса Виктор и старший брат Кати – Хайнц. Жар начинающейся войны быстро дошел до благополучных семей Прингсхаймов и Маннов и заставил по-новому взглянуть на реальность. В своем автобиографическом «Очерке моей жизни», написанном в 1930 году, писатель вспоминает:
«Как обстояло дело в Германии, во всем мире, об этом мы получили представление, когда, чтобы попрощаться с моим младшим братом, в качестве артиллериста немедленно назначенным на фронт, поехали в Мюнхен и очутились в раскаленной зноем сутолоке вокзалов, забитых людьми, посреди взбудораженной, страхом и воодушевлением влекомой толпы. Рок вершил событиями» .
Через неделю после начала войны Томас уже полностью определил свое отношение к случившемуся. В письме Генриху от 7 августа он признается:
«Я все еще как во сне — и все же, наверно, должен теперь стыдиться, что не считал этого возможным и не виде неизбежности катастрофы. Какое испытание! Как будет выглядеть Европа, внутренне и внешне, когда все пройдет? Я лично должен приготовиться к полной перемене материальной основы своей жизни. Если война затянется, я буду почти наверняка, что называется, «разорен». Ради бога! Что это значит по сравнению с переворотами, особенно психологическими, которые последуют за подобными событиями по большому счету! Не впору ли быть благодарным за совершенно неожиданную возможность увидеть на своем веку такие великие дела? Главное мое чувство — невероятное любопытство и, признаюсь, глубочайшая симпатия к этой ненавистной, роковой и загадочной Германии, которая, хоть доселе она и не считала «цивилизацию» высшим благом, пытается, во всяком случае, разбить самое подлое в мире полицейское государство» .
Уже в эти дни стала углубляться пропасть между братьями в оценке «германской войны». Если Томас разделял с миллионами сограждан «глубочайшую симпатию» к своей воюющей родине, Генрих открыто призывал к поражению Германии и считал, что «война ведется… одной лишь буржуазией в интересах ее кармана и ее идеологии, которая так великолепно способствует его пополнению». Даже мать братьев, Юлия Манн, увещевала своего старшего сына «не говорить с чужими людьми дурно о Германии» .
«неужели ты действительно думаешь, что эта великая, глубоко порядочная, даже торжественная народная война отбросит Германию в ее культуре и цивилизованности так далеко назад…» .
Признанный негодным к строевой службе, Томас сам себе поставил личное боевое задание: оправдать позицию Германии в начавшейся «глубоко порядочной» войне. И писатель, отложив все остальные литературные дела, с жаром взялся за это не просто трудное, но, скорее всего, невыполнимое поручение. В автобиографии он вспоминал: «я был «призван» не государством и не военным командованием, а самим временем».
Первым результатом его усилий стал очерк «Мысли во время войны», написанный между серединой августа и началом октября и опубликованный в ноябре 1914 года в журнале «Нойе Рундшау».
Суть конфликта, в который оказался втянутым весь мир, Томас Манн определил как борьбу «культуры» с «цивилизацией». При этом Германия билась за культуру, а страны Антанты – за цивилизацию. Эти два понятия лишь на первый взгляд кажутся синонимами. На самом деле, как попытался Томас Манн обосновать в очерке, они глубоко различны. В древности многие народы обладали своей культурой, но вряд ли их, кроме китайцев, можно назвать цивилизованными, поясняет Манн. По его словам, «культура это вовсе не противоположность варварства; часто это лишь стилистически цельная дикость… Это законченность, стиль, форма, осанка, вкус, это некая духовная организация мира». В отличии от культуры «цивилизация это разум, просвещение, смягчение, упрощение, скептицизм, разложение» . Современная цивилизация, которую насаждают страны «крайнего запада», враг древней духовной культуры, за которую воюет Германия. Культура и политика – антиподы, причем культура имеет перед политикой приоритет. Именно поэтому немцы в этой войне, считает Манн, сражаются за правое дело, и он готов на любые лишения ради того «переворота в душах людей», который последует за их победой.
