Аннинская М.: Борис Виан.

Борис Виан

Сокращенный вариант биографического очерка Марии Аннинской "Человек, "который опередил время", и его эпоха", опубликованного в книге:

Борис Виан, "Полдник генералов", Харьков, изд-во "Фолио", 1998.

http://www.frmusique.ru/artists/vian/vian1.htm

10 марта 1920 года в городке Виль-д'Авре, что между Парижем и Версалем, родился мальчик, получивший странное для француза имя: Борис Виан. Родители его жили в красивом особняке на Версальской улице. Мальчик был вторым ребенком: брату Лелио шел тогда второй год. Родители на этом не остановились и произвели на свет еще двух младенцев: Алена - через год и Нинон - через четыре. Выросшая семья переселилась на виллу с поэтическим названием "Ле Фоветт". Вилла до сих пор стоит на улице Прадье.

Отец Бориса, Поль Виан, жил на доход с капитала и профессии никакой не имел. Был он человеком образованным и одаренным; знал несколько языков, переводил, писал стихи. Это был мастер на все руки: в юности ради любопытства лил бронзу; любил спорт; пятнадцати лет водил машину и даже имел собственный самолет. От отца Борис унаследовал изысканный вкус, жажду знаний и страсть мастерить руками.

Мать Бориса, Ивонна Вольдемар-Равене, прозванная детьми "матушка Пуш", была восемью годами старше своего мужа. Происходила она из богатой эльзасской семьи, владевшей нефтяными скважинами в Баку и несколькими промышленными предприятиями во Франции. Великолепная пианистка и арфистка, страстная любительница классической музыки и оперного искусства, Ивонна по настоянию родителей отказалась от артистической карьеры. Зато ей удалось передать свое увлечение детям: трое из них стали музыкантами.

По желанию матери детям дали музыкально-поэтические имена, а Борис так и вовсе был назван в честь "Бориса Годунова" - любимой оперы матушки Пуш. Но поскольку полвека назад этот факт был известен немногим, имя Бориса Виана сопрягалось с легендой о русском происхождении (тут еще помогал "армянский" суффикс фамилии, которая в действительности имеет итальянское происхождение). Легенда, подкрепленная шутливой песенкой Виана о "славянской душе", благополучно дожила до наших дней, перекочевала в Россию и весьма помогла выходу в свет первого сборника писателя на русском языке (1983 год); легенда эта, случается, еще и сейчас вводит людей в заблуждение.

в домашних концертах и привлекавший восхищенное внимание детей: итальянец Пиппо Баррицоне, или попросту "Ла Пип" - трубка. В прошлом солдат Иностранного легиона, Пиппо был у Вианов и садовником, и метрдотелем, и специалистом по разделке мяса, и певцом, и неутомимым рассказчиком, пересыпавшим речь забавными словечками, которые Борис впоследствии вложит в уста одного из героев "Осени в Пекине".

Временами семья выезжала на море: в Нормандии ей принадлежал дом с пляжем и экзотическим садом. Позже дом в Ландемер и сад с тропическими растениями воскреснут в романе "Сердцедер".

В Виль-д'Авре соседями Вианов была семья Жана Ростана, крупного французского биолога и сына драматурга Эдмона Ростана. С Ростанами Вианов связывали давние отношения: в XIX веке дед Бориса, бронзовых дел мастер, отливал Эдмону Ростану решетки для сада.

В 1929 праздник кончился: разразился промышленный кризис, Поль Виан разорился. Особняк пришлось сдать. Первыми арендаторами стали Менухины. Отношения между семьями сложились хорошие; юный Иегуди частенько захаживал поиграть с Борисом в шахматы. Вианы же перебрались в дом привратника. О том, чтобы продать имение, родители не хотели и слышать: слишком дорожили сложившимися традициями. Но дальнейшая судьба виллы сложится совсем печально: в 1935 ее сдадут новым арендаторам - южноамериканскому арендатору с большим семейством. В результате от всей мебели сохранится лишь пара старых кресел. В 1944, после смерти Виана-отца, имение пойдет с молотка за бесценок.

Учился Борис легко - сначала в лицее в Севре, затем в Версале и наконец в Париже. В пятнадцать лет получил степень бакалавра по латыни и греческому, в семнадцать - по философии и математике. Из живых языков знал английский и немецкий.

В доме Вианов была огромная библиотека, и Борис довольно быстро пристрастился к книгам. Этому интересу способствовали и литературные наклонности взрослых. Но сам Борис в те годы о литературной карьере и не помышлял, книги были для него лишь развлечением. А так как времена менялись и нужно было выбрать профессию, он выбрал профессию инженера. Армия Борису не грозила из-за больного сердца: в два года он перенес сильнейшую ангину, осложнившуюся ревматизмом, а перенесенный в пятнадцать лет брюшной тиф обострил болезнь сердца и привел к аортальной недостаточности.

Друзей у Бориса и его братьев было великое множество. Они составляли обособленный, закрытый мир, имевший свои традиции, законы, кодекс чести и прозвища. За Борисом закрепилось прозвище Бизон, "Бизон Рави" (восторженный бизон) - анаграмма Бориса Виана - станет одним из псевдонимов писателя.

Матушка Пуш стремилась привить детям любовь к классической музыке и регулярно устраивала домашние концерты. Но они дали неожиданный результат: Борис возненавидел Моцарта; зато все дети выказали неодолимую тягу к джазу. В 1937 г. Борис стал членом Hot-Club de France, почетным президентом которого был Луи Армстронг. В "Ле Фоветт" образовался домашний оркестр: Лелио играл на гитаре и аккордеоне, Ален - на аккордеоне и ударных, Борис освоил трубу, и, хотя при сердечной недостаточности такой род занятий строго противопоказан, родители смирились с выбором сына. Джазу мальчики учились самостоятельно, слушая редкие радиопередачи и позаимствованные у знакомых пластинки. Самодеятельный оркестр Вианов часто играл в Сен-Клу и в Севре, но чаще всего в просторной бальной зале "Ле Фоветт".

В 1939 году у Бориса появилась невеста по имени Монетт. Борис уже поступил в Центральную школу и заработал право на первое самостоятельное путешествие. Он отправился отдыхать в Вандею со своим другом Зизи (Роже Спинар), тоже новоиспеченным студентом "Эколь сантраль". Монетт отдыхала неподалеку, но ни Поль Виан, ни матушка Пуш ни о чем не догадывались. Это был первый глоток свободы в жизни Бориса.

предвидел скорое поражение французской армии, хотя не понимал еще, чем оно грозит. В ноябре 1939 он начал свой первый учебный год в Центральной школе, которая с началом войны переехала из Парижа в Ангулем. Старший его брат Лелио к тому времени уже проходил военную подготовку.

К весне обстановка в стране изменилась. Захватив Фландрию, немцы шли на Францию. Бельгия капитулировала, французская армия была разбита. В мае Париж наводнили беженцы. "Эколь сантраль" закрылась, не дотянув до конца учебного года. Родные Бориса тоже вынуждены были бросить дом; предупредив его, они погрузились в машину и через Ангулем отправились в Капбретон, курортный городок на берегу Бискайского залива. А 14 июня немцы вступили в Париж.

На берегу моря в это время царил покой. Все семейство Вианов снимало в Капбретоне виллу. Ален вскоре познакомил Бориса со своими новыми друзьями, братом и сестрой Леглиз. Клоду суждено было стать другом Бориса, а Мишель - его женой.

Клод и Мишель жили в Капбретоне одни. У них недавно утонул в море младший брат; похоронив ребенка, мать оставила старших и уехала на юго-запад Франции вслед за мужем. Мишель в то лето исполнилось двадцать, все находили ее очаровательной. Первым за ней стал ухаживать Ален, он катал ее на лодке и приглашал на джаз-вечеринки, которые по традиции устраивали Вианы.

Вместе с Леглизами в компании появился еще один человек, их троюродный брат Жак Лустало, будущий друг Бориса. Он получил прозвище Майор и под этим именем вошел в произведения Виана. Это был эксцентричный юноша, склонный к шокирующим выходкам, очень эрудированный; он был также великолепным танцором и большим любителем джаза. На мир он смотрел единственным (левым) глазом, поскольку правый потерял в десятилетнем возрасте: произошел несчастный случай, разорвалась гильза, но Лустало распространял легенду о раннем отвращении к жизни и попытке самоубийства. Со своим стеклянным глазом Майор любил проделывать всякие фокусы: глотал его, бросал в рюмку с анисовым ликером (несмотря на юный возраст, Лустало много пил), терял, находил, предъявлял в качестве пропуска... Еще Майор любил гулять по крышам, выбрасывать в окно ковры, чтобы расшевелить скучающих друзей, или, швырнув с балкона телефонный аппарат, спуститься по проводу на улицу. С вечеринок он редко уходил через дверь - обычно выпрыгивал в окно. Один такой уход станет для него роковым - это случится 7 января 1948 года. Никто так и не узнает, был ли это несчастный случай или самоубийство. Майору будет всего двадцать три года.

а в Сен-Клу и Виль-д'Авре немцев почти не было. "Эколь сантраль" вернулась в Париж, и Борис готовился к новому учебному году.

Остаток лета Мишель провела в Капбретоне, они с Аленом писали друг другу письма. В сентябре она уже в Париже и приглашена на традиционную "свинг-ти" в "Ле Фоветт". (В сороковые годы французская молодежь все больше поддается американскому влиянию, и вечеринки уже именуются на американский манер.) С этого "свинг-ти" и начинается романтическая история Мишель и Бориса, а ветреный Ален, утратив интерес к чересчур серьезной девушке, уступает место брату. Следует вежливое выяснение отношений между новой возлюбленной Бориса и его прежней невестой, затем бурное объяснение между Борисом и Монетт, после чего та, хлопнув дверью, навсегда покидает улицу Прадье. А роман Бориса становится для всех секретом Полишинеля, о котором из деликатности никто не говорит вслух. Матушке Пуш Мишель не понравилась, и между ними раз и навсегда установились натянутые, чуть смягченные юмором отношения.

Мишель Леглиз происходила из семьи, совсем не похожей на семейство Вианов. Родители ее в молодости были педагогами, что наложило неизгладимый отпечаток на стиль воспитания и отношений между близкими. С детьми были предельно строги, каждый их шаг контролировали, нередко на них кричали. Чтобы оградить себя от родительского давления, Мишель много читала; как и Борис, к двенадцати годам она проштудировала всю мировую классику. Она великолепно знала английский, немецкий и немного итальянский: благодаря связям отца она побывала в Англии, Германии и Италии.

В феврале 1941 один из поклонников Мишель сделал ей предложение; это был студент из Гренобля, сын богатых и достойных родителей. Мишель ему отказала. Разразился семейный скандал, и мать пригрозила сослать ее в Бордо к теткам, если она немедленно не выйдет замуж - если не за этого юношу, так хотя бы за нового друга из "Эколь сантраль". Мишель пожаловалась Борису, и тот ответил: "Ну что ж, в таком случае поженимся!" 12 июня 1941 состоялась помолвка, а 5 июля - свадьба с гражданской и церковной церемониями. Биографы отмечают, что невеста опоздала к венцу, так как долго не могла приклеить накладные ресницы, зато ногти на руках и ногах она ухитрилась покрасить в белый цвет, что было с восторгом воспринято молодежью.

Борис Виан и Мишель Леглиз в день свадьбы
 

В августе 1941 гестапо арестовало Пьера Леглиза, отца Мишель. Возмущенный пронацистской политикой Петена, он передал в Лондон секретные данные французской авиации. От смерти Леглиза спас старый немецкий друг, убедивший гестапо, что такой крупный специалист в области авиации нужен Германии живым. Пьера Леглиза отправили в Берлин, жена последовала за ним, оставив сыну, Мишель и Борису большую квартиру на улице Фобур-Пуассонньер. Но там было холодно, вокруг сновали немцы, и молодые предпочитали жить в Виль-д'Авре. Жизнь с родителями была по-своему трудна. К тому же настали голодные времена, матушке Пуш приходилось самой ходить за покупками, выстаивать длинные очереди у пустых магазинов; за столом она доедала за свомим детьми, не решаясь взять лишний кусок и жалуясь на отсутствие аппетита. Все это злило Бориса и усугубляло взаимное недовольство.

Времена были трудные, но молодежь не желала мириться с мрачной реальностью, она веселилась еще бесшабашней, чем прежде. Вечеринки в бальной зале следовали одна за другой, по две в неделю. Эти отчаянные, уже не столь целомудренные увеселения с изысканным юмором описаны Вианом в романе "Сколопендр и планктон". Медленные танцы были вытеснены современными ритмами, и партнеры демонстрировали чудеса быстроты и акробатики. Сам Борис не пил и не танцевал на этих праздниках; в избранном обществе друзей он слыл непревзойденным организатором. Бальная зала в "Ле Фоветт" стала весьма популярна в округе.

