Модина Галина Ивановна,
к. ф. н., доцент кафедры
истории зарубежных литератур ИИЯ ДВГУ
«Волшебная синяя сказка» Маргерит Юрсенар
(Анализ художественного пространства и перевод)
Министерство образования и науки Российской Федерации
Дальневосточный государственный университет
Культурно-языковые контакты
Сборник научных трудов, выпуск 11.
г. Владивосток, изд Дальневосточного
университета, 2008
http://ifl.wl.dvfu.ru/download/sborn11.doc
«Волшебная синяя сказка» [Yourcenar 1993], принадлежащая самым ранним прозаическим опытам Маргерит Юрсенар, впервые была опубликована только в 1993 году, спустя шесть лет, после смерти писательницы. Точное время создания ее неизвестно. На первой странице манускрипта есть пометка, оставленная рукой автора: «около 1930 года». Этот текст должен был стать частью триптиха, вместе с «Синей сказкой» в него вошли бы еще две, оставшиеся ненаписанными сказки - «Красная» и «Белая».
Сочетание же в названии слов Conte bleu представляет собою идиому – «волшебная сказка», и новелла при первом прочтении выглядит как «игра», попытка автора решить «технические» задачи, создав произведение, где холодный синий колорит подчеркивал бы мрачноватый, таинственный характер всего происходящего, придавая действительности оттенок ирреальный.
И стиль, где каждая фраза заключает в себе своеобразную законченную миниатюру, придает повествованию некоторую «калейдоскопичность», делая его похожим на сновидение.
Пространство новеллы представляется на первый взгляд полностью вымышленным - остров среди синего моря, дворец, которым владеют призрачные женщины, пещера, где в синих водах бездонного озера, как раковины-наутилусы, плавают драгоценные сапфиры.
Это пространство легко ассоциируется с поэтическим образом сказочного Востока – уже в первом описании упомянуты покрытые синими узорами белые купола мечетей, со стен которых «медленно нежным блекло-синим ковром осыпается бирюза».
И уже на первой странице волшебному пространству острова противопоставлен иной реальный мир - Европа, откуда прибыли герои – семеро купцов. Путешественникам нужны сокровища сапфировой пещеры, к этой цели устремлены все их действия. Антитеза волшебного острова и Европы обнаруживает себя как противопоставление динамичного, меркантильного Запада неизменному мистическому, и, главное, экзотическому Востоку.
Заметим, что ориентализм давно выступает в литературе, и в том числе французской, «как род экзотизма» [Зенкин 1999: 138]. Представление о Востоке как о пространстве исключительно экзотическом сказались в появлении жанра литературной «восточной» сказки, где ориентальные мотивы воплощают философские, эстетические или политические идеи автора, а сам Восток представляет собою пространство не более чем условное. О стереотипности таких представлений еще в позапрошлом веке довольно язвительно писал князь Петр Андреевич Вяземский. В статье, посвященной поэме Эдгара Кине «Наполеон» он говорит об экзотическом, фантастическом образе Востока, о стилистике возвышенного, подчеркивая при этом банальность художественных приемов и неточность представления о Востоке: «восточная поэзия есть, так сказать, поэзия ученическая, поэзия несовершеннолетних. Роскошь красок, фигур, сравнений прилагательных – все это легче дается, нежели положительная мысль, простое чувство, голые существительные, которые должно одеть и украсить верностью и свежестью выражения.… Кине перенес свои восточные краски и кисть в Москву с примесью поэзии фантастической.… Не просите только географии». [Вяземский 1984: 129-137].
Именно так рассматривает «Синюю сказку» Жозиана Савиньо в предисловии к первому ее изданию. Она видит в новелле «простую» и «известную» схему восточной сказки, которой прилежно следует автор. Название ее, полагает Жозиана Савиньо, определено не столько сюжетом, сколько желанием писательницы придать реальности оттенок волшебный, и не сюжет, а настроение этого, несовершенного с ее точки зрения, текста предваряет «Восточные новеллы» [Sevigneau 1993:14].