– Герхард Гауптман, Райнер Мария Рильке, Альфред Керр, Роберт Музиль, Карл Вольфскель и др. Европейские интеллектуалы решительно осуждали «немецкое варварство». Германия нарушила в августе четырнадцатого нейтралитет маленькой Бельгии, бомбардировала ее города, превратив в горы пепла бесценные памятники культуры. «Чьи внуки вы Гете или Атиллы?», спрашивал Ромен Роллан в знаменитом открытом письме Герхарту Гауптману от 29 августа 1914 года. Своим очерком «Мысли во время войны» Томас Манн однозначно поставил себя и Ромена Роллана по разные стороны баррикад.
Позицию автора «Будденброков» в отношении мировой войны немедленно заметили в Европе. Ромен Роллан сравнил его с «разъяренным быком, с опущенной головой несущимся на шпагу матадора» . В России А. В. Луначарский, готовя в 1915 году рецензию на книгу Генриха Манна, рисует его младшего брата каким-то психом: «В настоящее время Томас Манн является совершенно сумасшедшим шовинистом, истерические вопли которого даже в глазах самых заядлых пангерманистов кажутся компрометирующими» .
Анатолий Васильевич, конечно, погорячился. Томасу никогда не изменяло чувство стиля и «истерические вопли» слабо вяжутся с мастерством художника, достигшего уже литературной зрелости. Что касается зрелости политической, то до нее время еще не пришло.
Манн чувствовал, что одной статьи для обоснования прогерманской позиции мало, что большинство современников, и в их числе его собственный брат, аргументы в защиту Германии не приняли и поведение немецких патриотов осуждают. Поэтому в том же 1914 году он пишет еще одно эссе «Фридрих и большая коалиция» с подзаголовком «Очерк на злобу дня и часа» . Аналогия между нападением Фридриха на нейтральную Саксонию в 1756 году и ударом Германии по нейтральной Бельгии в 1914 году читателю очевидна. Да Манн ее и не скрывает. Он верит, что Германия в двадцатом веке продолжает дело Фридриха из века восемнадцатого. Фридрих, по словам Руссо, которые приводит Манн, мыслит, как философ, но ведет себя, как король. Он нарушает признанные законы и договора ради того, чтобы «свершилось земное призвание великого народа». Его право – это право поднимающейся силы, утверждал автор очерка. За это же сражалась Пруссия в 1870-71 годах с Францией, за это же воюет Германия в 1914 году против стран Антанты.
«Фридрих и большая коалиция» вышел в свет в начале 1915 года, а в ноябре того же года Томаса ждал удар, заставивший надолго забыть о довоенных литературных планах. Против него публично выступил брат Генрих, напечатавший в издававшемся в Швейцарии журнале «Белые листы» очерк о французском писателе Эмиле Золя. Этот очерк был написан с позиции той самой «демократической цивилизации», против которой так страстно выступал Томас Манн. Текст Генриха Манна полон скрытой полемики с младшим братом, видной, впрочем, и невооруженным глазом. По всем основным аргументам Томаса Генрих имеет свое мнение, прямо противоположное мнению брата. Вместо победы сильной Германии он желает ей поражения, не признает силы без права, не отделяет литературу от политики…
«Братское мироощущение придает личную окраску всему. Но вещи, которые ты в своей статье о Золя позволил своим нервам и преподнес моим, нет, такого я никогда себе не позволял и не преподносил никому. Что после поистине французских колкостей, передержек, оскорблений этой блестящей поделки, уже вторая фраза которой была бесчеловечным эксцессом, ты счел возможным, хотя это «казалось безнадежным», «искать сближения», доказывает всю беспечность того, кто «щедр сердцем вширь»».
Вторая фраза в очерке, так больно кольнувшая Томаса, была следующей: «Это те, кому суждено рано засохнуть, в свои двадцать лет действуют сознательно, сообразуясь с существующим миром» . В последующих изданиях Генрих эту фразу вычеркнул.
«познать себя», к чему призывал второй эпиграф книги. Так началась работа над «Размышлениями аполитичного», про которую писатель вспоминал в автобиографии: «без пути-дороги продирался я сквозь густые заросли – этому суждено было длиться два года» (стр. 34).
