Горин И.: Карел - архипелаг

Игорь Горин

КАРЕЛ - АРХИПЕЛАГ

/К 70-летию со дня смерти Карела Чапека/

http: //capek.narod.ru/CHAPEK1.doc

Карел Чапек, великий чешский писатель, общественный деятель, гуманист родился 9 января890 г., скончался 25 декабря938 г., за несколько месяцев до вторжения фашистской Германии в Чехословакию. Значительная часть творческого наследия Чапека издавалась и продолжает издаваться в переводах на русский язык. Немало написано и о нем самом. Вместе с тем, творчество Чапека столь разнообразно, а личность его столь многограннна, что, естественно, что-то не могло не ускользнуть от внимания исследователей. Кое-что из этого "что-то" удалось подметить автору этих строк (члену Общества Братьев Чапек в Санкт-Петербурга).

Предлагаемые материалы частично были опубликованы в разные годы в непоступающем в продажу и, следовательно, мало доступном ежегоднике ОБЩЕСТВА БРАТЬЕВ ЧАПЕК; естественно, что некоторые цитаты из Карела Чапека в них повторяются. Я не счел нужным вносить из-за этого в текст какие-то изменения, тем более, что использованнные цитаты настолько поэтичны, мудры или остроумны, что даже неплохо, если они лучше запомнятся читателю.

КАРЕЛ - АРХИПЕЛАГ

О. Малевичу

"Человек-то воображает Бог знает сколько важных
вещей на свете, и как много он пережил, а между
тем, какая гибель звезд!"
/Карел Чапек/

Если бы среди примерно 2000 читателей сборника "Петербург-Классика" был проведен опрос: кто ваши 5 любимых композиторов? - наверное было бы названо не более0-20 имен. Если бы аналогичный вопрос касался писателей и поэтов, список бы был по меньшей мере раз в0 длиннее, и бьюсь об заклад, в нем не было бы имени Карела Чапека.

- Чапек? Это тот, который написал про бравого солдата Швейка?

Вот, вот, и такое мне доводилось слышать, увы. Это удивительно: Чапека почти не знают в России, то есть знают, но в основном как автора юмористических очерков и коротких рассказов. И это несмотря на то, что у нас изданы пяти- и семитомное собрания его сочинений, не говоря уже десятках отдельных книг - и не только его, но и о нем. Ладно, в рамках сравнительно небольшого предоставленного мне объема попробую вам кое-что рассказать, то, что мне представляется наиболее важным.

Предвижу заранее: это будет непросто.

- Белые паруса манили меня вдаль бесконечно сильнее, чем белая
бумага, на которой я все равно не открою новой земли.

Ну, он-то как раз открыл - целый "континент" /О. Малевич/, но и я не погрешу против истины, употребив слово "архипелаг". Так вот, трудность в том, что архипелаг этот состоит из тысячи, многих тысяч островов, огромных, как, к примеру, "Кракатит" или "R. U. R.", и совсем крохотных; островов, прекрасных, как райские сады, и мрачных, скалистых, пустынных; островов, где наяву свершаются чудеса, и где течет тихая, будничная жизнь. Это такое многообразие, что еще ни одному человеку не удалось его досконально изучить.

С чего же начать? Естественно, с биографической справки, однако предельно краткой; тех, кто захочет узнать больше, отсылаю к прекрасной книге О. Малевича "Карел Чапек", Москва, "Художественная литература",1989, откуда я, в частности, и почерпнул эти сведения. Карел Чапек родился 9 января1890 года в семье врача и дочери мельника, в местечке Мале Сватоневице. Сменив несколько городов проживания, закончил гимназическое обучение в Праге, куда переехал в1907 г. С осени 1909 г. Чапек - студент философского факультета Пражского Университета Карла-Фердинанда, в915 г. ему была присвоена ученая степень доктора философии. С917 г. - профессиональный журналист.

Первые его публикации в журналах и газетах появились, однако, намного раньше, в основном это были рецензии, статьи и юморески, написанные совместно с его старшим братом Йозефом, тоже одаренным писателем и одним из наиболее значительных чешских художников 20 века. Их тесное совместное творчество продолжалось около десяти лет. Одновременно Чапек писал стихи и занимался поэтическими переводами, в920 г. выпустил книгу переводов "Французская поэзия нового времени", оказавшую огромное влияние на целое поколение чешских поэтов.

- Только у поэзии есть привилегия - все виденное видеть впервые.

Мировую славу ему принесли, однако, не стихи, а пьеса "R. U. R" - в начале 20-х годов; к этому времени Чапек был уже автором или соавтором нескольких книг рассказов. Последующие пьесы ("Дело Макропулос", "Мать", "Белая болезнь" и другие), окончательно выдвинули его в число наиболее выдающихся драматургов своего времени.

- Неведомая земля не та, что лежит где-то далеко,а только та, где нас нет.

Но не одни только пьесы - наиболее значительные острова Карел - Архипелага: есть еще романы и крупные повести, такие, как уже упомянутый "Кракатит", "Гордубал" или "Обыкновенная жизнь", все - непохожие друг на друга и вообще ни на что в необозримом океане мировой литературы. А сверх того несчетное количество больших, маленьких и совсем крохотных островков: сборники рассказов, статей и фельетонов, путевые заметки, очерки, сказки, апокрифы, - просто невероятно, что все это успел сотворить за сравнительно недолгую жизнь всего один человек.

- Творить - это страшная ответственность; даже созидая, можно погубить мир.

И вот тут-то мы сталкиваемся по крайней мере с двумя совершенно парадоксальными, на первый взгляд, обстоятельствами. В произведениях Чапека бездна фантастического вымысла, но никому не придет в голову назвать его писателем - фантастом. Скорее - пророком, предсказавшим биологических роботов (кстати, именно ему и его брату мы обязаны самим словом "робот") и ядерное оружие ("кракатит"), трагедию Мюнхена и СПИД - "белую болезнь" нашего времени. Чапек - прозаик, но гораздо чаще его называют поэтом; как хорошо сказал известный чешский литературовед Я. Мукаржовский, все творчество Чапека - это "проза поэта", поэта, а не стихотворца - это немалая разница.

- Как высоко, головокружительно высоко плывут облака где-то у врат солнца.

Проза Чапека - воистину что-то особенное, в ней непостижимым образом уживаются казалось бы несовместимые вещи. Журналистская краткость, точность и доходчивость - с удивительной музыкальностью, доверительная разговорная речь - с возвышенной поэтикой, патетика, пафос - с очаровательным юмором, а иногда и сатирой, гротеском. Ну а уж в плане афористичности с Чапеком, по-моему, вообще не сравнится никто.

- Море есть всюду, где есть отвага.

Чапек был поразительно разносторонняя личность: блистательный рисовальщик и подлинный фотохудожник, профессионально образованный садовод, написавший не имеющий аналогов цикл "Год садовода", тонкий знаток живописи и архитектуры, неутомимый путешественник - и при том скромный, обаятельный, жизнерадостный, несмотря на тяжелую с юных лет болезнь, человек. Принципиальный противник всякого насилия, он одним из первых писателей в мире возвысил голос против фашизма, борьба с которым стала в 30-ые г. г. одим из основных направлений его литературной и общественной (в международных масштабах) деятельности. Почитайте хотя бы только его знаменитый роман-памфлет "Война с саламандрами" и вы без труда догадаетесь, до чего же его "любили" нацисты. Впрочем, теперь уже ясно, что артиллерия Чапека била не только по ним; во всяком случае он, в отличие от своего брата, так и не поехал в Советский Союз, хотя первоначально возлагал на него большие надежды.

- Если мы хотим говорить о прогрессе, нужно хвастаться не количеством автомобилей и телефонных линий, а тем, как ценится нашей цивилизацией человеческая жизнь.

Чапек не смог пережить мюнхенское предательство Англии и ее союзников; будучи больным, он наотрез отказался покинуть родину и умер 25 декабря 1938 г., менее чем за 3 месяца до того, как в его дом вломились явившиеся по его душу оккупанты. Что ж, по крайней мере, он умер свободным, избежав участи своего старшего брата.

- Это было великолепно - быть человеком!

А теперь у меня такое предложение: давайте напоследок совершим, так сказать, "облет" Карел - архипелага, чтобы бросить на него хотя бы беглый взгляд, авось нам попадется на глаза что-нибудь особенное - бухточка, ручеек или деревце; давайте попробуем.

- Только ты, любовь, расцветешь на руинах и ветру вверишь крохотное семя жизни.

- Велика, тяжела любовь, даже самая счастливая/.../ и давит человека огромность ее. Нельзя нам любить без страданий, ибо никакая радость не достигает дна/.../ Хорошо еще - звезды над нами, хорошо, есть простор для чувства столь великого, как любовь.

- Из страданий человека родится некая тайная благодать. Мы должны страдать, чтобы освятить жизнь. Никакая радость не может быть такой сильной и великой.

- Все окоченело в торжественном молчании смерти. Вот, значит, каков конец - беззвучный, леденящий, темный конец всему; пустота, вырытая тоской и безмолвием, пустота - стоячая, ледяная.