Традиционные вечеринки, куда Борис и Мишель являлись с маленьким сыном под мышкой (Патрик Виан родился 12 апреля 1942), не были единственным развлечением. Они много читали, очень любили американскую литературу, шумными компаниями ходили в кино. В июле 1942 Борис с облегчением закончил Центральную инженерную школу и нашел себе скучную, но сносно оплачиваемую работу в "Ассоциации по нормализации" (AFNOR), которая занималась совершенствованием и стандартизацией формы всевозможных бытовых предметов. Для начала Борису предложили установить оптимальную форму для стеклянной бутылки. Главным достоинством этой работы было то, что она оставляла время и силы для других занятий.

Виан с гитарой и котом
 

Абади играл на кларнете и успел сколотить собственный оркестр, который в 1942 завоевал Кубок Hot-Club de France на конкурсе джазистов-любителей. Вскоре оркестр Клода Абади в новом составе: Борис (труба), Ален (ударные), Лелио (гитара) - всего шесть человек - стал играть по вечерам в парижских барах и кафе. В 1943, чтобы порадовать хворающую Мишель, оркестр некоторое время называли Абади-Виан. К тому времени он уже был весьма популярен. Но, несмотря на свой весьма высокий профессиональный уровень, музыканты не желали иметь нечего общего с профессионалами. Они не носили традиционных белых пиджаков, предпочитая выступать в темно-синих костюмах, что давало им возможность в перерывах сойти со сцены, поесть и потанцевать, не привлекая внимания. Они играли в свое удовольствие и только то, что сами хотели, никогда - на заказ. Естественно, что это не всегда нравилось владельцам заведений, порой случались скандалы. Однажды, к примеру, хозяин отказался платить, сославшись на малое число клиентов. В отместку джазисты унесли с собой несколько клавиш от рояля.

Виан играет на трубе
 

Оркестр Абади-Виан играл в новоорлеанском стиле. Это был свинг, стиль Дюка Эллингтона, забытый после 35-го года: ритм сердца, который "будит чувства, разум, не знаю что... воспоминания, ассоциации..." - так писал Виан в "Джазовых хрониках". Сам Борис, играя на трубе, подражал всеми забытому Биксу Байдербеку. Этот американский джазист, живший с 1903 по 1931, играл на кларнете и был единственным из белых музыкантов, кто по уровню мастерства не уступал великим чернокожим. Бикс Байдербек, в свою очередь, был последователем Луи Армстронга. Играл он краешком рта, в нежном, лирическом стиле. Борис тоже играл на трубе краешком рта, твердо стоя на расставленных ногах. "В истории джаза мало было трубачей, которые играли бы так же: не копируя у Бикса, а вдохновляясь его примером. Борис перенял у Бикса сладострастный, романтический, цветистый стиль, сильно отличавшийся от жесткого стиля трубачей новой эпохи, и охотно играл его репертуар. Старые пластинки Бикса на 78 оборотов, которые в сороковые годы слушали на патефонах-развалюхах, нещадно шипели, но от них веяло старинным очарованием, к которому Борис был очень восприимчив. А когда Виан сам начинал играть, это было настоящее продолжение Бикса, очень "свинговое", что, собственно, и являлось главным достоинством..." Так отзывался об игре Виана его друг Клод Леон.

С Леоном Борис познакомился через Клода Абади, который пригласил этого музыканта-любителя, игравшего на улице Клиши, в оркестр. В начале войны еврей Клод Леон попал в концлагерь. Как он выбрался оттуда - история умалчивает, во всяком случае, он вернулся в Париж, участвовал в Сопротивлении, работал в химической лаборатории Сорбонны, там он делал взрывчатку. В оркестр Клода Абади Леон смог вернуться только в 1944, после Освобождения. Тогда он и познакомился с Вианом. На превой же репетиции Борис попросил Клода Леона, сидевшего на ударных, играть погромче. Леон изумился - обычно ударников просят стучать потише. Между музыкантами быстро возникла симпатия, переросшая в дружбу. Они во многом были схожи: оба талантливые "технари" (Леон - блестящий химик, Виан - находчивый инженер, на счету которого несколько запатентованных изобретений), оба - фанатики джаза. Оказалось, что и живут оба по соседству, и любят одних и тех же писателей... Вот только о своих левых взглядах и Сопротивлении Клод предпочитал молчать, а Борис ничего не говорил о своей аполитичности.

За Клодом Леоном закрепилось прозвище Доди (или Додди), под которым он вскоре вошел в новеллы Бориса Виана.

В январе 1943 оркестр Клода Абади принимал участие в VI французском турнире джазистов-любителей. Увы, неудачно. Стиль Билла Колмана, который они имитировали, не имел успеха у жюри. На следующий год состоялся VII турнир. На этот раз оркестр произвел на жюри благоприятное впечатление, но совершил неосторожность, исполнив иностранное произведение. Гран-При опять достался другим. Тем не менее популярность победителей турнира 1942 года росла, их считали одним из лучших джаз-оркестров времен оккупации. Музыканты выступали вечером или по ночам, им или платили процент от сборов, или просто кормили, что по тем временам было уже немало. Случалось, их приглашали на крупные официальные празднования.

В 1943 Алена, Лелио и еще кое-кого из их товарищей забрали в Германию на молодежную стройку - это было одно из направлений политики Виши. Тогда Клод Абади и Виан организовали октет с участием замечательных музыкантов, братьев Юбера и Рэймона Фоль. Оркестр привлек внимание Клода Лютера, в будущем известного кларнетиста, который в то время стремился подражать Абади и Борису. Так завязались новые дружеские связи. О Лютере Виан тоже будет часто вспоминать в своих книгах.

В марте 1944 журнал "Джаз-хот", орган Hot-Club de France, предложил анкету о положении в мире джаза. Борис отозвался поэмой "Референдум в форме баллады", которую подписал своей излюбленной анаграммой Бизон Рави. Позже поэма вошла в сборник "Сто сонетов", а в 1944 получила второй приз Клуба.

В декабре 1944, уже после Освобождения, состоялся VIII турнир джазистов. И хотя Гран-При получил ансамбль Поля Вернона, публика была в восторге от оркестра Абади. В 1944-45-ом популярность оркестра растет, в ноябре 1945 на международном турнире в Брюсселе оркестр Абади завоевывает четыре кубка, приз и звание победителя. А в марте 1946, на IX турнире в Париже, он получает наконец Гран-При. Теперь за ним слава самого старого любительского оркестра; по этому случаю все восемь музыкантов выступают с длинными белыми бородами.

и его друзьям. В послевоенной Бельгии жизнь складывалась несколько легче, чем в Париже, во всяком случае, в кафе была еда, а в магазинах - товары. Не имея права перевозить деньги через границу, артисты должны были все потратить в Брюсселе. Накупив обуви, капроновых чулок и мужских носков, они решили запастись тканями. Километры материи были аккуратно свернуты и рассованы по музыкальным инструментам. На границе таможенник спросил, что внесено в декларацию. Музыканты, не моргнув глазом, предъявили пакетик цикория. Когда же таможенник недоверчиво постучал по барабану, Борис с любезной улыбкой проговорил: "Месье, должно быть, тоже музыкант?" Авантюра прошла благополучно.

В 1945-ом освобожденный Париж заняли американские войска. Грезившие Америкой Борис и его друзья были на седьмом небе от счастья: вот кто по достоинству должен был оценить их джаз. Разочарование наступило очень скоро. Американцы оказались совсем другими, чем их воображали себе поклонники Фолкнера и Дос Пассоса - реалисты до мозга костей, бесшабашные весельчаки, не упускавшие ни малейшей возможности подзаработать. О джазе они и слыхом не слыхивали. Американцы стали охотно приглашать к себе французские джаз-банды, но пределом их мечтаний было модное "Бесаме мучо" и популярные мелодии, под которые можно было потанцевать и потискать французских красоток.

Писать Виан начал после двадцати лет. В поездах между Парижем и Виль-д'Авре, на работе, в барах он сочинял стихи. Сидя в АФНОР-е, принялся их разбирать, составлять сборник. Сборник "Сто сонетов" содержит 112 стихотворений, в том числе десять виртуозных сонетов-баллад. Сохранившийся рукописный вариант сборника украшен цветными иллюстрациями Петера Нья (псевдоним Клода Леглиза).

В 1942 Виан написал сказку. У Мишель, ожидавшей появления Патрика, воспалилась щитовидка, сам Борис лежал с ангиной и осложнением на почки. Тогда, чтобы развеять тоску, Мишель попросила мужа сочинить ей волшебную историю. Так появилась на свет "Волшебная сказка для не вполне взрослых". История вышла мрачноватая: прекрасный принц Жозеф бродит по свету в поисках мешка сахарного песку, встречая на своем пути королей-шизофреников, злых принцесс-отравительниц и дураковатых троллей. Здесь уже есть и симпатичные человекоподобные животные, и одушевленные предметы, и замысловатые каламбуры, и горечь разочаровавшегося романтика - все, что будет так характерно для Виана-писателя.

Едва закончив сказку, Борис принялся за другую невероятную историю, главным героем которой был Майор, фигурирующий там под своим истинным именем. В "Разборках по-андейски" сам Борис разделяется на Антиоха де Тамбретамбра, Барона Визи (Барона д'Элда в русском варианте) и полицейского Бризавьона (Самолетогона; последние два имени - анаграммы Бориса Виана). Роман изобилует остроумными каламбурами, сногсшибательными приключениями в лучших традициях детективного романа, эротическими изысками и вообще всякими забавными невозможностями. Борис писал его в несколько приемов, переделывая и перекраивая. К маю 1943 Мишель закончила перепечатку, и рукописная книга стала достоянием всех друзей Бориса.

"Сколопендр и так далее...", позднее озаглавленный "Сколопендр и планктон" и получивший статус романа. Это пронизанное озорным юмором произведение обычно воспринимается литераторами как юношеская проба пера, вариация на тему "Разборок по-андейски". Кое в чем они не совсем правы: все, что писал Виан, было юношеским или почти. "Сколопендр" был доброжелательно принят любимым советчиком Виана Жаном Ростаном, а позже получил одобрение многих серьезных писателей.

В 1944, пытаясь внести некоторое разнообразие в скучные будни АФНОР-а, Виан составил "Стандартизированный перечень ругательств среднего француза", применив к известным лексическим пластам принципы классификации, используемые в бюро. Серьезным это тволрение, разумеется, не назовешь, но и в остроумии не откажешь.

В начале сороковых Борис и Мишель писали сценарии. Ален в то время пытался заниматься режиссурой и обещал куда-нибудь их пристроить. Сценарии, судя по всему, были далеки от совершенства и до сих пор не заинтересовали никого из почитателей виановского таланта.

А в ноябре 1944 для Бориса и его братьев неожиданно кончилось так долго тянувшееся счастливое детство: забравшиеся в дом среди ночи грабители застрелили отца. После смерти хозяина виллу продали. Мать, тетя Заза и больная диабетом Нинон, успевшая развестись с мужем, сняли в Париже небольшую квартирку. Борис и Мишель перебрались на улицу Фобур-Пуассонньер. Перед тем как навсегда покинуть "Ле Фоветт", Борис заперся в бальной зале и исполнил прощальное соло на трубе.

В Виль-д'Авре Виан приезжал теперь только в гости - поиграть в шахматы с Жаном Ростаном, прочесть что-нибудь из свеженаписанного. Там он читал вслух своего "Сколопендра". Ростану "Сколопендр" понравился настолько, что он отдал рукопись Бориса своему знакомому, писателю Рэймону Кено. Кено был генеральным секретарем издательства "Галлимар" и готовил новую серию "Перо по ветру" - для выявления молодых дарований. Он одобрил "Сколопендра" и попросил Бориса лишь упростить некоторые имена и каламбуры. Отзыв Кено чрезвычайно польстил Виану: в 1944 Кено был известен как бывший приверженец сюрреализма, мастер пародии и вербальных игр, черного юмора и парадокса; это был человек энциклопедической эрудиции, виртуозно владевший всеми слоями языка, занимавшийся всерьез живописью, математикой, лингвистикой, логикой; вместе с женой (сестрой Андре Бретона) он переводил на французский английских и американских авторов. К моменту знакомства Борис прочел его роман "Мой друг Пьеро", написанный в 1942. Кено и Виан оказались внутренне схожи и быстро нашли общий язык. Сорокадвухлетний Кено сдружился с молодежью, его стали приглашать на вечеринки, возили слушать джаз в кафе или играть в шахматы к Ростану; однажды Борис играл ему на трубе в его кабинете в журнале "Нувель Ревю Франсэз". ¹ "Сколопендра" была внесена небольшая правка, в 1945 издательство "Галллимар" одобрило роман, в октябре 1946 книга вышла в свет.

К инженерно-бюрократической работе Борис начал испытывать отвращение и все больше времени посвящал сочинительству. В 1945 он написал новеллу "Мартин позвонил мне", в 1946 - "Южный бастион". Виан не стремился публиковать свои новеллы, единственными читателями были Мишель, которая исправно перепечатывала все на машинке, и, возможно, Кено. В это же время Борис заключил договор с Галлимаром на сборник новелл "Часики с подвохом". Но ни одна новелла для этого сборника так и не была написана, известны лишь несколько вариантом предисловия, написанные Вианом. В 1962 Жан-Жак Повер опубликует под этим названием три новеллы Виана, датированные сорок восьмым - сорок девятым годами: "Зовут", "Пожарники" и "Пенсионер".