Действительно, пространство Востока в новелле имеет черты фантастические, в нем подчеркнуты мотивы призрачности, словно европейские купцы оказались в царстве мертвых: владелицы дворца не отвечают на вопросы купцов и не принимают их даров. «В зале, затянутом коврами паутины», они тщетно пытаются привлечь внимания женщины в сером платье, «беспрерывно ощупывающей себя, чтобы увериться в том, что она действительно существует». Купцы в страхе бегут из зала цвета марены «при виде женщины в красном наряде. Из разверстой раны на ее груди текла кровь, а она не обращала на это внимания, потому что платье оставалось незапятнанным». А во время путешествия к пещере купцы замечают, что у служанки, показавшей им дорогу, нет тени.
Призрачность пространства восточного острова подчеркивает синий колорит. Эта особенность новеллы генетически связана с поэтикой Метерлинка. Синий цвет в его драмах придает особую мистическую ауру персонажам и событиям. Сама писательница часто подчеркивала влияние Метерлинка на ее ранние произведения [Yorcenar 1997: 8].
В новелле названы не только европейские страны: Италия, Германия, Голландия, Ирландия, но и города: Тур, Базель, Дублин, Венеция. И хотя в тексте не упомянута ни одна дата, некоторые детали позволяют определить время на Западе. Эти детали имеют подчеркнуто материальный и меркантильный характер. Греческий купец силой оставляет на корабле служанку, доставшую для них драгоценные камни из подземного озера, с тем, чтобы продать ее в Негропонте. Эта венецианская колония, расположенная на острове Эвбея, существовала до 1470 года.
В Смирне купец из Тура поменял сапфиры на десять тысяч совершенно круглых золотых монет с изображением Пресвитера Иоанна. Но, прибыв на родину после семи лет странствий, он узнал, что такие монеты больше не имеют там хождения. Действительно, форма монет и стоимость турского ливра, долгое время бывшего во Франции «расчетной единицей» менялись на протяжении многих лет. При этом турский ливр падал безостановочно, начиная с XIII века. Одно из самых резких падений произошло между 1450 и 1500 годами [Бродель 1997: 349-359]. Оба эпизода позволяют отнести время действия ко второй половине XV века.
Остров с полуразрушенными храмами, кажется, существует в ином времени. И временная асимметрия подчеркивает фантастический и опасный характер его пространства. Погибает отравленный ядом скорпиона испанец. Итальянец, вздумавший прикоснуться к черепахе из лазурита, лишается пальцев – статуэтка оживает и кусает его за руку. Голландский купец проголодавшись, пытается сорвать подернутые синеватой изморозью спелые смоквы, но сотни пчел, затаившихся среди сладких плодов, впиваются ему в шею и руки.
Цель путешествия – сокровища, и, кажется, что именно корысть заставляет купцов действовать, но каждый из них по-своему распоряжается добытыми сапфирами. Голландец все камни отдает за кружку пива в порту, грек опускает завернутые в льняную ткань сапфиры в морскую воду, они растворяются, «ничего не добавив к морской синеве», а их владелец легко успокаивается, занявшись ловлей рыбы.
В опасном странствии обнаруживается не столько корысть, сколько иные сущностные черты личности каждого из путешественников – гордость испанца, осторожность туринца, тщеславие итальянца, жестокое коварство и детская беззаботность грека, доброта ирландского купца.
Ему единственному не досталось сапфиров, и смертельно опасное путешествие для него стало своеобразным испытанием, необходимым для того, чтобы, подобно герою повести Новалиса «Ученики в Саисе», вернувшись на родину найти там объект своей мечты и открыть истинное знание о самом себе.