- Только столкнувшись с загадочным, осознаешь собственную душу.

- Дивна власть пламени и текучих вод; засмотрится человек и потеряет себя.

- Землю невозможно перекрасить.

- Нет ничего чище взгляда беззащитных, ибо он обращен к одной только доброте человеческого сердца.

- Как часто смотрим мы, куда тянется дым, вместо того, чтобы поинтересоваться, откуда дует ветер.

- Черный и грохочущий поезд въехал на вокзал, всосал толпу, посипел, выдохнул пар и рванулся к цели.

- Машина высунула вперед длинные щупальцы света, шарит ими/.../ воет на поворотах, взрывается ураганным огнем и мчится по нескончаемой ленте шоссе, словно наматывая ее на колеса.

- Эпоха материализма - это эпоха, открывшая подделку материалов; это характеризует ее отношение к материи куда глубже, чем все ее материалистические философии.

А вот и нечто до боли знакомое, прямо-таки матушка-Россия.

- Тот, кто ищет, должен прежде всего много ходить/.../ Но не будь в этих поисках безрассуден: не затаптывай догорающего костра своих предшественников/.../ Ищи тихо и внимательно.

- Истину нельзя установить путем голосования.

- Нация нуждается в людях, а не именах.

- Чем меньше люди имеют дело с государственной властью, тем легче они ее терпят.

Стоп! Хоть и поджимает нас время, а вот над этими островами необходимо чуть-чуть задержаться. Специально для вас, поклонники живописи. Ни в каких толстенных томах, не найдете вы ну вот хотя бы такого:

- Эль Греко - грек по крови, венецианец по краскам, готик по манере письма, который прихотью истории попал в барокко. Представьте себе готические вертикали, когда на них дуют вихри барокко; это ужасно, готическая линия разламчвается, бушующий барок бьет в низвергающиеся отвесы готики и пронизывает их насквозь; иногда кажется, что картины
трещат под натиском этих двух сил. Удар так яростен, что деформирует лица, коробит тела и драпирует одеяния тяжелыми, взволнованными складками; облака заворачиваются, как простыни под ураганным ветром, сквозь них пробивается свет, внезапный и полный трагизма, заставляя краски вспыхивать с неестественной и жуткой силой, словно наступил судный день, когда на небе и на земле появляются чудесные знамения...

Увы, приходится лететь дальше, а то как бы не оказались обделеннми любители природы и цветов. Под нами остров "Шотландия".

- Странная, суровая, словно доисторическая страна/.../ Могучие вершины с титаническими откосами, вытянутые хребты и крупы допотопных чудовищ с гу- стыми зелеными зарослями под мышкой/.../ озера всюду, где только представляется случай... ветер рябит зеркальную гладь с серебряными тропинками водяных духов... горы, словно поднявшееся гранитное тесто/.../ без конца, без конца безлюдные горы... Пропитайся одиночеством, душа ненасытная, ибо не видела ты ничего более великого, чем эта пустыня.

"Испания", его сады.

- А каких тут только нет листьев! Лоснящиеся и кожистые, бахромчатые, как страусово перо, вытесанные, как палаши, колыхающиеся, как хоругви; ну, скажу вам, если этакий листик надела Ева, то уж это не из стыдливости, а из желания щегольнуть и пофорсить.

Не знаю, почему принято считать, что "Год садовода" - это остроумная развлекательная безделица. Ну да, юмора там, как и почти везде на Карел-архипелаге, предостаточно, вот например:

- /.../ в январе садовод главным образом ухаживает за погодой. Погода вообще - дело хитрое: она никогда не бывает такой, как надо. У нее всегда - то перелет, то недолет/.../ Что касается январской растительности, то самой примечательной ее разновидностью являются так называемые цветы на стеклах.

Но вглядимся внимательнее:

- А потом еще расцветают листья - осенние листья, желтые и багряные, оранжевые, красные, как перец, кроваво-бурые. А красные, оранжевые, черные, покрытые голубым налетом ягоды? А желтое, красноватое, светлое дерево голых ветвей? Нет, мы еще не кончили. Даже когда все
завалит снегом, будут еще темно-зеленые падубы с огненно-алыми плодами, и черные сосны, и туи, и тиссы. Этому никогда не бывает конца.

- Говорю вам, смерти не существует. И сна тоже. Просто мы перерастаем из одного периода в другой. К жизни необходимо относиться с терпением: ведь она вечная.

Какой вдохновенный поэт написал эти строки! И в этом весь Чапек: с кажущейся беззаботностью ведет он нас солнечными тропинками бытия, шутит, иронизирует, но вдруг останавливается, и среди бела дня вы видите и зияющие у ваших ног бездны, и манящие звезды над ними, и, может быть, даже Бога.

Говорю вам: перестаньте ворчать и жаловаться, откройте наугад "Путешествие на север", "Метеор" или тот же "Год садовода", прочитайте с десяток страниц. И как знать, не захочется ли вам тогда повторить вслед за Карелом:

- А ведь свет есть, света достаточно.

* * *

О "ПИСЬМАХ ИЗ БУДУЩЕГО"

Таково название новой книги переводов из Карела Чапека, выпущенной в конце 2005 г. издательством "Глобус". Составитель О. М. Малевич, им же написаны предисловие и примечания; авторами большинства переводов, помимо Малевича, являются В. А. Каменская и И. А. Бернштейн; несколько переводов выполнены И. В. Иновым и В. А. Мартемьяновой.

Карел Чапек, не так уж мало издавался в нашей стране, даже как ни странно в советские времена; что же существенно нового предлагает российскому читателю еще одна книга?

Прежде всего, она отвечает на вопрос "Почему я (то есть он, Карел Чапек - И. Г.) не коммунист"; читаешь эту статью и поражаешься, насколько же Чапек оказался прозорливее даже таких выдающихся писателей - гуманистов как, к примеру, Ромен Роллан или Герберт Уэллс, а также многих своих соотечественников, включая родного брата, известного писателя и художника Йозефа! Оказывается, не коммунист он "именно потому, что/.../ на стороне бедных". Вот несколько красноречивых отрывков из этой статьи.

"Буржуазия /.../ чужда мне, но также чужд мне и коммунизм, предлагающий вместо помощи знамя революции. Цель коммунизма - властвовать, а вовсе не спасать /.../ Нищета, безработица, голод - для коммунизма все это не позор и не боль, которую невозможно стерпеть, а желанное
(курсив мой - И. Г.) вместилище темных сил, вырывающихся из пучины гнева и ярости."

"Ненависть, незнание, принципиальное недоверие - таков духовный мир коммунизма; можно поставить медицинский диагноз: перед нами случай патологического негативизма."

"Язык коммунизма безжалостен, он не признает таких ценностей, как сочувствие, милосердие и человеческая солидарность..."

"Метод коммунизма - это глобальная попытка создать международное недоразумение; это попытка разбить человечество на отдельные части, которые ничто не связывает и которые не понимают друг друга."
"/.../ коммунисты полагают, что при некоторых обстоятельствах вешать и расстреливать людей - не более серьезное дело, чем давить тараканов..."

О, как хорошо знакомо все это нам, жившим в первой в мире стране Советов! Правда даже большинство из нас до последнего времени не представляли себе, сколь справедливо утверждение Чапека о глобальной попытке "создать международное недоразумение", но теперь-то мы знаем: ведь именно Сталин, а не Гитлер, фактически спровоцировал Вторую мировую войну. Зачем? Да затем, чтобы натравив Германию на соседей, затем победным "освободительным" маршем (сил для этого было предостаточно!) пройтись по всей Европе; последствия, надеюсь, всем понятны.

Но интересно, а что же думал сам Чапек о будущем человечества?

"Я не верю ни в совершенство сегодняшнего, ни в совершенство завтрашнего человека; мир не превратят в рай ни мирное развитие, ни революция, ни даже полное уничтожение рода людского. Но если бы каким-то способом удалось собрать все то доброе, что имеется в каждом из нас, грешных созданий, то на этом, я верю, можно было бы основать мир куда более симпатичный, чем тот, который существовал до сих пор."

Увы, способа такого Чапек не видел - просто потому, что его не существует, что и подтверждает вся последующая история челвечества: преодолев (не до конца, надо полагать, коммунизм с фашизмом) оно столкнулось с новой не менее страшной, но уже всемирной проблемой: религиозным (это в 21 веке-то!) фанатизмом и экстремизмом.

Социально-политические воззрения Чапека вообще занимают центральное, пожалуй, место в "Письмах из будущего" (по названию обширного политического памфлета). Здесь много сатиры, много провидения, ну вот, например:

"Благодаря созданному полвека назад Всемирному Союзу Государств больше не существует межнациональных войн, правда, в основном потому, что Центральное Управление Войнами настолько завалено просьбами различных государств о разрешении на ультиматум, что при всем желании в более или менее обозримом будущем не сможет выделить достаточного количества концессий на ведение войн. А потому, если для нас со всех сторон и доносится бряцание оружием, то это войны/.../ всего лишь гражданские, до которых остальным государствам нет никакого дела."

Но временами Чапек становится очень серьезен и высказывает прямо-таки убийственные по глубине суждения. В частности, в послесловии к "Письмам".