В феврале 1946 Виан ушел из АФНОР-а и поступил на другую работу, куда его устроил Клод Леон. Это было Государственное управление бумажной промышленности. Виан и Леон сидели в одной комнате, и Борис с загадочным видом что-то писал, благо работы было немного. Пару месяцев спустя выяснилось, что писал он роман. Виан держал свой замысел в глубоком секрете, даже Мишель почти ничего не знала. А возникла идея романа "Пена дней" так: в 1943 издательство Галлимара учредило премию Плеяды для начинающих писателей. Победитель получал крупное денежное вознаграждение и право публиковать свое произведение в любом парижском издательстве. В 1944 эту премию присудили Марселю Мулуджи, известному исполнителю песен, за роман "Энрико"; последнюю премию (в 1946) получит Жан Жене за пьесу "Служанки".

Секретарем премиальной комисси был назначен Жак Лемаршан, которого Борис помянет доброй шуткой в "Осени в Пекине", членами жюри - Андре Мальро, Поль Элюар, Марсель Арлан, Альбер Камю, Жан Полан, Рэймон Кено, Жан-Поль Сартр и еще несколько человек. Виан решил попытать счастья и в марте засел за работу. К маю роман был готов: озорная, остроумная и в то же время грустно-чарующая сказка. Мишель плакала, перепечатывая "Пену дней". Рукопись понравилась Кено, который нашел, что Виан опередил свое время; ее одобрил Лемаршан. Доброжелательно отозвалась о ней и Симона де Бовуар, которая успела прочесть ее до Сартра; она даже задумала опубликовать отрывки в новом литературно-философском журнале "Тан Модерн".

У Виана практически не было литературных соперников, премию сулили ему. И совершенно неожиданно присудили ее далеко не начинающему автору - поэту и аббату Жану Грожану, в его пользу прозвучало восемь голосов из двенадцати. Против "Пены дней" вели активную кампанию Жан Полан и Марсель Арлан, за что были сурово наказаны Вианом той же "Осенью в Пекине" и в новелле "Примерные ученики".

"Пены дней". Роман вышел в престижной "белой серии" в 1947 году. И все же в течение нескольких месяцев после истории с премией во всем, что писал Борис, сквозила обида. Вот, к примеру, несколько едких строк на тему:

Открыть однажды поутру окно
И помочиться сверху на Арлана (вариант - Полана)
Куда как славно.

К этому времени Жан-Поль Сартр уже год был парижской знаменитостью. Уже были написаны "Тошнота" (1938), сборник новелл "Стена" (1939), "Бытие и ничто" (1943), пьесы "Мухи" (1943) и "За закрытой дверью" (1944). Его лекция "Экзистенциализм - это гуманизм", прочитанная 29 октября 1945 года, стала событием и положила начало новой философской эре; Сартр стал знаменит как основоположник новой послевоенной философии.

В марте 1946 Кено представил Виана Симоне де Бовуар. Сартр в это время находился в Соединенных Штатах, увлеченный некоей Долорес Канетти (подобные случаи хоть и вызывали приступы ревности, но не выходили за рамки сложных отношений между Сартром и "Бобром", т. е. Бовуар). Встреча между Борисом и Симоной де Бовуар состоялась в баре гостиницы "Пон Руаяль", так как излюбленное пристанище экзистенциалистов, кафе "Флора", стало слишком модным и людным. Кено предложил Симоне прочесть "Сколопендра" и рассказал о "Пене дней", которая только создавалась. Бовуар не позволила очаровать себя сразу, вначале она отметила, что Борис любит слушать самого себя и поражать окружающих парадоксальными высказываниями. Впрочем, после второй встречи она все же поддалась его обаянию. Встреча состоялась 17 марта на "торто-пирожной" вечеринке в квартире Бориса и Мишель. Борис и Симона проговорили на кухне за чашкой кофе всю ночь - о литературе, джазе, его книгах... И расстались нежными друзьями. Когда Сартр вернулся наконец в Париж, Симона "преподнесла" ему очаровательную пару: талантливого писателя и его прелестную жену.

Борис тоже очаровал Сартра: бледный и загадочный трубач с кривой усмешкой на губах, умница и всезнайка, неутомимый собеседник, умеющий серьезную и скучную экзистенциалистскую беседу разбавить изысканно-насмешливой остротой. К тому же Виан открыл Сартру мир джаза и способен был часами говорить об Америке. Борис держался с новым знакомым, как и вообще со всеми, на равных, не признавал никакой иерархии, ни социальной, ни интеллектуальной, он был слишком уверен в себе, в своей эрудиции, в своем таланте.

Журнал "Тан Модерн", провозвестник экзистенциалистской мысли, распахнул перед Борисом свои двери. Специально для Виана Сартр открыл новую рубрику; так родились придуманные Вианом "Хроники лжеца". Главной задачей хроникера было развлекать читателя и, не говоря ни слова правды, прозрачно намекать на реальные события. Лжец острил по поводу несуществующих фильмов, подшучивал над популярностью Пиаф и Арагона, сочинял небылицы про Америку, где никогда не был, он не боялся подтрунивать даже над Сартром. За год с небольшим Виан написал для "Тан Модерн" пять хроник и одну статью; не все, правда, было опубликовано при его жизни. Зато на страницах журнала увидели свет отдельные главы из "Пены дней" и новелла "Мурашки", понравившаяся Сартру мрачным, кровавым юмором и антивоенной направленностью. Тема войны необычна для Виана. Это была поздняя реакция на рассказы друзей и своеобразная месть за смерть отца.

К середине сороковых Борис начал относиться к литературе профессионально, он без пиетета взирал на собратьев по перу, делая некоторое исключение разве что для Сартра и Кено. О литературе говорить не любил: он ее делал. Это была позиция - такая же, как его упрямая аполитичность. Он демонстративно отказывался от ангажированности, предпочитая быть свободным, а если и бунтовал, то в одиночку. Этот принципиальный индивидуализм, страх перед массовостью и коллективизмом настолько четко сформулирован в авторском предисловии к "Пене дней", что, когда роман публиковали в СССР в начале восьмидесятых, предисловие пришлось полностью выбросить.

восьмичасового рабочего дня были сплошь заняты выступлениями в барах и кафе, теперь уже в Сен-Жермен-де-Пре, где кипела артистическая и интеллектуальная жизнь столицы. Дома Борис столярничал, вечно что-то мастерил. По ночам не мог спать, рассвет встречал за письменным столом - его, как многих сердечников, мучала бессонница. Сердечная недостаточность становилась все мучительней, организм быстро изнашивался. Борис торопился жить. "Каторжник - не тот, кто работает по принуждению, а кто не делает того, что обязан делать", - прочтут потом в его дневнике.

Сорок шестой год оказался плодотворным и в смысле литературы: кроме "Пены дней" и еще двух романов, "Осени в Пекине" и "Я приду плюнуть на ваши могилы", Виан написал несколько новелл; одна из них, "Желторотая тетеря", была напечатана в журнале "Ла Рю". Остальные автор не торопился предлагать в журналы, ему почему-то больше нравилось складывать их в стол. Зато он делал переводы для "Аж Нуво", работал для журналов "Комба", "Опера", писал статьи о джазе для "Хот Ревю" и "Джаз-Хот" (в этом ему помогала Мишель).

В декабре "НРФ" организовал в галерее "Плеяды" выставку картин и рисунков известных писателей. Девиз выставки гласил: "Если вы умеете писать, значит, умеете и рисовать". Были представлены работы Верлена, Аполлинера, Арагона, Бодлера, Тристана Тцара, Кено... А также Виана. Никогда не державший в руках кисть, Борис за несколько недель написал специально для выставки шесть картин, достаточно интересных и талантливых. Одна из них, "Железные человечки", была выставлена в галерее.

Часть 3

К этому же периоду относится и первый киноопыт Виана: вместе с ансамблем Клода Абади его пригласили сниматься в эпизоде фильма "Мадам и ее любовник" режиссера Жана Маргена. Впечатления от этих дней отразились позже в новелле "Статист".

наверняка. Виан был натурой скрытной и противоречивой, то, что про него рассказывают одни, порой опровергается заверениями других.

Итак, главным в то время был, вероятно, джаз - и Сен-Жермен-де-Пре. Об этом квартале и его достопримечательностях к 1950-му Борис напишет книгу. Путеводитель по Сен-Жермен-де-Пре ему закажут в 1949; за неделю книга будет написана, до 1950 Виан будет переделывать и дополнять ее, но "Учебник по Сен-Жермен-де-Пре" так и не выйдет в свет при жизни автора; более того, рукопись и гранки будут утеряны. Через много лет после смерти писателя текст "Учебника" наконец отыщется, главный биограф Виана Ноэль Арно дополнит его фотографиями, и в 1974 году издательство Шен выпустит книгу.

Сен-Жермен-де-Пре - бывшее предместье, а ныне один из центральных кварталов Парижа, расположенный на левом берегу Сены. С севера он ограничен набережными, с востока - улицей Дофин. Южные и западные границы условно можно обозначить улицей Сен-Пер и бульваром Сен-Жермен. В тридцатые годы нашего века в этот уютный и живописный квартал перемещается культурная и артистическая жизнь Парижа, до того сосредоточенная на Мрнмартре, а затем на Елисейских Полях и Монпарнасе. Это перемещение отчасти объяснялось тем, что здесь расположились книжные магазины, переплетные мастерские и солидные книжные издательства: "Грассе", "Сток", "Фламмарион", "НРФ", "Галлимар" и другие.

История Сен-Жермен-де-Пре тесно связана с историей многочисленных баров и кафе. Почти все хозяева сен-жерменских заведений - явление совершенно уникальное. В военные годы они спасли от голода многих писателей, журналистов, художников. Культурная жизнь Парижа, возможно, заглохла бы без их поддержки. В оккупированном городе рядом с пустыми магазинами всегда были гостеприимно распахнуты двери кафе, и хозяева за минимальную плату, а то и вовсе даром кормили чем могли своих подопечных. Плата по счетам откладывалась до лучших времен, когда клиенты прославятся и разбогатеют. Зато владельцы заведений охотно собирали на бумажных скатертях автографы и рисунки будущих знаменитостей.

Кафе "Липп" появилось на площади Сен-Жермен-де-Пре в 1871 году, когда эльзасец по имени Липпман открыл пивную, которую никто не называл иначе, как "у Липпмана" или "у Липпа". После Первой мировой название утвердилось окончательно, хотя владелец сменился. Здесь часто обедали Андре Жид, известный актер Луи Жуве, издатель Гастон Галлимар и многие другие.

"Липпа", на другой стороне площади, находится кафе "Дё Маго". С самого начала своего существования (с конца XIX века) кафе слыло сугубо литературным, что позволяло хозяевам без стеснения поднимать цены и поддерживать во всем, включая внешний вид посетителей, утонченную элегантность. Здесь во время приездов в Париж любил проводить время Джеймс Джойс, здесь были завсегдатаями Андре Бретон, Поль Валери, Жан Жироду. "Король абсурда" Альфред Жарри стрелял здесь в потолок. В 1933 была учреждена литературная премия "Дё Маго", которую вручили Рэймону Кено.

Третье кафе, "Флора", появилось в середине XIX века, во времена Второй Империи. В начале XX века кафе стало популярным местом литературных встреч, хотя и не было отмечено изысканным вкусом "Дё Маго". Тем не менее именно во "Флоре" в 1912 году Гийом Аполлинер основал журнал "Парижские вечера". Здесь любили бывать Поль Бурже, Жорж Батай, опять-таки Бретон, Валери, Джойс, а также Кено, Жан Жене и многие другие французские и европейские писатели. Перед Второй мировой войной "Флора" привлекала внимание благодаря Жаку Преверу и его "банде", то есть группе "Октябрь", утвердившей в театре и кино поэтический реализм. ² Сюда начали захаживать не только литераторы, но и художники, сценаристы, актеры (театр "Вье Коломбье" находился по соседству).

На рубеже 30-40-х годов, когда стихли шумные сходки группы "Октябрь", хозяином "Флоры" стал Поль Бубал, в будущем преданный друг своих клиентов. Поначалу его смущала строгая сосредоточенность завсегдатаев, приходивших в кафе работать и порой проводивших за столиком целый день. Вскоре он привык к этому и стал проявлять к своим постоянным клиентам поистине отеческую заботу: вечно бедные представители творческой интеллигенции могли поесть и выпить в кредит, а холодной зимой 1942 года хозяин специально поставил в зале печку. В военные и послевоенные годы многие не имели крыши над головой, ночевали в гостиницах или ютились по углам; кафе было единственным местом, где можно было перекусить, согреться и пообщаться с товарищами.

Жан-Поль Сартр появился во "Флоре" зимой 1942 года. С ним была молодая учительница, Симона де Бовуар. Они устроились за разные столики в глубине зала, разложили бумаги и обосновались как дома. Приходили они каждый день, всегда утром, съедали что-нибудь на завтрак и работали до обеда. Потом уходили пообедать, оставив свои вещи; через некоторое время возвращались, чтобы просидеть до вечера, когда в кафе начиналось оживление. Вскоре во "Флору" к Сартру стали приходить ученики, начали звонить по телефону. Постепенно "Флора" стала центром экзистенциализма, и Сартр, спасаясь от почитателей и репортеров, нашел другое прибежище.

