М. Попович.
Вечный бунт. К 90-летию со дня рождения Альбера Камю
«Столичные новости», №40, 2003
http://noblit.ru/node/1335
сорок семь лет. Спустя три года после получения им Нобелевской премии, в декабре 1960-го, автомобиль, в котором он мчался с друзьями в Париж по мокрому шоссе, врезался в дерево на обочине. В кармане у погибшего писателя нашли билет на поезд: он изменил решение в последнюю минуту. Среди разбросанных по полю обломков валялась дорожная сумка Камю с незаконченной рукописью нового романа. Дочь Катрин подготовила ее к публикации, но семья и близкие решили с изданием повременить. Роман «Первый человек» вышел в свет только через тридцать четыре года — и ошеломил публику. Такого успеха не имело ни одно опубликованное при жизни произведение Камю, хотя его литературный путь не был тернистым.
Способного провинциального журналиста и писателя заметили еще до войны, когда ему было двадцать с небольшим; на Нобелевскую премию его впервые выдвинули в 1947 году, повторяя эту процедуру каждые два — три года, пока, наконец, он ее не получил, оказавшись самым молодым после Киплинга ее лауреатом.
Но короткая жизнь Альбера Камю была далеко не безоблачной. После того как шум вокруг премии улегся, он написал теплое письмо своему лицейскому учителю. Старый месье Жермен отвечал: «Я не знаю, как выразить радость, которую ты мне доставил своим трогательным вниманием, и какими словами тебя благодарить. Если бы я мог, я бы крепко обнял этого мальчика, который давно вырос, но всегда останется для меня „моим маленьким Камю“. Кто такой Камю? По-моему, тем, кто пытается разгадать твою личность, это не вполне удается. В тебе всегда была инстинктивная сдержанность, не позволявшая полностью раскрыть себя, свои чувства. При этом ты человек простой и прямой. И к тому же добрый! Твое лицо всегда выражало жизнерадостность. Присматриваясь к тебе, я никогда не подозревал о подлинном положении твоей семьи... У тебя всегда было все, что нужно. И ты, и твой брат всегда были хорошо одеты. Думаю, это самая высокая похвала твоей матери».
В лицее надо было заполнять анкету с указанием рода занятий родителей, и Альбер впервые осознал, что его мать — прислуга. Ему было немного стыдно, но при этом он еще больше усовестился своего стыда. Последнему роману Камю предпослано посвящение матери: «Тебе, которая никогда не прочтет эту книгу». Мать Камю была неграмотна. Отца дети не знали: он ушел на фронт Первой мировой войны, когда Альберу исполнился год, и погиб в сражении на Марне.
Камю был «черноногий», как называли во Франции жителей Алжира. Для его сверстников, потомков колонистов, которые торжественно, под звуки оркестров отправились в XIX веке осваивать африканские, «заморские» территории, метрополия была неведомой страной со снегом на крышах домов, но и арабские кварталы оставались чужими. Камю хорошо знал, что такое молчаливое отчаяние нищеты. «Память у бедняков вообще не так богата, как у людей состоятельных, у них меньше вех в пространстве, поскольку они редко покидают места, где живут, меньше вех во времени, так как жизнь у них течет серо и однообразно. Существует, конечно, память сердца, которая считается самой надежной, но сердце изнашивается от труда и горя и под бременем усталости становится забывчивым. Утраченное время не исчезает бесследно только у богатых. У бедных оно оставляет лишь размытые следы на пути к смерти». Общая судьба бедняков, пишет Камю в своих заметках, «состоит в том, чтобы исчезнуть из истории, не оставив следов. Немые». И дальше: «Они были и есть выше меня».
«хороших семей», стремящимся быть «ближе к народу», комплекса неполноценности. Он был прост, упорен и даже не очень честолюбив, но безумно способен; его одиночество в среде бедных и необразованных близких было чем-то вполне естественным. В записных книжках 1936 года он пишет: «Главное — не поддаваться. Не соглашаться, не предавать. Все мое исступление помогает мне в этом, и в наивысшей точке его я обретаю любовь, а вместе с нею — неистовую страсть жить, которая составляет смысл моего существования».