"Обратите внимание: ни к чему люди не привязаны так страстно, как к политическим убеждениям. Ради своих идеалов они ведут войны и совершают революции/.../ Политика заставляет целые нации и партии внутри этих наций ненавидеть друг друга."

Но...

"Приглядитесь, во что верит такой "политический" человек, и вы обнаружите, что это или его материальные интересы, или всякие устаревшие лозунги, малопонятные слова, громкие фразы, предрассудки, а нередко и явная ложь."

"Политика, как правило, питается тем, что организует и направляет к какой-то цели все дурное (курсив мой - И. Г.) в людях: их эгоизм, инертность, неуживчивость, склонность к ненависти, нетерпимость, гнев и зависть, равнодушие, пристрастие к насилию..."

Ну, не знаю как кому, а у меня так мороз по коже - так все верно, математически точно - и страшно. А потому давайте сменим тему и посмотрим, о чем же еще способна поведать нам новая книга.

Для меня Карел Чапек, о чем бы он ни писал, прежде всего - Поэт. И новая книга дает немало тому подтверждений.

"Золотая земля" - с начала до конца поэзия чистейшей воды, даже не зная автора, можно было бы сразу же догадаться, что это Чапек. Но вот совершенно очаровавшее меня наблюдение.

"Послушайте, сейчас, в октябре, особенно красивы деревни/.../
Господи, какие основательные и всеобъемлющие следы оставляет год, проходя по деревне! Как солидно и удобно располагается здесь каждое время года! Это у нас в городах едва замечаешь все эти явления и перемены. Весна и лето, осень и зима: люди надевают и снимают верхнюю одежду, ставится в угол зонт, натягиваются перчатки. И это все. Мы не остановили время, только чуточку приглушили его шаги. Мы стареем, но вне его естественного ритма. Мы снова стали на год старше, но это не были четыре времени года, это был всего (курсив мой - И. Г.) один год."

Другой пример: чудесное эссе "Где находится небо?", о котором я подробнее расскажу в статье "Чапек и Чаплин".

Как всегда, поэзия у Карела Чапека удивительным образом переплетается с мудростью. И вот, пожалуйста, он прямо и пишет об этом - в одном из своих апокрифов: "Агафон, или О мудрости". Но что это такое, собственно, мудрость? Как ни странно, я не нашел определения ни в одном из имеющихся у меня под рукой толковых словарей - ни у Ожегова, ни в Малой Энциклопедии. Правда, у того же Ожегова косвенно можно понять, что мудрость это большой ум, "основанный на знании, опыте". А вот Александр Крон считает, что мудрость - это ум стариков. В обоих случаях получается, что мудрость так или иначе связана с возрастом. Наверное, это по сути правильно, но я как-то не уверен, что дело только в этом. Сам когда-то, лет 30 назад, написал:

Мысли с мужеством...

Звучит красиво, но не утверждаю, что правильно. А вот толкование, вложенное Карелом Чапеком в уста древнегреческого философа Агафона.

"... хитроумие - это дар или талант, разум - это достоинство или сила, а мудрость - добродетель.

" Мудрость не может быть жестокой/.../ Она ведет к гармонии."

"... мудрость - это своего рода печаль/.../ Разум проявляется в действии, мудрость - в переживании."

Что это: поэзия мудрости или мудрая поэзия? Ответ простой - это Чапек.

Рассказывать об этой замечательной книге можно до бесконечности, но лучше - ее прочитать. И кое-что, возможно, не раз. Книга чрезвычайно разнообразна по содержанию. Некоторые ее разделы дополняют наше представление о частично издававшемся у нас: о книгах рассказов "Распятие" и "Мучительные рассказы", о чапековских "Апокрифах", о его "Критике слов и выражений", "Побасенках и афоризмах" и т. д. Большая часть того, что содержится в книге - его газетные статьи; кое-что было обнаружено в архиве Чапека и издано в Чехословакии уже после его смерти, по окончании Второй мировой войны. В частности это чудесные "подрассказы", по определению самого Чапека, "О фантазии" ("Фантазировать не значит просто представлять себе вещи такими, какими они не бывают, а воображать их себе такими, какими они могли бы быть!"), "Платье делает человека" и "Когда болят зубы". Ну а что касается политичеких и социальных воззрений Карела Чапека, содержащихся в основном в разделах "Из книги "О делах общественны, или Zoon politikon", "Сотрясающийся мир" и "В защиту культуры", то здесь почти все для нас является качественно новым и потому особенно интересным. Впрочем, все интересно: и то, что он пишет о себе и своем творчестве, и раздел "Портреты и встречи".

Я же напоследок не могу отказать себе в удовольствии коротко остановиться на одной газетной статье Карела Чапека из этого раздела, посвященной Марии Кюри в связи с ее приездом в Прагу в 1925 г. Статья называется "Дух и материя", и начинается традиционным, но отнюдь не формальным приветствием.

"В госпоже Кюри мы приветствуем одного из первых светочей творческого интеллекта, которые шаг за шагом завоевывали познание структуры материи - познание, принадлежащее к самым прекрасным достижениям человеческого духа."

Вновь Чапек предстает перед нами как поэт и философ в одном лице.

"Атомная теория превратила материю в звездное небо астрономических величин и математических траекторий. Теперь это уже не "materia iners" (косная материя - лат.) /.../ никакими словами нельзя передать танцующую геометрию атомов/.../ Материя перестала быть грубой, тяжелой, бесформенной и жестокой; материя - это воплощенный порядок; материя стала безупречной, деликатной и точной".

Красиво сказано, но это еще не все. В открытиях физиков Чапек предвидит возможность создания новой философской концепции, где материализм и идеализм уже не будут противостоять друг друг и где не будет места унижению человеческого духа, связанного с темными, подсознательными фрейдовскими комплексами.

В заключение я хочу выразить огромную благодарность Олегу Михайловичу за великолепный подарок всем поклонникам чапековского гения. Не говорю уже о мастерски сделанных им (и его коллегами) переводах; легко представить, какого труда ему стоило собрать все эти разнородные материалы воедино, а главное - суметь издать эту книгу, в чем несомненная заслуга и издательства "Глобус". Хочется надеяться, что книга эта не последняя; она значительно продвинула нас на пути познания "неизвест- ного Чапека", но сколько же еще "неоткрытых" островков таит для нанеисчерпаемый "Карел - архипелаг"!

* * *

ЧАПЕК И ДИККЕНС

Памяти Виктории Каменской

Нынешней весной я перечитывал кое-какие рассказы и очерки Карела Чапека и наткнулся на совсем крохотный - "Насморк". Наверняка его многие читали, но вполне могли не запомнить. Там Чапек с присущим ему остроумием описывает всем нам, увы, так хорошо знакомые мучения человека, страдающего то ли гриппом, то ли острым респираторным заболеванием - пойди пойми, чем они зачастую отличаются друг от друга. Промаявшись полдня, человек доползает до своей библиотеки с намерением что-нибудь почитать. Но что?

"Э, нет, тебя, книга толстая и назидательная, мне сегодня не одолеть, ибо мой ум скуден и туп." "Фу, юморески/.../ сегодня ваше вульгарное ехидство несносно/.../

"М-да, эта книга чересчур реалистична/... / Та слишком грустна и безнадежна/.../"

Словом, нет бедолаге отрады.

"И тут он сует руку в угол шкафа и вытаскивает книгу, которую читал по меньшей мере сто раз, когда и дух и тело бывали особенно истомлены. Свернувшись на своем диванчике, он берет сухой носовой платок и, прежде чем углубиться в книгу, облегченно вздыхает... Не знаю, но скорей всего это старик Диккенс."

Прочитав это, я первоначально всего лишь просто обрадовался. Обрадовался потому, что оба они - и Чапек, и Диккенс - мои самые любимые писатели. (Есть еще один - Гамсун, но не о нем сейчас речь.) А затем задумался. С кем чаще всего сопоставляют Чапека? С Уэллсом? - допустим. С Булгаковым? - почти очевидно. Но разве нет у Карела Чапека еще большей общности со столь почитаемым им самим Чарльзом Диккенсом? Неужели этот несомненный для меня, в сущности дилетанта, факт ускользнул от внимания профессиональных исследователей?

Я задал этот вопрос авторитетнейшему знатоку чешской литературы, вообще, и творчества Карела Чапека, в частности, О. М. Малевичу - оказывается действительно ускользнул. Мысль, однако, заинтересовала Олега Михайловича, и он тут же предложил мне попробовать развить ее на бумаге, а позже выступить с докладом на Обществе братьев Чапек в Санкт-Петербурге.

Я долго размышлял, с чего же начать, и вот что надумал. Несколько фрагментов из одной критической статьи. Имя автора статьи я пока не называю, а там, где упоминается, о ком статья, буду заменять фамилию словом "Писатель", с большой буквы, - в отличие от "писателя" в оригинале.

Итак...

"Творческий метод Писателя определяется прежде всего сочетанием в нем реалистического и романтического начал. В нем переплетается трагическое и комическое, ему одному присущая фантастика, точнейшие, граничащие с документацией описания и причудливый гротеск, драматические сцены и эпическое повествование."