"Принц Сен-Жермен-де-Пре". Принц джаза, самой популярной музыки тех лет. Но произойдет этой чуть позже, в сорок седьмом, с обнаружением и открытием в Сен-Жермен-де-Пре подвалов и погребков. А летом сорок шестого произошло другое важное событие: родился Вернон Салливен.

Среди новых друзей Бориса было два брата: Жорж и Жан д'Аллюэн. Оба, разумеется, страстно любили джаз, играли сами - конечно, в новоорлеанском стиле. Жорж (он же Зозо), талантливый контрабасист, мечтал играть в оркестре Абади. А Жану не терпелось завести собственное издательство. Хотя пока что все его начинания заканчивались неудачно. У издательства уже было название: "Скорпион", не хватало только захватывающего американского романа. Париж в то время жаждал американских переводных романов "черной серии", а пальма первенства в этой области принадлежала Галлимару. Настоящие американские романы взять было неоткуда, и Жан решил обратиться за помощью к Борису.

Как-то в июле он разыскал его на Елисейских Полях в очереди перед кинотеатром и рассказал о своих бедах. Кто, как не Борис, который все на свете читал и блестяще знал американскую литературу, мог найти и перевести подходящий роман? После десятиминутного разговора судьба еще не существующего издательства была решена: Борис сам напишет американский роман, да такой, какого никто никогда не читал. Мишель авантюра пришлась по вкусу, тем более что семья едва сводила концы с концами.

Август Борис, Мишель и Патрик собирались провести в Вандее. С ними поехали отдыхать Зозо и кларнетист Мишель Ревельотти, приятель Мишель. На море Патрик сразу заболел коклюшем, и взрослые по очереди дежурили у его постели. Сидя ночью у кровати сына, Борис писал роман, который он решил назвать "Я приду сплясать на ваших могилах". Через неделю Патрику стало хуже, и Ревельотти повез его с Мишель в Париж, а Борис остался писать книгу. Имена Борис заимствовал из нашумевших романов, географические названия выдумывал.

Две недели спустя роман-шутка, роман-пародия был готов. Всеобщий восторг был Борису наградой, оставалось придумать автора. При участии ближайших друзей новоиспеченному американцу выбрали имя Вернон - в честь Поля Вернона, музыканта из ансамбля Клода Абади, - и фамилию Салливен, в память о Джо Салливене, знаменитом джазовом пианисте. Мишель предложила поменять название, и Борис утвердил окончательнный вариант: "Я приду плюнуть на ваши могилы".

"белым" негром, то есть "перешедшим черту", не сохранившим видимых признаков негритянской крови; на родине ему грозили жестокие расовые законы; роман можно было издать только за границей и под псевдонимом. Как переводчик и специалист по американской литературе, Борис даже проанализировал в предисловии литературные корни американского прозаика, "уловив" влияние Генри Миллера, Джеймса Каина, Фолкнера и Колдуэлла. С издательством "Скорпион" был заключен официальный договор, по которому Борис Виан, будущий переводчик всех будущих произведений вышеупомянутого писателя, являлся также его полномочным представителем во Франции.

К моменту выхода романа атмосфера в книгоиздательстве была уже накалена. Именно на это и рассчитывали Виан и "Скорпион", готовя свою бомбу. Два издателя, Галлимар и Робер Деноэль, обладали правами на две скандальные рукописи Генри Миллера, "Черную весну" и "Тропик Рака". Запустить обе книги одновременно им не удалось, так как в конце сорок пятого Деноэля застрелили. Ситуация с двумя романами осложнилась еще и тем, что у мориса Жиродиа, основателя издательства "Шен", оказались права на "Тропик Козерога", и он опубликовал его, усилив и без того растущее недовольство официальной общественности, которая в те десятилетия очень пеклась о моральном облике французского гражданина. Против трех книг Миллера выступала организация с пугающим названием: "Картель социального и морального действия"; во главе стоял протестант Даниэль Паркер. Шуму вокруг романов было много, Миллер раскупался на ура. А тут вдруг появляется еще один непристойный и жестокий роман, написанный каким-то нелегальным американцем! Пресса негодовала. Борис и Жан д'Аллюэн ликовали - лучшей рекламы и не придумаешь.

Очень скоро журналисты и критики стали догадываться, что Виан никакой не переводчик, а автор книги, и речь идет о наглой мистификации. Кое-кто додумался сравнить диалоги "американского" романа с "Хрониками лжеца" и "Сколопендром", который к тому времени уже вышел, не вызвав, правда, особого интереса. Сам Борис увиливал от прямых ответов, что тоже наводило на подозрения. Сартр не верил в подлог и хвалил роман за блестящую картину противоречий амкериканского общества. Жан Ростан огорчился, что его юный друг мог сам написать такую грубую и неприличную вещь. Галлимар не скрывал удовлетворения по поводу так выросшей популярности открытого им молодого автора. Кено был заинтригован и все допытывался, правда ли то, о чем пишут в газетах. А газеты писали, что скорее всего этот про-сартровский экзистенциалистский писатель, этот джазист из пресловутого Сен-Жермен-де-Пре, этот специалист по бумаге и картону совсем не переводчик, а настоящий автор скандальной книжонки. Виан должен был как-то реагировать, и он отшучивался: "Я не могу доказать, что Салливен существует, как вы не можете доказать, что его нет. Вы вольны верить во что хотите".

В феврале сорок седьмого "Картель" Даниэля Паркера подал в суд на автора "Я приду плюнуть на ваши могилы", обвинив его в нанесении ущерба общественной нравственности и нарушении закона о семье и браке. Но если у Генри Миллера было в Париже общество друзей, которое встало на его защиту, то Борис и Скорпион (утвердившееся прозвище Жана д'Аллюэна) вынуждены были сражаться в одиночку. Пытаясь убедить читателей в реальности существования Вернона Салливена, в феврале сорок седьмого Виан берется за новый роман, снова о белокожих неграх - "Мертвые все одного цвета". Главного героя он назвал именем своего официального обвинителя - Дэн Паркер. Добавив к роману новеллу "Собаки, желание, смерть", Борис отдает рукопись Скорпиону, который в том же году издал книгу. Более того, с помощью одного из друзей, американца Мильтона Розенталя, Виан перевел первый роман Салливена на английский язык. Перевод был опубликован Скорпионом в 1948 в качестве американского оригинала.

Но покоя с тех пор Виан уже не знал никогда: скандальная слава нависла над ним как проклятие и сопровождала его до конца дней. Имя Виана стало одиозным. А 29 апреля 1947 к убийствам, совершенным в романе, добавилось реальное убийство. В одной гостинице мужчина задушил свою любовницу и скрылся, чтобы в одиночестве покончить с собой. На кровати рядом с телом жертвы он оставил первый роман Салливена, раскрытый как раз на сцене аналогичного убийства. Парижане забыли про Миллера и кинулись покупать ужасную книгу, толкающую людей на преступления. "Картель" Паркера возобновил обвинения, сумев привлечь на свою сторону ассоциацию ветеранов войны четырнадцатого года. Все стрелы летели в Бориса, и сколько бы он ни отпирался, никто не верил в Салливена, даже его адвокат. Не помогла и написанная Вианом статья "Я не убийца", в которой он доказывает, что всякий писатель имеет право на вымысел и вообще сосредоточен больше на своих переживаниях, чем на реальной действительности, а посему не может отвечать за реакцию читателей.

в суд. Ничего неожиданного в этом не было, так как Виан как раз написал трехактную пьесу "Я приду плюнуть на ваши могилы", не пожелав воспользоваться маской Салливена. Пьеса была заказана режиссером Паскуали и поставлена в театре "Верлен" в апреле 1948. Она несколько разочаровала жаждавших эротики зрителей: все акценты были смещены в сторону тяжелого положения негров в Америке, имена героев изменены. Тем не менее ярлык "порнографии" так прочно прилип к названию, что в афишах название пьесы было стыдливо опущено.

Устав бороться, Борис в конце концов сознался, что автор скандальной книги - он сам. Сначала он обронил это при ком-то из чересчур дотошных знакомых, потом официально заявил в суде в ноябре 1948. Теперь ему грозили два года лишения свободы, штраф в 300 тысяч франков и окончательное запрещение книги. Дело было передано другому адвокату, весьма талантливому, который сумел свести наказание к уплате штрафа в 100 тысяч. Но призошло это уже в мае 1950. Вообще же дурная слава Салливена, подкрепленная его новыми произведениями, не давала Виану покоя до пятьдесят третьего года, когда его вновь приговорили, на этот раз к двум неделям лишения свободы... с тем, чтобы тут же объявить об окончательном помиловании.

После книги "Мертвые все одного цвета" Салливен написал еще два романа: в 1948 - "Уничтожим всех уродов" (самая талантливая вещь этого несуществующего автора, в которой он временами почти сливается с Вианом-писателем) и в 1950 - "Женщинам не понять". Книги были "переведены" Вианом и изданы Скорпионом. Но таким спросом, как первый роман, они не пользовались.

К сожалению, Салливена и Виана начали путать и путают до сих пор. Лучше все-таки помнить, что Виан и Салливен - не одно и то же. Салливен - это прежде всего искусная имитация американского "черного" романа, нарочито вульгарная, лишенная немного странной и грустной виановской серьезности, его искристого юмора и изысканного вкуса.

Расплатившись за озорную шутку годами преследований и нервного напряжения, Борис все же сумел поправить свои финансовые дела, ушел из Управления бумажной пормышленности и накупил подарков для близких. Он даже осуществил давнюю мечту: завел машину, старенький "БМВ", и с восторгом разъезжал по городу.

"Осень в Пекине". Борис написал его в своем Управлении осенью сорок шестого всего за три месяца. Писал легко, играючи, зачитывал отдельные куски Клоду Леону, который подыскивал эпиграфы для глав. Ни об осени, ни о Пекине там, понятно, и речи нет: осень окружала Бориса, когда он писал роман, а "pekin" на арго означает "штатский". Каждый волен объяснять эти факты по-своему. Бесспорно одно: это самый сложный и глубокий роман Виана, не разгаданный современниками, показавшийся непонятным даже Кено. Это также самый "виановский" роман Виана. Галлимар отказался печатать его, хотя по договору издательство имело права на еще восемь произведений Виана после "Пены дней". Не долго думая Скорпион опубликовал роман у себя (1947). Но критика так и не снизошла до серьезного к нему отношения. Задетый за живое, Борис старался обходить молчанием этот пункт своей творческой биографии и взялся за написание пьесы, которую озаглавил "Живодерня для всех". Кроме того, в его записных книжках уже мелькает новый роман, условно обозначенный им "R-3", о деспотичной матери и трех ее несчастных сыновьях.

Пьеса "Живодерня для всех" была закончена к апрелю сорок седьмого. Потом Борис несколько раз ее переделывал и сокращал: были упразднены четыре персонажа и 29 сцен из 57. После официального одобрения текста Жаком Лемаршаном и даже Жаном Поленом Галлимар издал пьесу в "Тетрадях Плеяды". Это было произведение в духе Альфреда Жарри: пьеса-насмешка, пьеса-провокация, "праздник неожиданностей", по выражению Аполлинера. Вплоть до 1950 Виан тщетно будет искать постановщика: после "шутки" с Салливеном никто не воспринимал его как серьезного автора.

Если писательский путь Виана был увит терниями, то его артистическая судьба складывалась вполне благополучно. Большой специалист по части устройства вечеринок и намешивания коктейлей, талантливый музыкант, остроумный собеседник, Борис быстро занял почетное место в кругу новых друзей. А когда в Сен-Жермен-де-Пре обнаружили и обжили винные погреба, в которых немедленно обосновались музыкальные клубы, Виан стал звездой этого "подпольного" мира, а Сен-Жермен-де-Пре - самым популярным кварталом Парижа.

Часть 4

Первым парижским подвальчиком был "Лорианте", только находился он не в Сен-Жермен, а в Латинском квартале. Официальное открытие состоялось 25 июня 1946. Владелец подвала пригласил туда Виана и Клода Лютера, и в течение нескольких месяцев они почти каждый вечер играли в "Лорианте", один на трубе, другой на кларнете. Потом Борис ушел, а Лютер остался и превратил прежний винный погреб в храм новоорлеанского джаза. Теперь уже музыканты Клода Абади, которых когда-то он зачарованно слушал, приходили послушать знаменитого кларнетиста.

"Лорианте" и поддавшись уговорам своих именитых клиентов, среди которых были Сартр, Камю и Кено, хозяин "Зеленого Бара" Бернар Люка тоже решил устроить танцевально-музыкальный клуб и присмотрел для этого подвальчик на улице Дофин, в доме номер 33. На первом этаже, над подвалом, была обыкновенная пивная. "Табу" открылся 11 апреля 1947 года при содействии неистощимого на выдумки Фредерика Шовело, а в июне того же года в качестве постоянного оркестра туда были приглашены братья Виан, Клод Абади и талантливый контрабасист Ги Монтассю.