Так путешествие на Восток оказывается испытанием, необходимым для самопознания, а само пространство Востока может восприниматься как метафора души познающего себя субъекта. Сама писательница в книге «Открытые глаза» заметила: «изучение религий Востока оказало влияние на мои взгляды, так как заставило заглянуть в глубину собственной души и вновь принять раннее христианство моего детства» [Yourcenar 1980:43].
Пространство восточного острова имеет «мифологемный» характер. Восток для Маргерит Юрсенар понятие мифическое, легендарное, и обращение к Востоку в той или иной форме всегда было связано с мифом. [Yourcenar 1980: 35-36]. Но мифологическое начало в ее книгах всегда связано с историей. И синий остров ее первой новеллы - это далеко не вымышленный псевдо Восток. Сами мифологические сравнения: «холмы, похожие на гладкие синие спины кентавров», небо, «синее, как чешуйчатый хвост сирены», вызывают ассоциации с Грецией. Ассоциации становятся прочнее при упоминании о том, что корабль купцов был пришвартован «к пальцу огромной бронзовой ноги, - единственному, что осталось от статуи, воздвигнутой в честь какого-то давно забытого божества» у Ворот Сирены. Такие детали позволяют видеть в волшебном пространстве – собирательный образ греческих островов, завоеванных турками и ставших частью османской империи. Это случилось в середине XV века.
Оказывается остров существует в том же времени, что и Европа, и постепенно все больше обнаруживается не только различие, но и сходство между двумя разными сферами пространства. А в финале новеллы это сходство становится особенно ярким. Корабль с единственным оставшимся на борту путешественником, ирландским купцом, приходит в порт Дублина. Вновь возникает остров, на этот раз европейский, Ирландия. В его описании присутствуют намеренно обыденные детали: косые крыши низких домов, покрытая лужами мостовая. Однако здесь сходства с восточным островом не меньше, чем различия. Мотив полусна, полусмерти, появившийся в первом эпизоде новеллы, звучит и в изображении Дублина. Здесь возникают те же черты пейзажа: храмы, холод, доминирование одного цвета – но теперь серого. Сходство подчеркивают и синеглазые героини – западная, немая, и слепая, восточная. Оба острова окутаны атмосферой несчастья, которая может ассоциироваться со следствиями войны – турецким вторжением в Грецию и противостоянием Ирландии и Англии, ставшим особенно острым в XV веке. И временная асимметрия окажется иллюзией, а время синего острова и острова европейского будет тождественным.
Именно потому, что Ирландия во многих деталях похожа на восточный остров, для героя оказывается возможным открытие заново ценности родного пространства.
Так в финале новеллы, одного из первых произведений писательницы, звучит отчетливый мотив если не тождества, то глубокого внутреннего родства и ценности каждого из двух, казалось бы, полностью противоположных миров, и в сплетении легендарного и исторического планов возникает характерная для всего творчества Юрсенар идея единства судеб Запада и Востока.
Маргерит Юрсенар
ВОЛШЕБНАЯ СИНЯЯ СКАЗКА
Купцы, прибывшие из Европы, сидели на палубе корабля, окруженные морской синевой, в тени цвета индиго под парусами, сплошь покрытыми серыми заплатами. Солнце беспрестанно двигалось за переплетением снастей - качка заставляла его подпрыгивать, словно мяч за огромной сеткой. Корабль менял курс, обходя рифы, и лоцман сосредоточенно поглаживал синий подбородок.
В сумерках купцы сошли на облицованную белым мрамором набережную. Синеватые прожилки разбегались по поверхности огромных каменных плит, когда-то покрывавших стены храмов. Вечерние тени тянулись за купцами по дороге, длинные, узкие и не такие черные, как в полдень. Их бледная синева напоминала веки больной женщины. Синие письмена вились по белым куполам мечетей, словно татуировки по нежной коже, и время от времени, не выдержав тяжести собственного веса, с тихим шорохом падала со стен бирюза, рассыпаясь мягким поблекшим ковром синевы.