"Веселая шутка, даже буффонада и фарс, вносимые порой совершенно неожиданно в самое серьезное и даже трагическое повествование."

"... комедийные эпизоды/.../ переплетаются с остро критическими и далеко не смешными эпизодами, постоянно сменяют и даже вытесняют их."

"... все чаще прибегает к приему едкого шаржа, сатирического преувеличения и гротеска."

"Особенности мастерства Писателя обуславливают живость и убедительность созданных им картин. Рисунок его не только предельно выразителен, но и в высшей степени колоритен. Образы обладают почти осязательной выпуклостью. В распоряжении автора огромное богатство изобразительных средств. Особенной экспрессивностью отличаются в его описаниях метафоры - всегда неожиданные и необычные, чрезвычайно яркие и убедительные."

"Полнота и богатство словаря, свежесть и оригинальность выражения
- отличительные особенности глубоко народного языка/.../ Язык Писателя то лиричный, то приподнято патетический, то разговорный, то торжественный."

"... основное внимание писателя сосредотачивается на построении сложной интриги, создании запутанного сюжета."

"... обращается к детективной теме."

Ну, так о ком же эта статья? Не будь известна тема доклада, держу пари, и сомнений бы ни у кого не возникло: конечно, о Кареле Чапеке!

Статья, однако, о Диккенсе, она предваряет 30-и томное собрание сочинений и написана В. В. Ивашевой, написана с любовью и знанием дела, хотя и с некоторым, неизбежным в ту пору, акцентом на не вполне марксистское мировоззрение Диккенса. (Чапек тоже не избежал подобной критики.) Но согласитесь: буквально все, что я вам из этой статьи процитировал, с полным правом может быть сказано (и неоднократно говорилось разными авторами!) и о Кареле Чапеке. Сатира и юмор, удивительное сочетание лирики, нередко чистейшей поэзии - и патетики, необыкновенная образность и яркость метафор, склонность к сложной, зачастую детективной интриге, фантастический вымысел - все это присуще обоим гениям, как немногим, даже самым крупным писателям, а в сочетании - и вовсе никому!

Возьмем, для примера, юмор. У Диккенса и у Чапека он на каждом шагу - практически, о чем бы они ни писали. Много ли в9-20 столетиях было такого же ранга писателей, у которых юмор был бы столь же неотъемлемым качеством? Я насчитал от силы шестерых - семерых. Бесспорно Гоголь, Булгаков, Генрих Гейне, Марк Твен. Пожалуй, Анатоль Франс, Эрнст Теодор Амадей Гофман. Видимо, Ярослав Гашек, давно его не читал. А вот любимые мною Ильф и Петров, увы, уже нет - все же не тот масштаб. То же с ОГенри, Зощенко и, тем более, с Джеромом К. Джеромом. Возможно, конечно, что кого-нибудь я упустил, но навряд ли больше одного-двух действительно великих писателей.

Вы вправе потребовать примеры, подтверждающие те или иные положения. С примерами беда. Слишком их много, не знаешь, чему отдать предпочтение. Причем досточно одного - любого - романа Диккенса или нескольких рассказов (не говоря уже о более крупных произведениях) Чапека, чтобы там нашлись и юмор, и пафос, и блистательные метафоры - нередко на одной странице все сразу. Поэтому позвольте мне сначала продолжить, так сказать бездоказательный, разговор на тему, что же еще, сверх сказанного у Ивашевой, общего, на мой взгляд, у наших героев, а уж в конце предоставить слово им самим.

Оба были заядлые путешественники и увлеченно писали о своих впечатлениях. "Эка невидаль, - возможно скажете вы, - да книг о путешествиях написано столько, что и одной десятой прочесть невозможно!" Так то оно так, но, во-первых, мы же говорим не о пишущих путешественниках вообще, даже если это такие мастера литературного жанра, как, например, Даррел или Хейердал, а о великих прозаиках, и тут у Диккенса с Чапеком коллег опять же немного: Джек Лондон, Конрад, Хэмингуэй... кто еще так сразу приходит на ум? А во-вторых, не знаю право, но я считал и считаю, что путевые заметки Карела Чапека, все эти "Письма из Италии", "Письма из Англии", "Прогулка в Испанию", "Картинки Голландии", "Путешествие на север" обладают такими художественными достоинствами, что вполне могут быть причислены к шедеврам мировой литературы, и нет в этом жанре Чапеку равных, разве что... все тот же Диккенс. Ну, положим, не все, что он написал об Америке, - уж очень его волновали социальные темы, а вот его "Картины Италии" возможно не уступают "Письмам из Италии" Чапека.

Что еще? Оба очень любили животных. В романах и путевых заметках Диккенса целые страницы адресованы то ручному черному ворону ("Барнеби Радж"), то норовистому ослику ("Лавка древностей"), то свиньям, в любви к которым он сам признается, то кошкам, овцам, коровам и, право уж не помню, кому еще. Ну а у Чапека помимо прекрасного очерка "Человек и собака" есть целая книга юморесок "Были у меня собака и кошка" и еще множество разбросанных по разным произведениям страниц, на которых живут - и мыслят! - овцы, коровы, лошади, те же свиньи и так далее. Вы скажите: так ли все это важно? Думаю, что важно, если учесть, что ничего подобного мы не найдем ни у кого из великих, я подчеркиваю - великих, писателей, кроме все того же Джека Лондона и... кого еще? Во всяком случае ни Хэмингуэй, ни Гофман тут ни при чем: для первого интерес к животным связан в основном с корридой, с охотой, с рыбалкой; у второго персонажи-животные (кот Мурр, например) все же скорее существа сказочные, а не реальные, согласитесь.

А вот о чем никак уж нельзя промолчать (хотя именно это и делает большинство исследователей), так это о едва ли не самой поразительной особенности, характеризующей натуры и творчество Чапека с Диккенсом: о небывалом интересе обоих к вещам и предметам. Вот тут им действительно едва ли найдется равный. Причем предметы у них не просто мастерски описаны - они живут своей таинственной жизнью и во многом влияют на жизнь и поведение героев. Каковыми, собственно, сплошь и рядом сами же и являются. Точно так же, как свиньи, собаки и кошки. Тут я уже не могу долее отказывать себе - и вам, надеюсь, - в удовольствии, вот, послушайте.

А тут еще чайник упрямился и кобенился. Он не давал повесить себя на верхнюю перекладину; он и слышать не хотел о том, чтобы послушно усесться на груде угольков; он все время клевал носом, как пьяный, и заливал очаг, ну прямо болван, а не чайник! Он брюзжал и шипел и сердито плевал в огонь. /.../ он вызывающе подбоченился ручкой и с дерзкой насмешкой задрал носик/.../ как бы говоря: "А я не закиплю! Ни за что не закиплю!"

/.../ Между тем веселое пламя/.../ вскидывалось и опадало, вспыхивая и заливая светом маленького косца на верхушке голландских часов/.../ косец двигался - его сводило судорогой дважды в секунду, точно и неуклонно. Когда же часы собрались бить, тут на страдания его стало прямо-таки страшно смотреть, а когда кукушка выглянула из-за дверцы, ведущей во дворец, и прокуковала шесть раз, он так содрогался при каждом "ку-ку!", словно слышал некий загробный голос или словно что-то острое кололо ему икры.

Препуганный косец пришел в себя только тогда, когда часы перестали трястись под ним, а скрежет и лязг их цепей и гирь окончательно пректился. Немудрено, что он так разволновался: ведь эти дребезжащие, костлявые часы - не часы, а сущий скелет! - способны на кого угодно нагнать страху, когда начнут щелкать костями/.../

Тогда-то, заметьте себе, чайник и решил приятно провести вечерок.
Тогда-то и выяснилось, что/.../ ему захотелось блеснуть своими музыкальными талантами/.../ Тогда-то, после двух-трех тщетных попыток заглушить в себе стремление к общительности, он отбросил всю свою угрюмость/.../ и залился такой уютной, такой веселой песенкой, что никакой плакса-соловей не мог бы за ним угнаться/.../

Вот тут-то, если хотите, сверчок и вправду начал вторить чайнику!

Я сокращал, как только мог, то, что у Диккенса написано на семи с лишним страницах, но так и не добрался до конца. Более семи страниц текста, героями которых являются чайник, сверчок и старые настенные часы, читаются как захватывающее приключение - чудо какое-то! Ну а чем ответишь ты, Карел? Да хоть вот этим (тоже с большими сокращениями).

Человек в кожаном шлеме взялся за торчавшую впереди ручку и повернул ее. Славная машина слегка откашлялась и, распространяя вокруг какое-то зловоние, осталась спокойно стоять на месте. Человек в шлеме что-то пробурчал себе под нос и стал грубо вертеть упомянутую ручку. Автомобиль оказался действительно славный: продолжал стоять смирно. Лошадь, например, не стала бы стоять смирно, если бы кучер схватил ее за ногу и начал, скажем, эту ногу выворачивать. Все-таки это большой прогресс - такая славная машина.