Из женщин в Сен-Жермен-де-Пре и в "Табу" в частности царили трое: юная, еще не запевшая Жюльетт Греко, ее "ангел-хранитель" Анн-Мари Казалис и Колетт Лакруа. Жюльетт Греко появилась в Сен-Жермен, когда ей быдо шестнадцать; одаренная безошибочным нюхом на стиль Казалис "открыла" ее и привела к экзистенциалистам. Жюльетт пришлась ко двору. Дома и родных в Париже у нее не было, ночевала она в гостинице и мечтала стать актрисой. Своим печальным видом, замкнутостью и бледностью она во многом способствовала утверждению "экзистенциалистской" моды. Это была одна из первых женщин, надевших брюки - не ради эпатажа, а потому что больше нечего было надеть. В "клане" Сартра она получила прозвище Жюжюб, но сам Сартр и Виан называли ее более уютным именем: Тутун. Она стала "безмолвной музой Сен-Жермен-де-Пре".

Журналистка Анн-Мари Казалис попала к "экзистенциалистам" случайно - еженедельник "Франс Диманш" поручил ей сфотографировать мать Жана-Поля Сартра. Казалис писала стихи и даже однажды получила литературную премию имени Поля Валери; но читать вслух то, что писала, она не решалась. Есть у Анн-Мари Казалис еще одна заслуга: это она решила сделать из Греко знаменитость и превратила ее в певицу.

Колетт Лакруа была пламенной защитницей джаза и разбиралась в его тонкостях не хуже Виана и Лютера; именно ей принадлежала пальма превенства в открытии таланта Клода Абади - она угадала в нем будущего кумира меломанов еще в Лионе, где он учился в эвакуированной из Парижа "Эколь политекник".

Среди многих ярких личностей в "Табу" выделялся невысокий чернокожий юноша, Хот д'Де, из-за имени и роста шутливо называемый "Наперстком". Это был лучший в клубе танцор, студент Школы изящных искусств. Ныне он - суровый и неприступный хранитель Фонда Бориса Виана.

"Табу" желающих попасть туда оказалось так много, что у лестницы каждый вечер собиралась толпа. Пускали в клуб только по членским билетам, а знаменитостей, своих и иноземных, приводили те, кто имел доступ (в клуб и к знаменитостям). В "Табу" появлялись Альбер Камю, Поль Элюар, Жак Превер, там видели Франсуа Мориака. Однажды для встречи с Вианом туда привели Мориса Шевалье: известный актер и певец отправлялся в Америку и желал получить у Бориса консультацию.

В 1948 организаторы "Табу" шутки ради и вместе с тем всерьез учредили литературную премию этого клуба, которая в феврале была торжественно вручена Рэймону Кено за роман, "написанный" ирландкой по имени Салли Мара и озаглавленный "К женщинам обычно чересчур добры". В состав жюри, разумеется, входили Борис и Мишель (кстати, она была одной из самых фотографируемых женщин Сен-Жермен-де-Пре). Следующую премию получит журналист Жак Робер за роман "Мари Октябрь".

Уникальная атмосфера "Табу" продержалась недолго; что-то изменилось, появилось много чужих. Организаторы подвала решили открыть новый, в двух шагах от первого, - "Клуб Сен-Жермен". Торжественное открытие состоялось в июне 1948 и вызвало небывалое столпотворение в узких улочках квартала. Многие легендарные личности добивались почетного права проникнуть в это заведение.

"Клуб Сен-Жермен" по духу отличался от "Табу": он был менее демократичен, вход был платный, блюда, напитки и увеселения стоили дорого; за столиками собирались состоятельные люди и литературно-артистическая элита. Кроме того, по инициативе литераторов в нем открылся бар-библиотека, что отличало его от других подвалов. Между "Табу" и "Клубом Сен-Жермен" возникло соперничество. В "Табу" теперь верховодил Ален Виан, который ни в чем не хотел уступать брату.

В 1947-48 годах Париж охотно посещали американские джазисты, такие, как Рекс Стюарт, Чарли Паркер, Коулмен Хокинс, Эррол Гарнер, Майлс Дэвис и другие. Встречал и сопровождал их Борис Виан. Мишель была его неизменной спутницей и переводчицей всех серьезных бесед с американскими друзьями. Наслушавшись рассказов про француского писателя-джазиста, сочиняющего "американские" романы о неграх, в Париж приехал Дюк Эллингтон, кумир Бориса и Мишель. На вокзале Эллингтона встречала ликующая толпа почитателей с джаз-бэндом. Мишель даже привезла с собой трехмесячную дочку (Кароль Виан родилась 16 апреля 1948) и дала ее подержать Дюку, предложив быть крестным отцом девочки. (Стал ли Эллингтон религиозным крестным Кароль, неизвестно, т. к. во Франции обычай иметь для каждого ребенка крестных родителей вовсе не предполагает обязательного крещения детей.)

в Париже. Борис принимал непосредственное участие в ее организации. Погребков стало так много, что они постепенно утратили былое очарование; богемная жизнь перетекала в Латинский квартал. Борис все реже играл в оркестре и появлялся в клубах большей частью как посетитель или почетный член. Врач предупредил, что каждый выдох в трубу сокращает ему жизнь, но совсем бросить джаз Борис не мог. Он часто покидал друзей в разгар веселья и возвращался домой, чтобы сесть за письменный стол. К началу пятидесятых он и вовсе покинул Сен-Жермен, добровольно сложив корону "принца". Подвальные празднества отошли в прошлое. "Учебник по Сен-Жермен-де-Пре" как бы подвел итог этого бурного периода жизни Виана. Последнее, за что возьмется Борис, уже в 1952, - организация дискотеки в Сен-Жермен-де-Пре, на улице Сены; но роль диск-жокея быстро утомит его.

Сорок восьмой год был отмечен для Бориса большой утратой: в январе не стало Майора. И хотя жизнь этого странного, непредсказуемого, неистощимого на выдумки юноши всегда висела на волоске, его смерть в двадцать три года потрясла друзей. Последнее время Борис и Мишель виделись с Майором редко, но все же именно он был свидетелем их романтической любви и первых счастливых лет. Возможно, исчезновение Майора тоже подтолкнуло их к разрыву.

Друзья по Сен-Жермен, провожавшие Майора на кладбище, сочли неуместным очень уж убиваться и вели себя сдержанно. Не стал публично проявлять свои чувства и Борис. Но кроме утраты друга его мучило еще одно: за полгода до неудачного прыжка (или падения) Жака Лустало из окна "Самди Суар" опубликовала новеллу Виана "Вечеринка у Леобиля", в которой происходит нечто подобное.

Жизнь Виана в 1947-1948, несмотря на судебные преследования Даниэля Паркера, складывается не так уж плохо. Борис знаменит, журналы печатают его портреты: бледное, загадочное, романтически-красивое лицо. Сен-жерменские красотки, узнав о том, что он бросает вызов судьбе, играя джаз, рвутся опекать его. Рядом с Борисом видят красивых актрис, занятых в пьесе "Я приду плюнуть на ваши могилы". Виан везде, он успевает все: пишет книги, статьи, пьесы; организует клубы, вечера и концерты; играет на трубе; у него множество друзей, которые им искренне восхищаются. Кроме того, Борис делает радиопередачи - в своем неожиданном, абсурдном, не подчиняющемся логике жанре. Всего он записал пять передач: первую в 1947, последнюю в 1956 году. Одна из этих передач представляла собой комический репортаж с конгресса по фонетике для глухонемых и заканчивалась песней, написанной Вианом на музыку Поля Браффора. Песню исполнял организованный Вианом хор Сен-Жермен-де-Пре (Жюльетт Греко не попала в тот хор, как отмечают биографы, по причине отсутствия голоса и слуха).

А вот отношения с кино у Бориса по-прежнему не складывались. Тем не менее он продолжал писать сценарии и даже снимался в любительских фильмах, главным действующим лицом которых до января сорок восьмого был Майор. Участвовал в фильмах и Рэймон Кено. Один эпизод запечатлел его в роли половика, очень правдоподобно изображенного, о который Борис вытирает ноги.

"АРКЕВИТ". Но этот проект, как и многие другие, остался неосуществленным.

Зато Борис и его друзья часто посещали фильмотеку на проспекте Мессины. Американские фильмы, которые они так стремились увидеть, шли редко; вместо них регулярно крутили советскую, венгерскую и немецкую классику. Вот откуда, вероятно, у Виана знание некоторых русских слов и знакомство с элементами русского быта и культуры.

Сравнительное благополучие конца сороковых обернулось для Бориса нежданным кризисом. Отношения с Мишель испортились. Идеальная "писательская жена", живущая интересами мужа, читающая, редактирующая, печатающая, дающая советы, стала, похоже, тяготить его своим участием. Предостережения врачей и преследования за "американский" роман, постоянные финансовые проблемы сделали Бориса нетерпимым и раздражительным. Жили они с Мишель по-прежнему на Фобур-Пуассонньер вместе с пьющим Клодом и почти парализованной мадам Леглиз. Время от времени Борис навещал крохотную квартирку, где ютились его мать, тетка и сестра со своей дочерью. Эти редкие визиты тоже не приносили умиротворения, матушка Пуш все больше раздражала Бориса. Отношения с семьей становились холодными и натянутыми.

А Мишель, испытывая знакомую многим женщинам потребность восхищаться мужчиной и не веря в собственные творческие силы, выбирала друзей из числа ярких и талантливых собратьев по "экзистенциалистскому клану". Она гораздо больше, чем Борис, общалась с философом Мерло-Понти и была куда ближе, чем муж, к "Тан Модерн" и Сартру. С конца 1949 с Жаном-Полем Сартром ее уже связывали не только интеллектуальные и дружеские отношения. Считается, что Мишель была его последней возлюбленной, ученицей и соратницей. Они были вместе до самой смерти Сартра в 1980 году. Как и в союзе с Борисом, Мишель читала его тексты, делилась своими впечатлениями, перепечатывала рукописи.

В августе 1949 Борис и Мишель уехали на средиземноморское побережье, в Сен-Тропез, где они сняли домик на десять лет. (Год спустя супруги договорятся приезжать туда по очереди, их разрыв будет уже очевидным, хотя еще не окончательным.) В 1948 в Сен-Тропез перебрался весь Сен-Жермен-де-Пре, здесь открывались клубы, устраивались празднества и концерты, вершились литературные и артистические судьбы. Напутствуя Бориса, врач запретил ему купаться, загорать и играть на трубе. Разумеется, Борис не слушался. Перспектива опасной простуды не могла заставить его отказаться от свободы и связанных с нею удовольствий. Но так как нервное напряжение не спадало, а раскол в семье углублялся, бессонные ночные часы Борис посвящал новой книге, в которой писал обо всем, что его мучило: о томительных воспоминаниях детства, о неизбежном растрачивании себя, о разочаровании в любви.

"Лопнувшее небо". Галлимар, имевший по договору право на все, что написал Виан, отказался печатать произведение. Официально он сослался на неблагоприятный отзыв о романе со стороны "НРФ". В 1950 роман был опубликован никому не известным издательством "Тутен", и название у него было "Красная трава". Но издательство никак не могло расплатиться с типографией, и книга в магазины почти не поступала. Критика на нее никак не отреагировала. Борис сделал все, чтобы забыть об очередной неудаче, и взялся за новую работу.

Богатство его замыслов не укладывается в прозу, фантазии и переживания превращаются в стихи. В сорок восьмом это "Дайджест Барнума" - сборник из десяти "американских" стихотворений, "переведенных" Вианом.

В 1949 тот же Скорпион выпустил виановский сборник из одиннадцати новелл под общим названием "Мурашки". Каждую новеллу сборника Виан собирался посвятить какому-нибудь джаз-музыканту, о чем свидетельствуют названия: "Туман" - "In a mist" Бикса Байдербека, "Желторотая тетеря" ("Oie bleue") - "Blue goose" Джонни Ходжа. Но замысел не был доведен до конца.

В том же году один из почитателей Виана, издатель Жан Ружери, предложил ему издать еще один сборник стихов - "Кантилены в желе". Тираж составил двести экземпляров, из которых десять были "люксовыми".

Весной 1950 драматургическая фортуна как будто повернулась к Виану лицом: пьеса, которую он написал в 1947 году, "Живодерня для всех", была принята труппой "Мирмидон" во главе с режиссером Андре Рейбазом. Не все, правда, складывалось так, как хотелось Борису: текст пришлось несколько раз переделывать и сильно сократить. Критики высказывались весьма сдержанно. Актеры, которым Борис предлагал сыграть в пьесе, под разными предлогами отказывались. А когда пьеса была наконец поставлена, спектакль вышел слишком коротким, и Борису предложили его дополнить. Так родилась "Распоследняя профессия", короткий антиклерикальный фарс.

"Дорогой Борис, - писал он, - я по-прежнему с тобой. Знай это и делай что посчитаешь нужным. Я еще больше люблю тебя за твою пьесу". После премьеры "Живодерни" он написал статью "Приветствие Борису Виану", которую опубликовал в журнале "Опера". "Этот словесный балет, - писал он, - отличается изысканной, легкой, весомой дерзостью, столь схожей с виановскими синкопными ритмами, которые являются его неотъемлемой привилегией. (...) Где в пьесе взрыв бомбы - там взрыв смеха, бомба разрывается смехом, и вместе с ней лопается почтение, какое питают обычно к катастрофам, - лопается, как мыльный пузырь".