«Я хочу всё сказать, и в этом смысл этой книги», — напишет автор в главе «О добродетели» . Поставленная грандиозная задача – «всё сказать» потребовала и текста немалого объема – получившаяся в результате двухлетнего напряженного труда книга содержит более шестисот страниц. В этих коротких заметках невозможно, конечно, дать обзор этого внушительного фолианта. Да и наша цель гораздо скромнее – показать связь «Размышлений» с творчеством композитора Ганса Пфицнера, чья опера «Палестрина» так «точно подошла» Томасу Манну, будто специально была дарована ему свыше. Интересно также обсудить, как переплелись в дальнейшем судьбы этих незаурядных людей, как дружеское единомыслие в их отношениях постепенно сменилось смертельной враждой. Эти вопросы встают перед внимательным читателем письма Петеру Прингсхайму от 6 ноября 1917 года, когда работа над «Размышлениями аполитичного» шла к концу.
довода, Манн прибегает к помощи великих предшественников. Начинает он «Размышления» с цитаты из «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского, написанного в 1877 году, через четыре года после объединения Германии:
«Задача Германии одна, и прежде была, и всегда. Это ее протестантство, не та единственно формула этого протестантства, которая определилась при Лютере, а всегдашнее ее протестантство, всегдашний протест ее – против римского мира, начиная с Арминия, против всего, что было Римом и римской задачей, и потом против всего, что от древнего Рима перешло к новому Риму и ко всем тем народам, которые восприняли от Рима его идею, его формулу и стихию, к наследникам Рима и ко всему, что составляет это наследство» .
«протест» Германии против «крайнего западноевропейского мира», как называл его автор «Дневника писателя», проявляется, по мнению Томаса Манна, в противостоянии культуры и цивилизации. Для Германии важнее всего духовная культура, выраженная, прежде всего, в музыке. А для «крайнего западноевропейского мира» приоритетом является цивилизация, здесь больше ценят те самые «разум, просвещение, смягчение, упрощение, скептицизм, разложение», о которых он писал в «Мыслях во время войны».
Кроме Достоевского, Манн прибегает к другим авторитетам – от Ницше и Шопенгауэра до Вагнера, но все это доводы из прошлого. Ведь «Дневник писателя», на который ссылается Томас Манн, был написан тогда, когда автору «Размышлений» было всего два года. Сейчас же сорокалетнему писателю позарез необходимы новые аргументы. И он нашел их в опере Ганса Пфицнера.
Манн чувствовал, что одной статьи для обоснования прогерманской позиции мало, что большинство современников, и в их числе его собственный брат, аргументы в защиту Германии не приняли и поведение немецких патриотов осуждают. Поэтому в том же 1914 году он пишет еще одно эссе «Фридрих и большая коалиция» с подзаголовком «Очерк на злобу дня и часа»[1]. Аналогия между нападением Фридриха на нейтральную Саксонию в 1756 году и ударом Германии по нейтральной Бельгии в 1914 году читателю очевидна. Да Манн ее и не скрывает. Он верит, что Германия в двадцатом веке продолжает дело Фридриха из века восемнадцатого. Фридрих, по словам Руссо, которые приводит Манн, мыслит, как философ, но ведет себя, как король. Он нарушает признанные законы и договора ради того, чтобы «свершилось земное призвание великого народа». Его право – это право поднимающейся силы, утверждал автор очерка. За это же сражалась Пруссия в 1870-71 годах с Францией, за это же воюет Германия в 1914 году против стран Антанты.
«Фридрих и большая коалиция» вышел в свет в начале 1915 года, а в ноябре того же года Томаса ждал удар, заставивший надолго забыть о довоенных литературных планах. Против него публично выступил брат Генрих, напечатавший в издававшемся в Швейцарии журнале «Белые листы» очерк о французском писателе Эмиле Золя[2].
«демократической цивилизации», против которой так страстно выступал Томас Манн. Текст Генриха Манна полон скрытой полемики с младшим братом, видной, впрочем, и невооруженным глазом. По всем основным аргументам Томаса Генрих имеет свое мнение, прямо противоположное мнению брата. Вместо победы сильной Германии он желает ей поражения, не признает силы без права, не отделяет литературу от политики…
Через три года, отвечая на попытку примирения со стороны старшего брата, Томас в письме от 3 января 1918 года вспоминает давние обиды, нанесенные ему очерком Генриха:
«Братское мироощущение придает личную окраску всему. Но вещи, которые ты в своей статье о Золя позволил своим нервам и преподнес моим, ‑ нет, такого я никогда себе не позволял и не преподносил никому. Что после поистине французских колкостей, передержек, оскорблений этой блестящей поделки, уже вторая фраза которой была бесчеловечным эксцессом, ты счел возможным, хотя это «казалось безнадежным», «искать сближения», доказывает всю беспечность того, кто «щедр сердцем вширь»».[3]
Вторая фраза в очерке, так больно кольнувшая Томаса, была следующей: «Это те, кому суждено рано засохнуть, в свои двадцать лет действуют сознательно, сообразуясь с существующим миром»[4]. В последующих изданиях Генрих эту фразу вычеркнул.