Испытав таким способом ее терпение, шофер снял куртку, поднял жестяной капот/.../ и всунул туда голову и плечи. Я не без волнения ждал, что он залезет туда весь, с ногами, а потом высунется наружу из выхлопного отверстия и предложит мне проделать этот же номер по его примеру/.../ Готово.

Потом он опять стал вертеть ручку, и на самом деле все оказалось в порядке: славная машина стояла так же спокойно, как и раньше. Зато шофер потерял равновесие/.../

Подобных примеров и у Диккенса, и у Чапека масса, у последнего есть даже отдельная книжечка "Вещи вокруг нас", но его остроумие и наблюдательность на этот счет отнюдь не ограничиваются ее содержанием, точно так же, как и у Диккенса рассказом "Сверчок за очагом", - лично я никому не берусь отдать предпочтение.

Не берусь я отдать предпочтение и их описаниям природы. Казалось бы, что-что, а уж этим нас трудно удивить: нет такого большого писателя, кто не отдал бы дань этой теме. Однако и Диккенс, и Чапек удивляют и поражают и здесь - так образны, живописны и поэтичны их описания, так у них живет все и дышит: горы, ветры и волны, леса, дожди и туманы, и цветы, и опавшие листья... можете не соглашаться со мной, но я бы назвал обоих величайшими пейзажистами в прозе.

Может быть, кому-нибудь покажется, что все это мелочи - звери, предметы и вещи, гораздо важнее, что общего у Диккенса и Чапека в таких стратегических вопросах серьезной литературы, как человеческие характеры, любовь, судьбы отдельных людей и народов. Ну, во-первых, не мелочи, а свидетельство человеческой доброты, ибо с такой нежностью говорить о чайнике, сверчке или кошке может только очень добрый, хороший человек. Во-вторых, я же не собираюсь доказывать, что Диккенс и Чапек - великие писатели, чье творчество охватывает многие самые жгучие проблемы современной им жизни, это, надеюсь, и так всем понятно; я лишь стремлюсь показать, что является у них общим, а в ряде случаев и характерным только для них двоих. Вместе с тем, совершенно очевидно, что они отнюдь не тождественны, - такое просто невозможно у гениев!

Пожалуй, отмечу лишь еще одно обстоятельство.

"Барнеби Радж" и "Повесть о двух городах". Безусловно признавая бесправие и угнетенность народов Англии в первом романе и Франции во втором, он ясно видел, к каким неизмеримо более страшным последствиям приводит слепая ярость народного бунта: "несправедливость порождает несправедливость". Ну а Чапек, тот прямо говорил, что "никакая победа не стоит того, чтобы ради нее воевать". Добрая половина его творчества это страстный протест против войны и насилия, а отказ приехать в страну репрессий, в сталинский Советский Союз, наглядно свидетельствует о его гражданской позиции. И все же нужно признать, что эта столь ярко выра- женная позиция Чапека и Диккенса не является чем-то исключительнымприсущим им одним. Они и здесь солидарны, но не являются исключением.

А теперь я перехожу к самому для меня трудному, к "вещественным", так сказать, доказательствам того, о чем написала В. Ивашева, и что удалось подметить мне самому. Признаюсь, занимаясь этим, я получил колоссальное наслаждение, роясь в нескончаемых россыпях литературных перлов, но и изрядно помучился, пытаясь что-то отобрать и привести хоть в какую-то систему. В общем, я умолкаю, и пусть Диккенс и Чапек сами выясняют свои отношения: Чарльз "подает" - Карел "принимает", потом наоборот. И так далее. К великому сожалению, вновь не обошлось без сокращений.

- Это была одна из улиц-паразитов, длинная, узкая прямая, однообразная и мрачная - точно похоронная процессия кирпичных фасадов.

- Поэзия английского дома оплачивается тем, что английская улица лишена поэзии. И никогда здесь по улицам не пройдут революционные толпы, для этого улицы слишком длинны. И слишком скучны.

***

- Шотландское воскресенье еще мрачнее, чем английское, а шотландское богослужение дает представление о бесконечности /.../ По всей Шотландии по воскресеньям не ходят поезда, закрываются вокзалы и не делается ровно ничего; странно, что не останавливаются также и часы.

ленивые, бой такой скрипучий, что они, наверно, вечно отставали. Собаки и те спали мертвым сном...

***

- Зеркало было таким мутным, точно в нем по волшебству застыли все дожди и туманы, когда либо там отражавшиеся.

-... но раковины лучше всего, потому что вид у них такой, будто игривый дух божий, вдохновленный собственным всемогуществом, сотворил их для своего равлечения.

***

- Порт - как переполненный коровник, где железные и деревянные коровы стараются перемычать друг друга, пускают воду, пережевывают уголь и железо, теснятся, фыркают, переминаются, жрут и испражняются; коровы /.../ черные и красные, готовые лопнуть от сытости; и большие красивые парусники, и пароходики, похожие на оводов, кружат вокруг этих исполинских животных, и пузатые баржи, смахивающие на спящих свиноматок/.../

- Пароходы стояли один возле другого, казалось прикованные навеки, однако каждый из них норовил улизнуть и не терял уверенности, что ему это удастся/.../ Все пароходы, казалось, обливались потом и суетились точно так же, как и пассажиры; они волновались и беспокоились на свой собственный хриплый лад, не умолкая ни на миг, и нет-нет разражались тревожными криками, не соблюдая знаков препинания/.../

***

(очевидно, какой-нибудь бедный родственник) все время вертелся вокруг меня, словно надеясь, что я - тот самый герой, которому суждено жениться на молоденькой госпоже и навести здесь порядок. Но обнаружив свое заблуждение, он внезапно угрюмо фыркнул и удалился, так грозно задрав хвост, что не мог пролезть в крошечную дыру, где обитал, и вынужден был выждать снаружи, пока не уляжется его негодование и вместе с ним - хвост.

-... овцы Озерного Края особенно курчавы, пасутся на шелковистой траве и напоминают души праведников в царствии небесном. Никто за ними не смотрит, и они проводят время в еде, в мечтах и благочестивых размышлениях. .

.. у коров /.../ шерсть имеет особенный красноватый оттенок, кроме того, их отличает/.../ благодатная прелесть тех мест, где они пасутся, и мягкость выражения. Целыми днями они прогуливаются по райским лугам, а когда ложатся, то не спеша, с важностью пережевывают благодарственные молитвы.

... лошади в Англии ничего не делают, а только пасутся/.../ Быть может, это вовсе не лошади, а свифтовы гуингмы/.../ На человека лошади смотрят ласково и почти без отвращения/.../ Иногда они задумываются/.../ а иногда смотрят так властно и гордо, что рядом с ними человек чувствует себя какой-то обезьяной.

***

- Резкий ветер налетает порывами, гнет деревья в больничном саду. Деревья страшно волнуются, они в отчаянье, они мечутся из стороны в сторону, как толпа, охваченная паникой. Вот они замерли дрожа: ого, как нам досталось!/.../ Бежим, бежим, сейчас он налетит снова...

поведения и прогулял с ними всю ночь напролет.

***

- Беспомощно скользя вокруг церкви и засматривая в окна, рассвет стонет и плачет о своем кратковременном владычестве, и слезы его струятся по оконному стеклу/.../ Ночь/.../ незаметно покидает церковь, но медлит в склепах и опускается на гробы.

- Нет резкой грани между ночью и днем; только небо слегка бледнеет, и над землей проносится сигнал, который - не свет и не звук, но он велит природе: проснись!

***

- И вот свершилось: вдруг до самого горизонта открылось бескрайнее золотое небо, и на севере, совсем низко, над самым морем, как раскаленный бурав, на небосклон прорывается маленькое красное солнце. Такое маленькое, что даже страшно: бедняжка, ведь ты тоже, собственно, всего лишь звезда!

- А утро между тем прояснилось, и все кругом глядело так живо и весело, что солнце не вытерпело и, сказав: "Дай посмотрю, что там творится" /.../ взошло над землей во всем своем лучезарном величии. Туман, слишком застенчивый и робкий для такого блистательного общества, в испуге бежал прочь; и когда он рассеялся, горы, холмы и отдаленные пастбища, полные степенных овец и крикливых ворон, развернулись ярко, словно новые, нарочно созданные для этого случая.

***

"Корабль!" Он несется вперед/.../ то возносясь на гребни волн, то падая в провалы между ними, словно прячась на мгновение от ярости моря; и голоса бури/.../ вопиют еще громче: "Корабль!"

... заслышав этот вопль, разгневанные волны поднимают седые головы и заглядывают через плечо друг другу, чтобы подивиться на его дерзость, и толпятся вокруг корабля/.../ и топят одна другую, и вновь возникают, привлеченные бог весть откуда грозным любопытством.

- Вон та волна на горизонте - ух, какая! Катится прямо на "Хокона", собирает все силы, шумит, вскипает и с ревом устремляется на нас. Но она плохо рассчитала - "Хокон" разрезал ее, лишь слегка дрогнув/.../ Внимание, внимание, вот еще волна, уже совсем другая: у нее белые когти, она пригнулась, изготовилась к прыжку... и вдруг пропала у нас под килем. Э-э, нет, не пропала, вон она как за нас взялась! Нос "Хокона", задравшись, летит кверху и... что будет дальше? Ничего. Пароход плавно и легко соскальзывает с волны, с удовольствием похрустывая суставами.