Вскоре взошла луна и принялась, будто вампир, бродить среди остроконечных надгробий кладбища. Небо было синим, как чешуйчатый хвост сирены, и голые скалы на горизонте казались греческому купцу похожими на синие гладкие спины кентавров.
Все звезды соединили свои лучи над дворцом женщин, чтобы осветить его покои. Прячась от морского ветра, купцы проникли в парадный двор, но испуганные женщины отказались принять их, и купцы изранили руки, стуча в стальную дверь, сверкающую, словно лезвие сабли. Холод был таким жестоким, что голландский купец отморозил пальцы левой ноги, а итальянцу два пальца правой руки откусила черепаха, которую он в темноте принял за статуэтку из ляпис-лазури. Наконец, огромный негр вышел из дворца, рыдая, и рассказал купцам, что каждую ночь фрейлины отвергают его любовь, потому что кожа его недостаточно темна. Чтобы заручиться его расположением, грек подарил ему талисман из сухой крови, смешанной с кладбищенской землей, и Нубиец провел их в огромный зал цвета ультрамарина, посоветовав женщинам говорить тише, чтобы не разбудить верблюдов в стойлах и не потревожить змей, пьющих молоко лунного света.
Под изумленными взглядами служанок, в клубах синего ароматного дыма купцы открыли свои сундуки, но ни одна из фрейлин не ответила на их вопросы, а принцессы не приняли их даров.
В зале, где стены были покрыты позолотой, китаянка в оранжевом платье назвала их обманщиками, потому что преподнесенные ей кольца стали невидимыми на ее желтой коже. Не заметив женщину в черных одеждах, сидевшую в глубине коридора, они прошли, рассеянно наступая на подол ее платья, и та прокляла их именем синего неба на языке Преисподней, именем солнца на языке тюрков и именем песков на языке пустыни. В зале, затянутом коврами паутины, они не смогли привлечь внимания женщины в сером платье, беспрерывно ощупывающей себя, чтобы увериться в том, что она действительно существует. Купцы бросились бежать из зала цвета марены при виде женщины в красном наряде. Из разверстой раны на ее груди текла кровь, а она не обращала на это внимания, потому что платье оставалось незапятнанным.
Укрывшись на половине дворцовых кухонь, купцы обсуждали наилучший способ проникнуть в пещеру сапфиров. Им постоянно мешали водоносы, а собака, покрытая лишаями, принялась облизывать изуродованную посиневшую руку итальянца, потерявшего пальцы.
Наконец, на лестнице, что вела в пещеру, они увидели юную рабыню с кувшином мутного стекла, наполненным колотым льдом. Не глядя, она поставила кувшин на незримую воздушную опору, и, освободив руки, прикоснулась в приветственном жесте к магической звездочке на лбу. Ее иссиня-черные волосы струились вдоль лица и падали на плечи, в ясных глазах стояли слезы, губы же были мертвенно синими. Подол ее платья цвета лаванды, полинявшего от частых стирок, истерся в лохмотья, из-за привычки часто опускаться на колени в молитве.
прохода. Греческий купец предложил ей свои талисманы – она отвергла их жестом счастливой женщины, но в улыбке ее была безнадежность. Голландский купец протянул ей мешок, полный драгоценностей, она ответила реверансом, взявшись за подол рваного платья, и купцы не поняли, считала ли она себя слишком бедной, или же слишком богатой, чтобы принять эти украшения.
отворила, коснувшись ее мизинцем и, один за другим пройдя через нее, купцы оказались в самом сердце острова, на дороге, заросшей по краям кустами алоэ. Тени купцов впивались им в пятки, маленькие и черные, как гадюки. У девушки тени не было совсем, и это наводило на мысли о том, что она, быть может, призрак.
Холмы, синие на расстоянии, вблизи становились черными, коричневыми и серыми, но купец из Тура не падал духом и, ободряя себя, напевал песни родины. Кастилийца дважды ужалил скорпион. Ноги его распухли до колен и приобрели оттенок зрелого баклажана, однако он нисколько не чувствовал боли и шагал даже уверенней и тверже других, словно опорой ему служили две тяжелые колонны из синего базальта. Ирландец плакал, видя капли крови на подошвах девушки, ступавшей босыми ногами по осколкам фарфора и битому стеклу.