Премьера состоялась 11 апреля 1950 года. Виану было немного не до нее - в Париже опять гостил Дюк Эллингтон. Автор едва не опоздал к началу спектакля. Во время действия зал много смеялся, долго аплодировал. Реакция зрителей и устные отзывы присутствовавших критиков были единодушно восторженными. Борис и Андре Рейбаз готовились к триумфу.

На следующий день появились три хвалебные статьи, отмечавшие серьезность темы и блестящее остроумие автора. Но эти три спасительные соломинки утонули в шквале отрицательных рецензий, убеждавших читателя, что пьеса Виана - не настоящий театр, а сам Виан - не драматург и не писатель. Серьезным людям трудно представить, что и дурачась можно создавать шедевры.

Через месяц труппа вынуждена была поменять репертуар и взялась за постановку "Лысой певицы" Ионеско. А Виан, как всегда, заставил себя сосредоточиться на новых замыслах.

В 1950 он много пишет для газеты "Дан ле Трен", которая публикует его рассказы "Пенсионер", "Испытание", "Звезда экрана", "Мыслитель", "Убийца"... Борис не в состоянии ответить отказом ни на одну просьбу, тексты рождаются молниеносно, за несколько ночных часов; голова всегда полна невероятных, искрометных идей. Это фантазия Виана породила такие музыкальные журналы, как "Джаз 47", "Джаз-Ньюс", "Сен-Синема-де-Пре", "Хаос", он пишет для них об Эллингтоне, о женщинах в джазе, о фестивалях, концертах, пластинках; продолжает сотрудничать с "Джаз-Хот", "Комба" и "Ла Газетт дю Джаз".

"сен-жерменцем", который для собственного удовольствия держал гараж. Они подружились и долгие часы проводили, упоенно копаясь в моторах. Главным объектом их внимания был старый и капризный "БМВ", с которым Борис не знал ни минуты покоя. В 1950 Виан сменил его на еще более старую машину, в буквальном смысле произведение искусства: "бразьер" выпуска 1911 года. "Бразьер" будет почти так же знаменита, как ее хозяин.

В этот период с Борисом остается все меньше старых друзей - их смущает разлад между супругами, необходимость выбирать между ними. Неудачи обостряют чувство трагического, до неузнаваемости меняют характер Бориса, периоды апатии и бессилия чередуются у него с приступами ярости - реакция на безысходность конфликта, так как разводиться с Мишель Борис не хочет.

В это время произошло событие, которому никто сначала не придал значения. На коктейле у Галлимара (невзирая на литературные провалы, Виан продолжает поддерживать с издателем видимость дружеских отношений) Борис встретил Урсулу Кюблер.

Часть 5

Урсуле был двадцать один год. Дочь швейцарского художника и журналиста Арнольда Кюблера, шведка по матери, балерина по профессии, она достаточно поездила по миру перед тем, как осесть в Париже. В 1948 родители отправили ее из Цюриха в Швецию, чтобы положить конец ее безнадежному роману с учителем танцев, который был старше ее на пятнадцать лет и женат. После Швеции Урсула попадает в Париж, сначала в пансион для барышень, затем под опеку своего дяди, американского дипломата. Через некоторое время ее берет в свою труппу Морис Бежар, и Урсула уезжает на гастроли в Германию. Вернувшись, она переходит танцевать к Ролану Пети, гастролирует в Соединенных Штатах. Урсула красива, независима, диковата и решительна. Она любит одиночество, не стесняется показывать характер и предпочитает изысканный круг общения, к которому привыкла с детства.

Она приходит к нему в гости, открывает для себя "Пену дней", слушает его сбивчивые рассказы о себе. В один из таких визитов Урсула обнаруживает, что Борису не до нее: занятый важным разговором, он предложил ей посидеть где-нибудь и даже не зажег свет в полутемной квартире. В другой раз Борис работал над статьей и, чтобы новая знакомая не мешала, сунул ей лист бумаги и велел писать письмо родителям.

Постепенно они привыкли друг к другу, стали чаще бывать вместе. Борис часто возил Урсулу по барам и кафе на своей сногсшибательной "бразьер". Урсулу не смущало, что предмет гордости ее нового друга то и дело ломается, она быстро научилась менять колеса. Потом они узнали, что на бульваре Клиши, где-то под крышей, сдается комнатушка, и поселились вместе. А еще некоторое время спустя Борис, который прежде и слышать не хотел о разводе, сам предложил Мишель официально оформить их разрыв.

Осенью Урсула заболела гриппом с осложнением; врачи обнаружили затемнение в легком и отправили ее в горы. Борис остался в крошечной комнате совсем один, страшно тосковал, начал писать дневник - больше о прошлом, пытаясь осознать, что же с ним происходит. Из-за сердечной недостаточности у него отекали руки, запястья, болели плечи.

В эти дни Борис пишет "Колыбельную для медведей, которых нет рядом". Текст колыбельной будет опубликован друзьями Виана после его смерти в сборнике "Облик". Медведь, "урс" - от Урсулы - было ласковое прозвище, которое Борис дал молодой женщине.

В декабре Борис на две недели отправляется к Урсуле в горы. К этому времени он уже успел познакомиться с ее родителями, которые в отсутствие дочери наведались в Париж посмотреть на потенциального зятя. Возвратившись на бульвар Клиши - по-прежнему один, потому что с легкими у Урсулы пока не все в порядке, Борис снова предается мрачным мыслям и вспоминает сочиненную им когда-то историю Колена и Хлои и боится, что сам напророчил смерть любимой, как уже нечаянно предсказал смерть Майора.

"Полдник генералов"), одноактную комедию "Голова кругом" (буквально "Голова Медузы") и роман "Сердцедер", который задумал еще в 1947. Галлимар, как повелось, отказался от публикации. "Сердцедер", озаглавленный первоначально "Дочери королевы", выйдет в 1953 году в каком-то малоизвестном издательстве. "Забавно, - отметит Виан в письме, - когда я пишу всякую дурашливую галиматью, это выглядит искренне, когда же пишу правду, все думают, что я шучу". "Сердцедер", эту правду о собственном детстве, вернее, о восприятии собственного детства, с надписью "Мамаше Пуш, вот исчо одна на растопку", Виан подарит матери, которая, в сущности, виновата лишь в том, что излишне нежно и заботливо опекала свое больное, любимое чадо. Избыток любви порой так же мучителен, как и ее отсутствие.

В начале пятидесятых Виан по-прежнему сотрудничает в разных журналах, сам предлагает темы или пишет на заказ: статьи о бытовых мытарствах, о литературе, об артистах и знаменитостях, чуть реже - о джазе. Платят ему не всегда вовремя, они с Урсулой не вылезают из долгов. Статьи Виана появляются на страницах "Франс Диманш", "Тан Модерн", "Опера", "Реле", "Ар", "Джаз-Хот", "Констелласьон". Будущий тесть Виана, Арнольд Кюблер, тоже заказал Борису статью для своего цюрихского журнала "Ду", одного из лучших артистических журналов послевоенной Европы.

В 1952 Борису предложили участвовать в написании сценария для грандиозного представления в "Роз Руж": "Киновраки" ("Cinémassacre"); это был сборник скетчей на тему кино. Спектакль имел оглушительный успех. "Люди визжали от восторга, а я стоял весь сине-зеленый, до того мне было страшно, - писал Борис Урсуле, которая опять уехала на гастроли. - Представляешь, ведь даже не было генеральной репетиции! Я впревые видел их всех на сцене и скоро сам начал хохотать. Марсель держался за живот и жутко сдрейфил, когда дошло до скетча про Air Force, который и вправду такая умора, что дальше некуда! Я думал, американское посольство его запретит..." Но посольство ничего не запретило, и спектакль выдержал около четырехсот представлений в "Роз Руж", а потом перекочевал в кабаре "Труа Боде".

В 1952-1954 Виана продолжают приглашать для постановок скетчей и спектаклей; материальное положение Бориса и Урсулы слегка поправляется, они переезжают в квартиру побольше - там же, у подножия Монмартра: Сите Верон, дом 6-бис. В соседней квартире живет Превер с семьей.

Лето Виан предпочитает проводить в Сен-Тропезе, в том же маленьком домике, где на втором этаже заперты вещи Мишель. Борис чувствует себя счастливым и, разумеется, делает все, что ему не следует делать: загорает, даже когда солнце в зените, ныряет и подолгу плавает под водой. Сердце не справляется с нагрузкой и так сильно бьется, что по ночам Борис не может сомкнуть глаз. Ранним утром, когда городок еще спит, он ходит на прогулки, навещает рыбаков. Урсула все видит, но воздерживается от советов. Вокруг них большая компания: Клод Леон с женой, Марсель Дельам (яркая и загадочная личность, в прошлом коммунист, участник Сопротивления; в пятидесятые годы администратор театра "Вавилон", в котором ставят, в частности, пьесы, переведенные на французский Вианом - например, "Фрекен Жюли" Стриндберга). Молодой режиссер Поль Павио снимает невероятный полудокументальный фильм о Сен-Тропезе. Борис пишет для него сценарий. Ален Рене, еще не успевший стать известным режиссером, занимается монтажом. В одной из главных ролей снимается молодой Мишель Пикколи. Жюльетт Греко и Делнитц изображают самих себя и целуются в кадре под комментарий следующего содержания: "Греко и Марк Делнитц посвятили свой отпуск совершенствованию дотоле неведомой эротической практики, которую только истинные знатоки сумеют оценить по достоинству. Научное название того, что они делают, дал Франсуа Мориак: "Поцелуй прокаженного". (Текст Б. Виана.) В этом фильме на правах действующего лица фигурирует ставшая знаменитой виановская "бразьер".

Арнольд Кюблер был всецело на стороне Бориса, которого искренне любил и ценил как писателя. Наконец, поддавшись влиянию матери, Урсула потребовала от Бориса заключения брака. Борис уступил, предупредив: "Смотри, Медвежонок, занимайся всем сама. Я слышать ни о чем не желаю. Разбирайся как знаешь".

Друзьям были разосланы приглашения, отпечатанные на тройном фотопортрете: Урсула, Борис и "бразьер". 8 февраля 1954 года состоялась церемония бракосочетания. Борис был мрачнее тучи и еле выдавил "да" в ответ на традиционный вопрос мэра. А потом две недели не разговаривал с женой. Свадебная вечеринка, устроенная в квартире молодоженов, тем не менее прошла успешно, и гости от души повеселились на усыпанной гравием террасе.

Всегдашняя аполитичность Бориса с годами стала менее принципиальной, он начал проявлять интерес к политическим и социальным вопросам. И даже взялся за написание "Трактата о гражданском сознании". Он проглотил горы литературы, работал ночи напролет, чтобы рассмотреть возможность нового подхода к изучению истории. Но из-под пера Виана выходили только тексты Виана. Трактат оказался далек от научности, и Борис его бросил.

В начале пятидесятых Борис всерьез увлекся научной фантастикой. Интересы его разделяли многие друзья, в том числе Рэймон Кено. Любители фантастики учредили закрытый клуб "Савантюрье" - от "savants" (ученые) и "aventuriers" (искатели приключений). Члены клуба пересказывали друг другу научно-фантастические фильмы, обменивались книгами; Борис ставил в кабаре спектакли с фантастическими сюжетами, Кено делал радиопередачи. В соавторстве со Стефаном Спрайэлом (псевдоним Мишеля Пилотена, огранизатора клуба "Савантюрье") Виан написал для "Тан Модерн" статью "Новый литературный жанр: научная фантастика", а также ряд статей на ту же тему для журналов "Реле", "Либерте", "Ла Паризьенн" и др.

Теоретически "савантюристы" являлись защитниками и последователями идей философа Альфреда Коржибского и горячими поклонниками канадского фантаста Ван Вогта. (Польский инженер граф Коржибский эмигрировал в Соединенные Штаты в годы первой мировой войны, после чего стал основоположником новой лингвистической философии - Генеральной Семантики. Это своего рода теория относительности, согласно которой убеждения человека неизбежно вступают в противоречие с системой лингвистических знаков, усвоенных в детстве. Для оздоровления человечества и выработки новых лингвистических навыков Коржибский выдвинул принципы этического перевоспитания людей.)

"савантюристом", Пьером Кастом, с которым он был знаком и прежде, по Сен-Жермен-де-Пре. Каст был кинокритиком, киносценаристом и начинающим режиссером. Друзья стали писать сценарии вместе. Каст правил сценарии Бориса, обучал его профессиональным премудростям. И сам учился многому: позже он признавался, что в пятидесятые годы его часто корили за специфический "виановско-кеновский" юмор.