***

- Машина высунула вперед длинные щупальцы света, шарит ими по дорожной грязи/.../ воет на поворотах, взрывается ураганным огнем и мчится по нескончаемой ленте шоссе, словно наматывая ее на колеса.

- Тут-то и вступила деревенская кузница во всем своем блеске. Дюжие меха ревели "хо-хо!", раздувая огонь, а тот в свою очередь ревел, приглашая блестящие искорки на веселую пляску под радостный стук молотов о наковальню. Раскаленное докрасна железо тоже искрилось наперегонки с ними, щедро рассыпая во все стороны золотые брызги.

***

- Эпоха материализма - это эпоха, открывшая подделку материалов; это характеризует ее отношение к материи куда глубже, чем все ее материалистические философии.

Э-э, нет, дорогие мои учителя, уж очень вы увлеклись. Я понимаю, что у вас в запасе есть еще сотни убедительных "доводов", однако же пора и честь знать. Пока ничья, но я предлагаю обменяться несколькими короткими "розыгрышами", что-то вроде послематчевых пенальти или блица при доигрывании шахматных партий. Первый - Карел.

- Дивна власть пламени и текучих вод; засмотрится человек и потеряет себя, застынет...

- Длинные косые лучи света прокладывали крутые трапы от океана к небу.

***

- Ну, если это возможно/.../то на свете нет ничего невозможного...

***

- Искать и найти - вот величайшее напряжение и удовлетворение, какое только может дать человеку жизнь.

- Если можно, выбирай дорогу получше, если нет - то по любой дороге, но только вперед!

***

- Ты трепетал перед счастьем, отдайся же боли, ибо она - наркотик для всех страждущих.

***

- Человек-то воображает/.../ как много он пережил, а между тем какая гибель звезд!

- Солнце озаряет эту прекрасную землю не для того, чтобы видеть хмурые глаза.

***

- В том-то и заключается цена жизни, что за нее иногда приходится платить... даже жизнью!

- Любой жребий может ожидать того, кто сейчас в пути на большой дороге жизни.

***

- Мы обычно видим только то, что уродилось, забывая о том, что посеяно.

***

- Труднее всего на свете открывать то, что само собой разумеется. -...

Ну что же вы, Чарльз, замолчали?

- Нет, так нечестно. По части афоризмов пусть он дает фору. И не только мне - кому угодно.

"игра" должна проводиться, так сказать, на нейтральном поле. Так что все-таки по справедливости - ничья.

Не знаю, это невозможно доказать, но порою мне кажется, что, родись Чапек в Англии, в9 веке, он во многом писал бы, как Диккенс, и напротив: Диккенс, перенесенный каким-то образом в Чехию первой половины 20 века в значительной мере повторил бы путь Чапека. Такие это родственные души.

* * *

ЧАПЕК И ЧАПЛИН

Нет, наверное, особой необходимости доказывать, что у этих двух гениев много больше общего, нежели первые три буквы (в русской транскрипции, разумеется) их фамилий. Или то обстоятельство, что родились они почти в один год с интервалом примерно в девять месяцев. Но я со своим пристрастием ставить точки над i все же попробую кратко проделать это в очередной раз.

К сожалению, я не располагаю сведениями, был ли знаком Чаплин с творчеством Чапека при его жизни и впоследствии; возможно, пока жил в Америке, вообще не знал о его существовании, хотя вряд ли. А вот Чапек постоянно проявлял к своему полуоднофамильцу повышенный интерес. Судя по его остроумным, изобилущим неожиданными наблюдениями и выводами очеркам, он заметно выделял Чаплина среди создателей немого (до расцвета звукового не дожил) кино, к которому в целом относился неоднозначно: признавая огромные возможности кинематографа, считал, что он в массе своей не дорос до уровня подлинного искусства.

"ЧАПЛИН, ИЛИ О РЕАЛИЗМЕ".

- Почти все смешное на свете - результат нарушения привычного хода вещей/.../ чего-то совершенно неожиданного. Великий чаплинский парадокс заключается в том, что он опрокинул с ног на голову подобные представления/.../ Юмор Чаплина методичен, как аргументация университетского профессора; обстоятелен, как научный трактат, точен и выверен, как физический опыт/.../ Чаплин не из тех волшебников, которые способны вдохнуть жизнь в мертвые вещи. Он волшебник куда более могущественный, ибо способен вдохнуть в вещи вещность.

Свою точку зрения (весьма нешаблонную, но столь же остроумную и убедительную) Чапек обосновывает примерами из двух ранних фильмов Чаплина. В "Собачьей жизни" его восхищает эпизод, где "нежный и эксцентричный бродяга Чаплин" держит на коленях собачонку, лизнувшую хозяина прямо в губы. "Этот трогательный собачий порыв смешон не потому, что в нем есть нечто непредугаданное, а, наоборот, потому, что его можно было предвидеть/.../ Чаплин не становится от этого в большей степени Чаплином, но собака становится в большей степени собакой."

"Пилигриме" Чапека восхищают сразу несколько эпизодов, связанных с садовой оградой, кухонной скалкой и котелком. В первом случае "ограда не была бы оградой, если бы влюбленный Чаплин не чистил ногти об ее острия, не зацепился за них или если бы его рука не застряла между планками".

Приключения Чаплина со скалкой - "исчерпывающее доказательство геометрического совершенства скалки. Она столько раз скатывается на усердную голову Чаплина, что более наглядных и неоспоримых аргументов и быть не может". Наконец, "пытаясь разрезать котелок вместо пудинга, Чаплин продемонстрировал нам целую серию опытов. И в результате были установлены такие характерные свойства котелка, как упругость, твердость, своенравие, упрямство, эластичность и присущая только ему одному особая непроницаемость".

Те, кто видел эти чудесные короткометражные фильмы, не может не отдать должное... кому? - ну конечно, прежде всего их автору, но и его проницательному, докопавшемуся до самой сути авторского юмора, толкователю.

А вот несколько раньше, в 1922 г., в очерке "ГДЕ НАХОДИТСЯ НЕБО", Чапек посвятил Чаплину и вовсе гениальные строки.

- В чудесном фильме "Малыш", о котором можно было бы написать многое, несчастный бродяга Чарли Чаплин засыпает на пороге своей лачуги, на одной из самых захудалых улиц большого города, и снится ему, что он умер и уже на небесах. А где оно, небо? Ну конечно, тут же, на этой жалкой грязной улице, которая теперь неузнаваемо чиста, и сияет, и в каждой трещине, щели и выбоине цветут белые розы.

Далее Чапек пишет, что все соседи, вообще все люди, включая ранее досаждавших и преследовавших Чарли полицейского и боксера, превратились в крылатых ангелов и с арфами в руках отплясывают радостный танец Давида, а сам Чарли купил у старьевщика "почти новые" крылья и возносится "в бесконечном блаженстве над расцветшей улицей".

Чапек поразительным образом обобщает увиденное.

- Это невероятно забавно, но это также и невероятно философично/.../ Да, перед вами одна из нежнейших и чистейших нравственных философий/.../ Найти небо - хотя бы во сне - на своей собственной улице, на пороге своего дома, посреди повседневной нужды увидеть рай в том, что нам постоянно мозолит глаза/.../ - это комическое и нежное евангелие сентиментального шута Чаплина, евангелие, в остроумии которого таится величайшее очарование нежной и мудрой доброты/.../

Ибо если неба нет в пределах досягаемости при жизни/.../ если его нет в вас самих - значит его нет нигде, и вы никогда не попадете на небеса.

Наконец, в очерке "НОВЫЙ ЧАПЛИН" (1928 г.) Чапек признает:

Только то, что остается, и есть чаплинский комедийный реализм, подлинное и, можно сказать, открывающее новые горизонты искусство/.../ Сам человеческий тип Чарли становится в "Цирке" еще кристальней и человечней: внутренняя чистота, смирение и человеческое достоинство этого косолапого каверзника вырастают до монументальности; его одиночество и покорность судьбе - уже не только игра.

Я раз шесть видел этот удивительный фильм, смеялся до слез - и едва не плакал в конце и утверждаю: лучше, чем Чапек всего в 25 (специально сосчитал) строках, рассказать о нем невозможно. Примерно то же могу сказать и в связи с более ранним фильмом "Малыш"; не известно, что думал о небесах, создавая его, Чарли Чаплин, но допускаю, что именно Карел Чапек сумел проникнуть в глубинную суть этого кинематографического шедевра, возможно даже не вполне осознанную самим его создателем.

Так что же общего в творчестве этих двух "Чап"? Ну, прежде всего, пожалуй, всеобъемлющий юмор. Сам Чапек в очерке "О юморе" отметил три его разновидности.

1. Ирония, в которой "всегда есть какой-то элемент превосходства; мы иронизируем над тем/.../ над чем мы возвывышаемся, по нашему мнению, в общественном или духовном смысле/.../ Ирония рождается из различия между людьми, из их внутреннего неравенства".