Нужно было опуститься на колени, чтобы пробраться внутрь пещеры, единственный вход в которую приоткрывался словно узкий и потрескавшийся рот. Но горловина оказалась более просторной, чем можно было предположить, и лишь только глаза свыклись с темнотой, повсюду сквозь трещины в скале стали видны кусочки неба. Прозрачное озеро занимало центр пещеры, и когда итальянский купец, измеряя глубину, бросил в него монету, никто не услышал звука падения, но на поверхности возникли пузыри, как будто внезапно разбуженная Сирена выдохнула воздух, наполнявший ее синие легкие. Греческий купец погрузил жадные руки в воду, и она окрасила их по локти, как та жидкость, что кипит в чане красильщика, однако он не смог достать сапфиры, плавающие, подобно флотилиям наутилусов в этой воде, более плотной, чем воды моря.
Тогда девушка расплела длинные косы, опустила их в воду, и сапфиры запутались в ее волосах, словно в ячейках сети из черного шелка.
влажных от пота рук кожаные перчатки и нес их потом, повесив на шею, словно отрубленные руки. Пришел черед ирландского купца, но сапфиров в озере больше не было. Тогда девушка сняла свою стеклянную подвеску и знаками приказала ему носить ее у сердца.
Ползком они выбрались из пещеры, и рабыня попросила ирландца закрыть отверстие большим камнем, а затем, взяв немного глины и волосок из косы, запечатала вход.
Дорога показалась им длиннее, чем утром, и купец из Кастилии, чьи отравленные ноги начала терзать боль, шел, качаясь и проклиная Матерь Божью. Голландец, проголодавшись, попытался сорвать подернутые синеватой изморозью спелые смоквы, но сотни пчел, затаившихся среди сладких плодов, впились ему в шею и руки.
У городской стены они повернули, чтобы избежать встречи со стражей. Купцы направились к Воротам Сирены, где всегда было безлюдно, ведь рыбаки давно уже не ловили сирен в этих краях. Корабль плавно покачивался на волнах, пришвартованный к пальцу огромной бронзовой ноги, единственному, что осталось от статуи, воздвигнутой в честь какого-то давно забытого божества.
На пристани рабыня жестами, прижимая руки к сердцу, просила отпустить ее, но грек схватил девушку за руки и втащил на корабль. Он собирался продать ее знатному венецианцу в Негропонте, которому нравились женщины больные и увечные. Глухонемая не сопротивлялась, но слезы ее, падая на палубу, превращались в аквамарины, так что мучители стали изощряться в различных способах заставить девушку плакать.
голландец поднялся на палубу, но пленница исчезла. Пустые узы висели вокруг черного ствола мачты, как слишком широкий пояс. И там, где касались палубы ее маленькие нежные ступни, синеватым дымом курилась охапка душистых трав.
В последующие дни на море воцарился штиль, и солнечные лучи вонзались в зеленоватую гладь моря со звуком, похожим на шипение раскаленного до бела железа, коснувшегося холодной воды. У кастилийца началась гангрена, ноги его стали синими, как горы на горизонте, и гной ручейками стекал сквозь настил палубы в море. Когда страдания стали нестерпимыми, он вынул из-за пояса широкий треугольный нож и отсек себе пропитанные ядом ноги по колени. Измученный, он умер на рассвете, завещав свои сапфиры купцу из Базеля, своему смертельному врагу. Через неделю они достигли Смирны, и купец из Тура, боявшийся моря, сошел на берег, намереваясь продолжить путешествие на спине послушного мула. Армянский меняла дал ему за сапфиры десять тысяч золотых монет с изображением Пресвитера Иоанна. Они были совершено круглыми, и туринец радостно нагрузил ими тринадцать мулов. Но, прибыв в Анже после семи лет странствий, он узнал, что такие монеты больше не имеют хождения на его родине.