"Виановский юмор" - это то, к чему все привыкли и чего ждали от Бориса. Это было то, что он отдавал другим. Но существовала и печально-серьезная сторона его таланта, то, что он не спешил выставлять напоказ: стихи тех лет. Позже почти все они были объединены в сборник "Неохота помирать" и опубликованы в 1962 году Жаном-Жаком Повером. Название сборника - по первой строчке первого стихотворения. Сборник этих стихов - вершина поэтического творчества Виана. Впервые автор говорит серьезно, от первого лица, отказавшись от спасительных каламбуров, иронии и насмешек. Стихи иногда трагические, одной из ключевых тем является смерть. Они лишены поэтических красот, нарочито просты, "разговорны". И очень искренни, как тихий разговор с собой. "У Виана нет собственного стиля, но есть собственная тональность, - сформулировал один французский критик, - уникальная тональность, которой подчинено все, что он написал".

8 июня 1952 года Виан был торжественно принят в ряды еще одной таинственной организации, пристально следившей за творчеством писателя и оказывавшей ему моральную поддержку. Этой организацией была Коллегия Патафизиков, основанная в Париже в 1948 году доктором Сандомиром и ставившая своей целью исследование тех областей знания, которые физика и метафизика обошли вниманием. Члены Коллегии, столь же секретной, как масонская ложа, считали себя детьми Альфреда Жарри, "короля абсурда", и окружали свои деяния строжайшей тайной. Посторонние видели в Коллегии закрытый клуб шутников, умников и любителей парадокса. Членами Коллегии Патафизиков в пятидесятые годы были Рэймон Кено, Жак Превер, Макс Эрнст, Эжен Ионеско, позже - Хоан Миро, Рене Клер и некоторые другие выдающиеся личности. У патафизиков был собственный календарь, начинавшийся днем рождения Альфреда Жарри; таким образом, эра патафизики открывалась 8 сентября 1873 года. В патафизическом году было тринадцать месяцев, каждый имел фантастическое название; в каждом месяце был один фантастический день, называемый "hunyadi"; каждую пятницу было непременно тринадцатое число.

Коллегия Патафизиков столь высоко оценила виановскую "Живодерню для всех", что сразу же присвоила автору звание Живодера первого класса и твердо решила опубликовать пьесу "Полдник генералов" в "Тетрадях коллегии". А в мае 1953 Виан пополнил ряды Сатрапов Коллегии - промежуточная ступень к вершинам патафизики. Впрочем, члены Коллегии утверждали, что любая человеческая жизнь насквозь патафизична, только люди об этом не догадываются.

Союз с Урсулой несколько изменил круг общения и творческую ориентацию Бориса. Продолжая писать либретто для балетов (впервые в 1947 для труппы Ролана Пети, еще до появления Урсулы, затем в 1950 для той же труппы, и позже - в 1952, 53, 55, 56 и 57 годах), Виан одновременно обращается к музыкальным видам сценического искусства, песне и опере.

Так родилась опера "Снежный рыцарь", музыку к которой сочинил композитор Жорж Делерю. Грандиозный спектакль состоялся в Кане в августе 1953 и проходил под открытым небом, на фоне руин канского замка. Представление длилось четыре часа и отличалось богатством декораций, костюмов и затраченных средств: сотни статистов, звукоусилители, живые лошади на сцене... За август "Снежный рыцарь" был сыгран семь раз и вызывал неизменный восторг зрителей и критиков. Воодушевленный успехом спектакля, Марсель Лами, директор "Гран Театр де Нанси", предложил Виану и Делерю написать сокращенный вариант оперы для его театра. Новый вариант "Снежного рыцаря" будет с успехом исполняться в Нанси в 1956-57 годах.

После успеха "Снежного рыцаря" Виан страстно увлекся оперой и принялся за новые либретто. В 1957 появилась на свет "Фиеста" на музыку Дариуса Мийо, которую поставят в Берлинской Опере в октябре 1958. Во Франции "Фиеста" будет спета только в 1972 в "Опера де Нис" по случаю восьмидесятилетия Мийо.

В 1958 Виан задумал оперу "Лили Страда" - свободное переложение пьесы Аристофана "Лисистрата", но это произведение так и осталось незавершенным. В 1964 Никола Батай превратит наброски Виана в спектакль для кабаре "Кафе-театр де ла Гранд Северин", хореографию поставит Урсула Кюблер-Виан, музыку напишет Эрик Бишофф.

В 1959 Виан пишет оперу "Арн Сакнуссем, или Досадная история", взяв за основу собственную новеллу "Печальная история", которая была опубликована в журнале "Бутей дан ла мер", а позже вошла в сборник "Волк-оборотень". После смерти Виана Жорж Делерю положит текст оперы на музыку; "Арн Сакнуссем" прозвучит по радио "Франс I Пари Интер".

"Наемник", которую Виан начал незадолго до смерти. Спектакль открывается появлением на сцене настоящих танков, ворвавшихся в разбомбленный город. Танкисту кажется, будто руины что-то ему напоминают, он начинает разгребать камни и находит под ними труп своей возлюбленной, которую покинул, уйдя в наемники. Отдельные фрагменты виановского текста не раз использовались режиссерами в спектаклях, посвященных памяти Виана.

Кроме опер, как мы уже говорили, в середине пятидесятых Виан принялся за песни. Собственно, начало этому увлечению было положено еще в 1944, когда Борис сочинял для фестивалей Джаз-Хот, для сен-жерменского хора и для фильмов, которые снимали его друзья. В 1951 даже вышла пластинка, на которой композитор Анри Сальвадор исполняет виановскую "Это би-боп".

Рецензии на "Снежного рыцаря" привлекли к Борису внимание журналов, уделявших большое внимание авторской песне. Для "Ар" Виан написал статью о конкурсе "Гран-При де шансон", в котором принимали участие Лео Ферре, Жорж Брассенс, Мулуджи, Феликс Леклер и другие. Писал он о песнях и для "Канар аншене". Таким образом, начало было положено, не хватало решимости и профессиональных навыков. Друг Боиса композитор Жак Дьеваль, которому уже случалось сочинять музыку к стихам Виана, пытался его ободрить. Уговаривала и Урсула: ей очень хотелось петь самой. Она начала целенаправленно водить мужа по кабаре, они смотрели, слушали, учились; оба начали брать уроки пения.

И вот в конце 1953 года в записных книжках Виана появляются наброски к будущему "Дезертиру", а в феврале 1954 он относит в Союз авторов и композиторов (SACEM) готовый текст и музыку этой песни. "Дезертиром" заинтересовался Мулуджи. Кое-что в тексте он предложил исправить - например, концовку: "Господин президент, предупредите своих жандармов, что я вооружен и умею стрелять" - это был воинственный дезертир, не нравившийся популярному исполнителю. Новая концовка звучала иначе: "У меня нет с собой оружия, и если нужно, пусть ваши жандармы стреляют". В мае 1954 Мулуджи спел "Дезертира" в зале "Олимпия". Публика не выразила ни протеста, ни восторга, и песня осталась в репертуаре.

Тогда Виан предложил свои стихи певице Рене Леба. Она заявила, что такие песни для нее не пойдут, но познакомила Броиса с молодым композитором Джимми Вальтером. Виан и Вальтер засели за работу. Через несколько месяцев у них было готово около тридцати песен, которые быстро разошлись по исполнителям. Впоследствии, правда, не все складывалось столь же легко: в основном авторы зря обивали пороги кабаре и музыкальных салонов. Песни нравились, но никто не решался их спеть - уж очень непривычная была у них интонация.

"Киновраками". Канетти был владельцем театрального зала, нескольких театральных компаний и радиопрограмм, и ко всему художественным директором парижского отделения "Филипс". "Я вижу только одно решение, - сказал Канетти, послушав Виана и Вальтера. - Выходите на сцену и пойте сами". Не прошло и месяца, как Виан дебютировал у Канетти в "Труа Боде".

Несмотря на сильное успокоительное, Борис безумно волновался перед каждым выходом, во время выступления он временами не слышал музыки, сбивался с ритма: ему не хватало дыхания. Это было даже не вполне пение - скорее декламация под музыку. Публика была заинтригована: скандальный порнограф Салливен, знаменитый сен-жерменский трубач вдруг сбросил прежние маски и предстал перед зрителями в новом амплуа. Виан пел "Сноба", "Развеселых мясников", "Дезертира"... Публика реагировала вяло, но Канетти посоветовал выждать год и посмотреть, что будет.

Часть 6

Песенный стиль Виана по достоинству оценил тогда еще начинающий Серж Гензбур. "Только потому, что я услышал Виана, я решил попытать счастья в этом непритязательном жанре", - писал Гензбур в 1984 в журнале "Арк".

Фирма "Филипс" предложила Виану напеть пластинку: правила дроржного движения, положенные на мотив народных песен - чтобы изучающим было легче запоминать. После этого под аккомпанемент оркестра Виан записал с дюжину своих песен, в том числе "Яву атомных бомб", текст которой журнал "Канар аншене" напечатал в июне 1955 года. Эта первая пластинка на 45 оборотов называлась "Невозможные песни". Вторая сорокапятка появилась тоже в пятьдесят пятом и получила название "Возможные песни". Третья, уже на 33 оборота, - "Возможные и невозможные песни" - вышла в 1956 году с заметкой Жоржа Брассенса на обложке: "Борис Виан - это одинокий странник, бросившийся на поиски новых песенных миров. Если бы этих песен не было, нам, без сомнения, не хватало бы их. В них есть то необъяснимое, что делает любое произведение искусства нужным и важным. Кому-то они не нравятся, пусть так, на это у всех есть право. Но придет время, сказал мне один человек, и песни Виана будут нужны всем".

"Жертва прогресса" - о том, как бытовые приборы изменили человеческие и любовные отношения. Фирма "Филипс" предоставила Виану самому рекламировать свою песню и послала его на выставку "Салон бытовой техники", которая состоялась весной 1956 года. Так у песни, ставшей впоследствии очень популярной, появилось новое название: "Бытовая техника".

Писал ли сам Виан музыку к своим песням? Отчасти. Однажды на радио ему задали этот вопрос. Он объяснил, что сначала придумывает условный мотив, на который ложатся стихи, но мотив этот выходит столь примитивным, что композиторы сочиняют песне новую мелодию, более сложную.

Летом 1955 Урсула отправилась на гастроли с труппой "Бале-О" (это был первый джазовый балет Франции), а Борис - в турне по стране со своими песнями. Сопровождал его друг и аккомпаниатор Ален Гораге. В Париже Виана хорошо знали, многие любили его. Провинция же понятия не имела, кто это такой. До них лишь докатилось смутное эхо скандала с Салливеном. Поэтому какой-то странный человек с русским именем, распевающий антивоенные песни про дезертиров, вызвал сначала недоверие, а затем возмущение. Публика в кафе смеялась, свистела или отвечала ледяным равнодушием. В Нанте и вовсе началось что-то непонятное. Группа пожилых мужчин, следуя за Вианом из города в город, подчеркнуто агрессивно вела себя на его выступлениях. Крики "Убирайся в Россию!" и угрозы всякий раз сопровождали исполнение "Дезертира". Позже выяснилось, что это были ветераны второй мировой, организованные мэром одного из городков для противостояния наглому оскорбителю исстрадавшейся Франции. Один раз дело чуть не дошло до драки. В конце концов конфликт разрешился мирным путем: Борис пригласил предводителя группы в бар для беседы по душам. Ветерану, как выяснилось, даже в голову не пришло, что в песне речь модет идти о войне в Индокитае, а вовсе не о последней войне с Германией. Расстались собеседники почти друзьями, сойдясь во мнении, что война, конечно, величайшее зло и несчастье. Виан твердо усвоил урок: прежде чем петь перед ветеранами, надо сначала дать им высказаться.

В то же лето Борис ездил с песнями в Бельгию. "Дезертира" там встретили вполне благожелательно - бельгийцы ведь не воевали. Они даже транслировали выступление Виана по телевидению.

Скандал с "Дезертиром" стал известен в Париже, и осенью вся столица ходила в "Труа Боде" на Виана. Но пластинки его, как и книги, расходились плохо. Они просто были "не для всех". Положение с книгами попыталось поправить издательство "Минюи", литературным консультантом которого в 1956 был Ален Роб-Грийе, еще не написавший "нового романа". Он предложил переиздать "Осень в Пекине" и "Красную траву". "Осени" повезло: она вышла вторично, но в "подчищенном" варианте; старший мастер Арлан, в частности, был освобожден от обязательного уточнения "эта сволочь". Судьба книги от этого не изменилась. Критика и на этот раз ответила гробовым молчанием, не помогла даже рекламная кампания Коллегии Патафизиков. А "Красная трава" из-за финансовых трудностей так и не дождалась переиздания.

"Дезертир" получил новое звучание острой политической песни. Поль Фабер, парижский муниципальный советник, участник Второй мировой, обратился к префекту округа Сены с требованием запретить трансляцию песни по радио и грозился подать в суд за нанесение морального ущерба французским вооруженным силам. Виан ответил ему письмом, сохранившимся в архивах Фонда. "... Одно из двух, - писал Виан. - Либо вы воевали ради мира, либо для собственного удовольствия. Если вы боролись за мир, как я смею надеяться, не уподобляйтесь своим единомышленникам и ответьте прямо: коли нельзя выступать против войны в мирное время, то когда же против нее выступать? А может быть, все не так, и вы "любите войну", и воевали ради собственного удовольствия? [...] Поверьте, "ветеран" - опасное слово; нельзя кичиться тем, что воевал; об этом нужно сожалеть. [...] И если моя песня кому-то может прийтись не по вкусу, дорогой господин Фабер, то уж во всяком случае не тому, кто прошел войну".