"Ее отличительная особенность в том, что она против чего-то сражается и восстает. Восстание направлено обычно против того, что властвует в данный момент, против превосходства сил, против авторитета власти/.../

3. Чистый юмор, "который не является ни иронией, ни сатирой, возможен только среди равных. В основе юмора - человеческая солидарность: мы оба одинаковы и можем пошутить друг над другом без высокомерия и без обиды".

Так вот и Чапек, и Чаплин мастерски, как мало кто другой, владели всей палитрой юмора, проходящего красной нитью через все их творчество. Они с легкостью умели заставить читателя (зрителя) улыбаться, от души хохотать или негодовать; в последних двух случаях это нередко смех сквозь слезы, как в том же "Малыше", например. Не стану приводить другие примеры - их слишком много и они, в общем-то, достаточно хорошо известны.

Другая важнейшая общая черта Чапека и Чаплина, особенно ярко проявившаяся в тридцатые годы, - непримиримое отношение к любому насилию над человеческой личностью, над социальной и политической несправедливостью, высокий гуманизм, короче. У Чапека это не только его знамени- тые "Война с самламандрами", "Белая болезнь" или "Фабрика абсолюта", это и его многочисленные статьи, где он с такой силой и язвительностью обрушивается на существующий миропорядок, на одурманивание толпы профашистскими лозунгами, на предательство по отношению к его стране крупнейшими мировыми державами, что более беспощадного высмеивания восторжествовавшего в конце тридцатых годов мракобесия и вообразить невозможно.

У Чаплина при всем гуманизме его зрелого творчества особенно страшный комедийный, доведенный до фарса и гротеска заряд несут его два последних довоенных фильма "Новые времена" и "Великий диктатор". Последний представляется мне вообще чем-то исключительным в истории мирового кинемотографа, особенно если учесть время его создания - самый канун 2 мировой войны. Никому, ни до, ни после, не удавалось (возможно никто и не отважился) с такой комедийной силой и беспощадностью, столь карикатурно высмеять главарей фашистской Германии и Италии, их идеологию и бесчеловечные порядки, насажденные в порабощенных ими странах. Потрясает заключительный эпизод, где принятый, в силу внешего сходства, за диктатора, маленький еврей парикмахер обращается на весь мир с пацифисткой речью:

С прогрессом общества исчезнет в мире человеконенавистничество, диктаторы падут и власть, которую они узурпировали, перейдет в руки народа.

Пока люди готовы бороться за свободу, она не умрет. Солдаты! Не покоряйтесь этим зверям! Они обращаются с вами как со скотом, превращают вас в пушечной мясо/.../ Боритесь не за порабощение людей, а за их освобождение!/.../ Будем сражаться за новый мир/.../который обеспечит юности будущее, а старость охранит от нужды. Пообещав все эти блага, изверги пробрались к власти. Но они лгали!/.../ Будем же сражаться, чтобы освободить мир!..

Не сомневаюсь, что будь Чапек жив, он двумя руками подписался бы под этим манифестом. Не случайно оба они, и Чапек, и Чаплин, были объявлены едва ли не главными врагами 3 рейха. Но Чапек с присущей ему прозорливостью сумел разглядеть и человеконенавистническую сущность другого страшного бича 20 века - коммунизма, о чем я уже рассказывал в отзыве на книгу "Письма из будущего".

Чапек был одним из первых западных деятелей культуры, кто сумел глубоко и верно постичь истинное звериное лицо не только фашизма, но и коммунизма. О Чаплине, по крайней мере в молодости, этого не скажешь (думаю, что он прозрел в послевоенные годы), зато Чаплину принадлежит потрясающее признание: он не еврей, но сожалеет, что не удостоился чести родиться евреем! Можно не сомневаться, что знай он больше о том, что творится в "империи зла", как назвал Страну Советов Рональд Рейган, он бы был вполне солидарен с Чапеком и в этом вопросе. И надо же было такому случиться, что оба, не будучи коммунистами, подверглись остракизму в своих странах: Чаплин еще в годы войны в Америке по подозрению в симпатии к коммунизму - а все из-за того, что горячо ратовал за открытие второго фронта против Германии, Чапек - уже после войны у себя в Чехословакии за то, что резко осуждал коммунизм в своих довоенных статьях.

"великий немой" заговорил, оказалось, что это же свойственно и Чаплину. Вот несколько примеров (не ручаюсь за точность перевода):

- Есть нечто столь же неизбежное, как и смерть, - это жизнь.
- Мне ненавистен вид крови, но она течет в моих жилах.
- Все мы дилетанты. Мы живем недостаточно долго, чтобы стать чем-то большим.
- Если человек убил миллион - он герой, если одного человека - убийца.

Пожалуй, достаточно.

Ах, если бы Чапек прожил ну хотя бы еще лет 20. Мне почему-то очень легко представить себе эту парочку, мирно беседующую на вилле Чарли Чаплина в Швейцарии; вот они встали и пошли осматривать фруктовый сад и клубничные грядки, и тут Карелу пришла идея, что неплохо бы здесь или здесь устроить каменистую горку; Чарли поначалу колеблется, а на следующий день оба уже с энтузиазмом принимаются ворочать камни - жаль, что я лишен возможности им помочь.

Не знаю, удалось ли мне в этом коротком эссе выразить обуревающие меня мысли и чувства, навеянные творчеством этих двух удивительных личностей. Но, может быть, найдутся все же люди, которые, прочитав написанное, хотя бы лишний раз о чем-то задумаются.

* * *

МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ

"Мы должны страдать, чтобы освятить жизнь."
"И не скажешь, Господи, и не подумаешь, что
жизнь-то такое торжество!"
/Чапек/

Жизнь
Страх: Пустое хвастовство.
Смерть: Одна Я неизбежна.
Жизнь
Боль: Страданье я несу.
Смерть: А Я точу косу.

Жизнь и Смерть.

Что незыблемо в веках?
Я, Страданье!
Но во имя
Жизни? Смерти? Или как?

Слуги верные Мои.
Но ведь Я - еще и песни,
Без Меня нет и любви.

Мрак: Я первенец Вселенной!

Ну а мы, болезни, - боль,
Бич всего, что тленно.

Жизнь и Смерть.
А между ними,

Я, Страданье.
Ну так как? -
Во имя...

Очень просто,

Ты не Жизни служишь - Мне!
О твои, Страданье, космы
Я затачиваю косы,
Закаляю их в огне,

Неприкаянной душе.
Тот, кто мучается, страждет,
Так и знайте: Мой уже!
Ты, Страданье, - зло людское,

Зависть, ненависть и страх,
Трусость, подлость и коварство, -
Укрепляешь Мое царство
И вгоняешь Жизнь во прах!

Смерть, ты так самодовольна,
Что заведомую ложь
Не сумняшеся несешь,
Будто тост застольный.

Через бред, стенанья -
Между тем, любовь, цветы,
Все истоки Красоты
В нем одном - в Страданье!

Мне дает оно,
Здесь твоя бессильна власть,
Здесь вовек торжествовать,
Слышишь, Мне одной!

Жизнь: Молчал бы уж в кулак.
Боль: Страданье я несу!
Смерть: Я все ж точу косу.
Жизнь: Какое хвастовство!

* * *

В ГОСТЯХ У ЧАПЕКА - САДОВОДА

/В соавторстве с О. Малевичем и К. Коржавиным/

"Даже если бы этот человек ничего не писал,
все равно он был бы выдающейся личностью."

Приходится признать, что имя величайшего чешского поэта 20 века Карела Чапека, как ни странно, мало что говорит большинству российских читателей. Иное дело мы, садоводы. Для нас книга Чапека "Год садовода" давно уже стала настольной. Неважно, что она объективно далеко не самая значительная в его многоплановом творчестве и в свое время была, мягко говоря, не оценена современниками, - книга это по-своему уникальна (как и все, к чему прикасался Чапек) и изобилует такими поэтическими и юмористическими откровениями, какие встретишь мало у кого из писателей. А главное - эта книга о нас. Вот несколько наудачу выхваченных фрагментов.

Если бы человек породы садоводов развивался с самого начала по законам естественного отбора, он превратился бы в некое беспозвоночное. В самом деле, для чего ему спина? Кажется, только для того, чтобы время от времени расправлять ее со словами: - Так и ломит проклятую!

Черт его знает, почему в високосные года именно этому вертлявому, катаральному, лукавому месяцу-коротышке прибавляют один день; уж лучше прибавлять день чудному месяцу маю: пускай будет тридцать два.

В январе садовод главным образом ухаживает за погодой. Погода вообще - дело хитрое: она никогда не бывает такой, как надо. У нее всегда - то перелет, то недолет. Что касается январской растительности, то самой примечательной ее разновидностью являются так называемые цветы на стеклах.

Уверяю вас, укротить несколько квадратных сажен земли - огромная победа. Вот она лежит, трудолюбивая, рассыпчатая, влажная/.../ Разве само по себе не прекрасное зрелище - эта темная, воздушная земля? К вашему сведению, октябрь - первый весенний месяц, месяц подземного зарождения и прорастания, скрытого набухания почек/.../

Голые деревья - не такое уж унылое зрелище: они похожи отчасти на веники или метлы, отчасти на леса для будущей стройки. Но если на таком голом деревце дрожит под ветром последний лист, это - как последнее знамя, развевающееся на поле боя, как флаг, сжимаемый рукой одного из убитых. Мы пали, но не сдались. Наши цвета еще реют в воздухе.