«познать себя», к чему призывал второй эпиграф книги. Так началась работа над «Размышлениями аполитичного», про которую писатель вспоминал в автобиографии: «без пути-дороги продирался я сквозь густые заросли – этому суждено было длиться два года» (стр. 34).
«Я хочу всё сказать, ‑ и в этом смысл этой книги», — напишет автор в главе «О добродетели»[5]. Поставленная грандиозная задача – «всё сказать» ‑ потребовала и текста немалого объема – получившаяся в результате двухлетнего напряженного труда книга содержит более шестисот страниц. В этих коротких заметках невозможно, конечно, дать обзор этого внушительного фолианта. Да и наша цель гораздо скромнее – показать связь «Размышлений» с творчеством композитора Ганса Пфицнера, чья опера «Палестрина» так «точно подошла» Томасу Манну, будто специально была дарована ему свыше. Интересно также обсудить, как переплелись в дальнейшем судьбы этих незаурядных людей, как дружеское единомыслие в их отношениях постепенно сменилось смертельной враждой. Эти вопросы встают перед внимательным читателем письма Петеру Прингсхайму от 6 ноября 1917 года, когда работа над «Размышлениями аполитичного» шла к концу.
Главный довод Манна, на котором строится защита воюющей Германии, ‑ это её особый путь в истории, её особые, отличные от других европейских народов ценности, за которые она сражается. Для обоснования этого довода, Манн прибегает к помощи великих предшественников. Начинает он «Размышления» с цитаты из «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского, написанного в 1877 году, через четыре года после объединения Германии:
«Задача Германии одна, и прежде была, и всегда. Это ее протестантство, ‑ не та единственно формула этого протестантства, которая определилась при Лютере, а всегдашнее ее протестантство, всегдашний протест ее – против римского мира, начиная с Арминия, против всего, что было Римом и римской задачей, и потом против всего, что от древнего Рима перешло к новому Риму и ко всем тем народам, которые восприняли от Рима его идею, его формулу и стихию, к наследникам Рима и ко всему, что составляет это наследство»[6].
«протест» Германии против «крайнего западноевропейского мира», как называл его автор «Дневника писателя», проявляется, по мнению Томаса Манна, в противостоянии культуры и цивилизации. Для Германии важнее всего духовная культура, выраженная, прежде всего, в музыке. А для «крайнего западноевропейского мира» приоритетом является цивилизация, здесь больше ценят те самые «разум, просвещение, смягчение, упрощение, скептицизм, разложение», о которых он писал в «Мыслях во время войны».
– от Ницше и Шопенгауэра до Вагнера, но все это доводы из прошлого. Ведь «Дневник писателя», на который ссылается Томас Манн, был написан тогда, когда автору «Размышлений» было всего два года. Сейчас же сорокалетнему писателю позарез необходимы новые аргументы. И он нашел их в опере Ганса Пфицнера.
[1] Mann Thomas. Friedrich und die grosse Koalition. Ein Abriss für den Tag und die Stunde. In: Mann Thomas. Große kommentierte Frankfurter Ausgabe. Band 15. 1. Essay II. 1914-1926. S. Fischer Verlag, Frankfurt a. M. 2002, S. 55-122. Русский перевод в книге Манн Томас. Аристократия духа, стр. 11-59.
[2] Большие фрагменты статьи напечатаны в сборнике документов Schröter Klaus (Hrsg.). Thomas Mann im Urteil seiner Zeit. Dokumente 1891-1955. Vittorio Klostermann, Frankfurt a. M. 2000, S. 69-71.
– Т. Манн. Эпоха. Жизнь. Творчество, стр. 166.
[4] Там же, стр. 433.
[6] Цитата приводится по тексту книги Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1877 год. Январь-август. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Том двадцать пятый. Изд-во «Наука». Ленинград 1983, стр. 151.