Виан пел на сцене год и три месяца, всякий раз нервничая перед выходом. Если сердечные приступы случались на людях, он отшучивался, даже кокетничал. Но усталость делала свое дело, и в июле 1956 он слег с отеком легких, к этому добавилось осложнение на почки. Врачи предупредили, что если Борис не будет вести спокойный образ жизни, много лежать и соблюдать строжайшую диету, то отеки будут повторяться, и один из них окажется последним.

Пролежав в кровати две недели и почувствовав себя лучше, Борис собрался на отдых в Сен-Тропез. Но перед этим успел еще сыграть роль кардинала в экранизации "Собора Парижской богоматери" с Лоллобриджидой в роли Эсмеральды. Съемки заняли всего три дня. Клод Леон заехал за Борисом на съемочную площадку, погрузил его в машину и отвез к морю.

О том, чтобы петь, теперь не могло быть и речи. Борису и на гитаре трудно было играть - через десять минут кончались силы. Но писать песни Виан продолжал. И даже создал французский рок.

"Филипс". Он всем интересовался, без приглашения врывался на собрания, давал советы. Он был столь обаятелен, что такое поведение даже нравилось. Вскоре он заразил всех своей страстью к мистификациям. В 1956 композитор Мишель Легран привез из Америки новинку: рок-пластинки, по которым сходила с ума вся американская молодежь. Виан и Анри Сальвадор (Сальвадюш, как называл его Борис; они были очень близки в то время, вместе сочиняли песни, вместе работали на "Филипс") услышали американский рок случайно, как всегда без спроса открыв какую-то дверь. Кумир юных американцев Элвис Пресли и новая музыка не понравились французским джазистам - это звучало как пародия на джаз, - и они решили сделать рок смешным. Виан написал четыре комические песни с названиями типа "Рок-энд-ролл Мопс" или "Рок-икота", Сальвадор сочинил музыку. Идея была такая: выпустить пластинку якобы по американской лицензии, обозначив Леграна как Мига Байка, а Сальвадора - как Генри Кординга, Вернон Сенклер (Виан) значился переводчиком американского текста, принадлежащего Джеку К. Нетти (Жаку Канетти). Запись состоялась в июне 1956. Все служащие фирмы "Филипс" страшно веселились, и осенью того же года Виана взяли на постоянную работу - без указания должности и с полной свободой действий. Виан сочинил знаменитую теперь во Франции песенку "Сделай мне больно, Джонни" (музыка Алена Гораге) и записал ее вместе со своей любимой актрисой Магали Ноэль. На пластинке, разумеется, была не одна песня, а целая подборка, женский рок - в противовес американскому, мужскому. Так как эмансипацией во Франции в те времена никто не был болен, ярко выраженная сексуальность женского рока звучала весьма шокирующе. Кроме того, на конверте красовался виановский текст, довольно смело расхваливающий женское очарование известной актрисы. Даже для "Филипс" это было чересчур смело, и Канетти пришлось объясняться в высоких инстанциях.

Единственное, что могли посоветовать ему врачи - это не нервничать и не переутомляться. Ни то, ни другое не удавалось. Бориса все чаще одолевали приступы страха, которые очень пугали Урсулу. После семейных размолвок они по очереди бегали отсиживаться к Жаку Преверу. У Превера, правда, и своих сложностей хватало. Маленький Патрик Виан превратился в трудного подростка, и Мишель, перестав с ним справляться, отдала его отцу. Мечта Бориса сбылась, но союз оказался не из легких; мальчик был совершенно неуправляемый, ни в каких учебных заведениях подолгу не задерживался - то выгонят, то сам сбежит.

Всеобщая неустроенность, теснота, неуверенность в завтрашнем дне угнетали Бориса. И среди его замыслов появляется пьеса "Строители империи", в которой семья, спасаясь от неведомой опасности, перебирается из квартиры в квартиру, каждый раз в меньшую, до тех пор, пока беда наконец не настигает их. Пьеса была закончена в 1957, а в феврале 1959 была напечатана в "Досье N 6" Коллегии Патафизиков. В декабре пятьдесят девятого ее поставит Жан Негрони, режиссер "Театр Насьональ Попюлер", которым руководил Жан Вилар; музыку к спектаклю напишет Жорж Делерю.

В январе 1957 Жак Канетти, художественный директор "Филипс", сделал Виана своим заместителем. Борис получил даже собственный кабинет. В кабинете вечно толпился народ, устраивались шумные дискуссии, подписывались контракты (часто без согласования с начальством). За год работы на "Филипс" Виан записал Франсиса Лемарка, Мулуджи, Жаклин Франсуа, Анри Сальвадора и многих других французских исполнителей, которых без него записывать не стали бы. Он сочинил уйму песен и отдавал их всем, кто был согласен их спеть. Он выпустил "Песни 1900 года" в исполнении Жюльетт Греко, Фернандо Рея и Армана Местраля; он "запустил" первых французских рок-певцов: Рока Фелера (рок-пародии) и Габриэля Далара; он записал "Песни о королях Франции", сказки братьев Гримм и Андерсена, которые сам перевел и инсценировал. Но много было и такого, что не могло понравиться Канетти: колоссальные неоправданные расходы, случайные люди, которых Виан приглашал записываться в порыве душевной щедрости. И в 1958 Бориса отстранили от вершения музыкальных судеб, назначив художественным директором филиала "Филипс" - фирмы "Фонтана". Недовольство Канетти и Виана было взаимным - Виан считал, что Канетти обирает артистов, продающих свое имя, и наживается за их счет. Желая рассказать всю правду про то, как рождаются песни и знаменитости, Броис написал книгу "Вперед, му-музыка... а денежки в карман" (издательство "Ливр контампорен", 1958) и был уже готов к тому, что его выгонят из "Фонтана" за разглашение профессиональных секретов. Каково же было его удивление, когда его не только не выгнали, но раскупили весь тираж скандальной книги. Виан проработал на "Фонтана" до января 1959 и ушел сам, потому что устал.

"Джоконда" и пишет закадровый текст к этому короткометражному фильму. Роль, правда, у него крошечная: в течение нескольких минут он изображает на экране учителя таинственной улыбки. Фильм занял первое место на фестивале в Туре в 1957 году и получил Золотую Ветвь в Каннах в 1958.

В том же году Виан снимается у Пьера Каста в фильме "Карманная любовь". "Я любил его снимать, - признавался Каст в 1962 году, - потому что он весь светился какой-то фантастической странностью. [...] Он был согласен работать со мной: он чувствовал, что мне нравится с ним работать. Похоже, ему все же было скучновато, ведь у Виана так много было всегда других дел. Он заскакивал без предупреждения, на бегу, и уходил, как только представлялась такая возможность."

"Прекрасный возраст", который выйдет только в 1960.

Автопортрет
 

сыграет небольшую роль в полнометражном фильме Роже Вадима "Опасные связи".

В сентябре 1957 у Бориса случился новый отек легких. Урсула оставила работу и все время проводила у постели мужа. В январе 1958 по совету врачей они отправились в Гури, на берег Ла-Манша. Оттуда однажды съездили в Ландемер, надеясь отыскать следы дома, принадлежавшего Вианам. Но дома не было, на месте сада буйствовали рододендроны.

Даже здесь, на море, Борису не становилось лучше. Он чувствовал, что жить осталось недолго. В записной книжке появляется следующая запись: "Одной ногой я уже в могиле, а другая машет только одним крылом". Неправильность этой фразы особенно выразительна.

дает ему возможность не задумываться о последствиях.

"Девушка из Гамбурга", в котором Нефф исполняла главную женскую роль. Нефф снималась в кино во Франции, Германии, Америке; она была талантлива, хороша собой и до невероятности похожа на Урсулу: такие же светлые стриженые волосы, тот же легкий немецкий акцент; форма рта, волевой подбородок, огонь во взгляде. Друзья Бориса были поражены сходством. Роман недолго оставался тайной. Виан посвящал Хильдегард песни, записывал с ней долгоиграющую пластинку и однажды даже привел домой.

После Берлина Борис снова погрузился в дела. Он сочиняет большое количество песен и работает с Анри Сальвадором, чей оптимизм придает ему сил. Пишет статьи о Жорже Брассенсе, Серже Гензбуре, Жаке Бреле для "Канар аншене", об Анри Сальвадоре для "Франс обсерватер", ведет хронику джаза для журнала "Джаз-Хот", переводит Стриндберга, пишет многочисленные сопроводительные статьи к пластинкам, в том числе о Рэймоне Кено, чьи "Стилистические упражнения" вышли в звуковом варианте. Музыкальные комедии для театра и кино остаются невостребованными, зато Коллегия Патафизиков охотно принимает "Полное собрание" неизданных пьес Виана.

1959-й. Виану остается жить полгода. Что он успел? В январе ушел из "Фонтана". Вместе с Жоржем Делерю переделал "Снежного рыцаря" для парижской "Опера Комик". Перевел пьесу Брендона Бихэна "Утренний посетитель". Сыграл в фильме Роже Вадима. Много писал для "Констелласьон": "Недолстаточно быть учтивым...", "Когда ссорятся ваши жены", "Жена за рулем", "Отпуск как в 1900"... В апреле Виану предложили место художественного директора в музыкальной фирме Эдди Барклея. Работы там было немного, и Борис согласился.

25 мая по радио "Франс III" прозвучала передача, посвященная Коллегии Патафизиков и их литературным "Тетрадям". Борис написал диалоги и сделал передачу вместе с Сальвадором и певицей Беатрис Арнак, которая исполняла "патафизические" песни.

доктор Сандомир отошел в мир иной). На банкете Борис демострировал всем свое новое изобретение: аппарат для изготовления Ордена Спирали, отличительного знака десяти Сатрапов. Торжественное чествование нового куратора состоялось 11 июня в Сите Верон, на террасе под открытым небом. Это был последний праздник в жизни Бориса.

Тому, что случилогсь 23 июня, предшествует длинная история.

Когда в 1948 году к Борису пришел сценарист Жак Допань и предложил написать киносценарий "Я приду плюнуть на ваши могилы", Борис только пожал плечами: его все еще преследовали за поругание общественной морали. Но, подумав, он согласился, решил немного изменить сюжет и убрать злополучное название. Фильм условно окрестили "Страсть Джо Гранта". Виан подписал контракт, фирма "Пате-Синема" купила сценарий и исчезла на долгие годы. В 1957 стало известно, что "Пате-Синема" частично перепродала права фирме "Осеан-Фильм" и что картина "Я приду плюнуть на ваши могилы" по одноименному роману Б. Виана должна вскоре выйти на экраны. "Осеан-Фильм" предложила Виану заключить новый контракт, слегка переделав текст старого и сохранив за фильмом название романа. Посулив немалый гонорар, фирма исчезла. Вскоре вместо нее права на экранизацию предъявило другое кинообъединение, СИПРО, которое не намерено было считаться ни с чьими интересами. Вместо того чтобы расторгнуть кабальный контракт, Виан связал себя по рукам и ногам обещанием написать диалоги к апрелю 58-го. В срок диалоги готовы не были. Фирма грозилась предъявить иск. Авторские права Виана были практически сведены к нулю. В том же стиле развивались и дальнейшие отношения между Вианом и СИПРО, что заставляло Бориса нервничать.

22 июня 1959 года кто-то из знакомых неожиданно сообщил Борису, что на следующий день назначен просмотр. (Фильм был снят Мишелем Гастоном, музыку написал Ален Гораге.) Виан колебался, идти или не идти: сердце сильно сдало за последнее время. Урсула отмечала, что даже на расстоянии были слышны его глухие удары. Мишель по телефону советовала: не ходи. И все же Борис решился, оставил дома спящую Урсулу и пошел на просмотр.

"Пети Марбеф". Десять минут спустя Виан уронил голову на спинку кресла и потерял сознание. Умер он не приходя в себя по дороге в больницу.

могильщиков, которые объявили в тот день забастовку.

Примечания

1. Литературный журнал "НРФ" был учрежден в 1909 году группой писателей, в которую входили Жак Копо, Андре Жид и др.; в 1909 г. "НРФ" открыл собственное издательство с Гастоном Коллимаром во главе. Театр "Вье Коломбье", созданный в 1913 г., был своего рода театральным филиалом "НРФ". В период между мировыми войнами "НРФ" был самым престижным литературным журналом Европы.

"Октябрь", созданная Превером, существовала с 1933 по 1936 год, ставила скетчи и спектакли на острые политические и комические сюжеты, участвовала в забастовках и митингах, пользовалась поддержкой Федерации рабочего театра Франции. В 1933 участвовала в московской Олимпиаде рабочих театров, где заняла первое место. Постепенно группа отошла от театра в область кинематографа. Наиболее выразительным образцом их творчества считается фильм Жана Ренуара "Преступление г-на Ланжа" (1935).