В Рагузе голландец отдал свои сапфиры за кружку пива, которым торговали на пристани, но, едва взяв в рот эту пресную выдохшуюся жидкость, он тут же выплюнул ее - она ничем не отличалась от той, что подают в тавернах Амстердама. В Венеции сошел на берег итальянец, пожелавший стать дожем, но на другой день он был убит после кутежа и брошен в канал. Что же до грека, то он свои сапфиры завязал в льняную ткань и повесил узелок за бортом корабля, чтобы волны придали синеве камней более красивый оттенок. Намокнув, сапфиры растворились, ничего не добавив к сокровищам моря кроме нескольких капель прозрачной влаги, однако грек утешился, наловив рыбы и изжарив ее на углях.
На исходе двадцать седьмого дня их атаковали морские разбойники. Опасаясь алчности пиратов, купец из Базеля проглотил свои сапфиры и умер от разрыва внутренностей. Грек бросился в море и был спасен дельфином, вынесшим его на Тинос. Ирландца избили и бросили умирать на корабле среди трупов и пустых сундуков, но стеклянной подвески пираты у него не отняли.
Через месяц, плывший по воле волн, корабль вошел в порт Дублина, и ирландец спустился на берег, чтобы просить хлеба.
ангелы не решались спуститься на землю. Улицы были совершенно пустынными. Покинутый хозяином лоток бродячего галантерейщика, увешанный шнурками для башмаков и бежевыми носками, стоял на краю тротуара под открытым зонтиком. Изваяния королей и епископов на портале собора не могли укрыться от ливня, падавшего на их короны и тиары, а святая Магдалина подставляла дождю обнаженную грудь.
В унынии купец присел на паперть рядом с молодой нищенкой. Она была так бедна, что посиневшее от холода тело просвечивало сквозь серые лохмотья, и колени била легкая дрожь. Купец попросил "ради Бога" корку хлеба, которую она держала в закоченевших руках. Девушка тут же протянула ему хлеб.
Купец хотел подарить ей синюю стеклянную бусину, потому что ничего другого дать в обмен он не мог. Но напрасно рылся он в карманах, шарил вокруг шеи, искал между зернами четок. И тогда ирландец заплакал, ведь ничего больше не осталось у него на память о цвете неба и моря, где гибель едва не настигла его.
Он горестно вздыхал, и когда сумерки и холодный туман сгустились вокруг, девушка придвинулась ближе, согревая его. Купец стал расспрашивать о новостях, она отвечала на языке жителей той деревни, которую он покинул еще ребенком. Тогда ирландец отвел растрепанные волосы, закрывавшие ее лицо. Оно было таким грязным, что дождь оставил на нем светлые полосы. Купец содрогнулся - девушка была слепа, и ее левый глаз полностью закрывало отвратительное бельмо.
Все же он не убрал головы с ее коленей, прикрытых лохмотьями, и спокойно уснул, потому что ее правый невидящий глаз был волшебно синим.
1. Sevigneau, J. Préface // Yourcenar M. Conte Bleu. Le prémier soir. Maléfice. – Paris: Gallimar, 1993. – P. 9-25.
2. Yourcenar M. Conte Bleu. Le prémier soir. Maléfice. – Paris: Gallimar, 1993. – P. 29 -39.
3. Yourcenar M. Le dialogue dans le marécage. – Paris: Gallimar, 1971. – P. 29-39.
Édition du Centurion, 1980. – 347 р.
"Крестьянская экономика" до начала XX в. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1997. - 511с.
6. Вяземский П. А. Новая поэма Э. Кине // П. А. Вяземский. Эстетика и литературная критика. – М.: Искусство, 1984. – С. 129-137.
7. Зенкин С. Н. Работы по французской литературе. – Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 1999. – 317 c.