Страсть жить, как и юношеская преданность солнцу, морю и любви, осталась в нем навсегда. Он рано был пленен Достоевским, но воспринимал его не так, как большинство иностранцев, для которых в персонажах русского писателя исчезало измерение жизненной страсти, греха и святости и угадывались лишь болезненные тени. Он прочитал Ницше словно изнутри германской культуры, почувствовав в его туманных афоризмах не культ силы и наглость белокурой бестии, а жизнеутверждающее личностное начало. Он радовался своему писательству, но не терял связи с миром, даже всецело поглощенный творчеством. И каждый миг остро ощущал абсурдность смерти и зла.
В 1936–37 годах Камю совершил поездку по Европе. «Родившись бедным, в рабочем квартале, я, однако, не ведал, что такое настоящее несчастье, пока не узнал ужаса наших промозглых пригородов. Познав хотя бы раз промышленные предместья, чувствуешь себя навек оскверненным и ответственным за их существование». Это чувство ответственности — основа его убеждений. Камю был и на всю жизнь остался левым. В 1935 году он поступил в компартию, но уже через два года, в роковом 37-м, покинул ее. Никогда не отрекаясь от своих левых взглядов, он не боялся показаться и правым, что обнаружил, в частности, в своем последнем романе «Первый человек». Альбер Камю и сам имел много причин отождествлять себя с Адамом. Первыми людьми в Африке чувствовали себя его предки и близкие. Новым миром была для него Франция, которую он открыл и покорил. Но главное, он чувствовал себя первым человеком на Земле, потому что сам строил свой мир и все начинал сначала.
Может быть, этим объясняется и творческое многообразие Камю. Эссеистика, рецензии, публицистика, театр, философия, литература — все это составляло содержание его писательской жизни, при этом он никогда не терял чувства меры и не путал жанры. С этой точки зрения характерна его рецензия на роман очень близкого ему впоследствии Жан-Поля Сартра «Тошнота»: Камю упрекает коллегу в том, что тот перенасытил роман философией, пытаясь использовать литературный жанр в несвойственных ему целях. Сам Камю писал романы и рассказы «с двойным дном»: глубоко философские по существу, они все же, в первую очередь, великолепная проза. В скромном еженедельнике «Альжэ репюбликэн», возглавляемом его другом Пиа, Камю вел «литературную гостиную» и откликался на крупнейшие явления французской литературной жизни; эти рецензии и сейчас чрезвычайно интересны. А в заметках и набросках уже возникали темы главных его произведений — философской книги «Миф о Сизифе» и романа «Чума».
Война, борьба с нацизмом (Камю был активным участником Сопротивления, издавая в подполье вместе с Пиа газету «Комба») только усилили его внимание к контрасту между красотой жизни и бессмысленной жестокостью смерти. Нам и сегодня трудно воспринимать идеи Камю, потому что мы все еще находимся под влиянием идеологии Просвещения. Нам продолжает казаться, что история имеет цель, прогресс неизбежен, а смысл жизни состоит в единении с обществом. Мы никак не усвоим страшный урок коммунизма. А он состоит в том, что история никуда не движется, у нее нет никаких целей, мы творим ее сами и можем загубить ее так же просто, как губим иногда свою или чужую жизнь.
дней его казнят, но значит ли это, что он принимает свою судьбу? Ужас, несправедливость, мерзость, смерть абсурдны и неизбежны, а тем не менее гордый человек — даже вопреки доводам разума — их отвергает, живет так, будто их можно победить, презирая и отторгая зло. Так живем все мы, зная, что каждому суждено умереть. Этот протест Камю называл бунтом (la revolte), отличая его от революции: он был противником революций, ибо их победа неуклонно приводит в истории к эскалации насилия и нравственной дискредитации их лозунгов.
«во имя добра», она не позволяет человеку оправдывать зло прогрессом, не снимает с него личной ответственности за последствия его поступков. В написанном в годы Сопротивления «Мифе о Сизифе», как и в созданных после войны романе «Чума» и книге «Человек бунтующий», Камю показывает, что абсурд может быть побежден.
«Верить в человека и знать, что он ничтожен, — вот величайшее страдание... Служение человеку неотделимо от двойственного чувства, и оно спасительно для истории». Отсюда два завета — «беречь свою свободу и воспринимать ее как долг» и «не бояться риска: идти всегда вперед, среди всех, по той же дороге, по которой в сумерках человечества веками бредут, шатаясь, толпы людей к неведомому будущему».
Хочется верить, что труд Альбера Камю не был Сизифовым.