Подобных примеров масса. Не только "Год садовода", но и многие другие произведения Чапека (рассказы "Похищенный кактус", "Голубая хризантема", очерк "Сенокос") свидетельствуют, что этот человек не только обладал профессиональными ботаническими познаниями, но и относился к садоводству как подлинный поэт и художник. Тем более было бы интересно заглянуть в его сад, узнать каким он был при жизни хозяина, и что сталось с ним теперь.

К сожалению, эта мысль слишком поздно пришла нам в голову - вот если бы лет на5 пораньше, когда жив еще был старый садовник Чапека Вацлав Мотл... Впрочем, тогда мы трое еще не были знакомы. А это немаловажное обстоятельство. Дело в том, что старший из нас, человек хорошо известный и почитаемый в Чехии, никогда не занимался садоводством.

дизайна.

Теперь же все, чем мы располагаем, это несколько старых любительских слайдов, два-три десятка фотографий из непереведенных у нас чешских книг и журналов, да отрывочные свидетельства современников. Не густо, но кое-какую информацию извлечь из всего этого нам все же удалось, и этой информацией мы собираемся с вами поделиться.

Начнем с того, что информации, при ближайшем рассмотрении, оказалось все же не так уж и мало. Во-первых, помимо названных работ Чапека им написано еще несколько небольших очерков и эссе ("Осень, или посадка", "Легенда о садоводе" и другие), предисловие к книге известного садовода Ф. Ирасека, рецензия на книгу немецкого ландшафтного архитектора Х. Коха. Сохранилась переписка Чапека с друзьями, садоводами и цветочными фирмами. Во-вторых, в Чехии опубликовано изрядно книг и статей о самом Чапеке, где кое-что сказано и о его садоводческих увлечениях. К сожалению, у нас почти ничего этого не издавалось, кроме далеко не полных материалов, вошедших в сборник "Карел Чапек в воспоминаниях современников" (Москва, "Художественная литература", 1999; составитель и автор примечаний О. М. Малевич). Тем интереснее, мы полагаем, будет нашим читателям узнать о любимом писателе что-то существенно новое.

А началось все с того, что в апреле 1925 г. Карел Чапек вместе со своим старшим братом Йозефом, тоже известным литератором, но также и крупным художником, приобрели в окраинном районе Праги Краловске Винограды двухэтажный дом площадью 60 кв. метров (по 80 на каждого) и участок земли, около 5 соток. Впоследствии этот дом стал одним из центров культурной жизни столицы: на протяжении ряда лет там собирались по пятницам многие видные представители чешской науки, искусства и... политики: завсегдатаем чапековских "пятниц" был основатель и президент Чехословакии, выдающийся философ Томаш Гаррик Масарик.

Вместе с Карелом в новом доме поселился и его отец, доктор Антонин Чапек, который сразу же занялся земледелием, точнее - огородничеством. Далекому от подобных пристрастий 35-летнему Карелу это занятие пришлось не по душе, особенно когда он обнаружил, что "купленный ананас обходится дешевле, чем собственноручно выращенная цветная капуста, а савойскую капусту, даже ту, что останется после нашествия гусениц, не съесть и за неделю" /Франтишек Лангер, чешский писатель и драматург/. Но в929 г. отец умер, и вот тут-то все по-настоящему и началось.

"инфекцией", вследствие которой нормальный человек становится "отчаянным садоводом" (именно таким образом по его версии и получается садовод). Первым делом он ликвидировал все плодово-ягодные посадки отца и занялся изучением выписанных, в основном из Англии и Германии, ботанических книг. Затем пригласил профессионального садового архитектора Кулишана. Однако кирпичные сооружения последнего Чапеку не понравились, и он принялся все переделывать на свой лад. Заказал строительной фирме по собственному проекту бассейн и два грузовика разнокалиберных камней; собственноручно, вместе с уже появившимся у него Мотлом, соорудил ограду вокруг бассейна и вымостил дорожки. После чего приступил к главному - сооружению альпийской горки, дело в ту пору в Чехии новое.

Человек, устраивая горку, чувствует себя циклопом, громоздящим, так сказать, со стихийной силой глыбу на глыбу, создающим вершины и долины, переносящим с места на место горы и утверждающим утесы.

Слово Лангеру:

"Его горка ни в коем случае не должна была походить на обыкновенную, рекомендованную всеми практическими руководствами, - ей надлежало стать горкой невиданной, великолепной и романтической. Чапек выложил ее всевозможнейшими красивыми камнями и великолепными друзами кристаллов/.../ Очевидно, он представлял себе альпийскую горку как изумительное соединение минеральных цветов с живыми. Не знаю, что стало со всеми этими аметистами и халцедонами, колчеданом и яшмой, но на другой год он уже - согласно проверенным практикой научным предписаниям - устроил горку из самых обыкновенных почтенных каменных глыб.
С такими же трудностями осваивал он на первых порах и различные уголки своего сада/.../"

Попутно с работами в саду Чапек кое-что перепланировал и в своей половине дома. В частности, комната, в которой жил отец, была превращена в зимнюю оранжерею с паровым отоплением; часть растений содержалась там постоянно, часть только в холодное время.

Но Краловске Винограды были не единственным местом подобной деятельности Чапека. Позднее, в 1935 г., когда он смог, наконец (до этого врачи запрещали ему ввиду опасной болезни позвоночника), жениться на актрисе и писательнице Ольге Шайнпфлюговой, они получили в качестве свадебного подарка от Вацлава Палевца, бывшего управляющего владениями герцога Колоредо-Мансфельда, обширный (несколько гектаров) парковый участок земли в местечке Стржь, менее чем в часе езды к югу от Праги.

У Чапека, вспоминает в своем "Чешском романе" Шайнпфлюгова, "глаза разбегались, стараясь охватить этот великий дар - землю, землю, полученную им для того, чтобы сделать ее красивей и лучше/.../ Любую мелочь он видел с точки зрения слаженного целого/.../"

Для Чехословакии это было неспокойное время, менее четырех лет оставалось до гитлеровского вторжения. После знаменитого путешествия с женой по северным странам Чапек беспрестанно писал, много сил и времени отдавал антифашистской деятельности. С тем большим рвением он стремлся использовать каждую свободную минуту для обустройства загородного дома и парка. Из воспоминаний Шайнпфлюговой:

"Он нанял рабочих/.../ сам помогал им. Начертил множество проектов и планов, решил укрепить берега ручья/.../ гнул спину до изнурения. /.../ Натянув резиновые сапоги, он трудился рядом с рабочими, доставал со дна потока плодородный ил/.../". "Подарить природе немного уюта, сделанного своими руками, обливаясь потом от собственного усердия и неловкости, - это/.../ превосходное и поэтическое ощущение", - сказал как-то жене Карел Чапек.

Работы продвигались успешно, но тут, и без того зловещим летом 1938 г., словно предвестник рокового для Чехословакии Мюнхенского сговора, разразилась невиданной силы гроза и помимо прочих причиненных ей бед сломала стоявшую "на карауле у старого дома" гигантскую иву.

"Чапек быстро принял решение:
- Ива останется здесь во всей своей поверженной красе; то, чем она связана с жизнью, - всего лишь клочок кожи, тонкий волосок, но благодаря ему это дерево, воплощение трагической обреченности, еще сможет послужить нашему саду. /.../

Даже это печальное происшествие послужило для Чапека уроком, как надо защищаться против разрушительных сил. Возле быстро бегущего потока, косо наклонившись от берега к берегу, стоял самый прекрасный во всей Стржи экземпляр ивы/.../ Корни этой гигантской ивы, уходившие в ненадежный зыбкий берег дикого потока, постепенно все больше погружались в воду. В тот же день Чапек вызвал деревенского каменщика с помощниками, они навозили камней, земли и все это залили цементом. Два дня работали с утра до ночи. Чапек помогал им/.../ Только после того, как готовая рухнуть в поток краса была спасена, настало время вернуться к поверженной охранительнице дома.

"

Эти воспоминания жены лишний раз свидетельствуют о том, как трепетно, с какой любовью относился Чапек к природе. В рецензии на книгу немецкого архитектора Коха он написал, что для него, Чапека, " каждое растение индивидуальность, а не кирпичик, у них есть свои имена, как и у людей". О том же сказано и в "Годе садовода": "... цветок без названия/.../ просто лишен истинной, полноценной реальности. /.../ Скажем, выросла у вас на клумбе крапива; вы взяли и прикрепили табличку с надписью "Urtica dioica" и невольно стали относиться к ней с уважением: даже землю ей рыхлите и удобряете чилийской селитрой".

А вот несколько забавных свидетельств той же Шайнпфлюговой.

Чапек "всегда был чистенький, словно только что вымытый, но из сада приносил на подошвах комья земли, пока пристыженный/.../ вздохами женщин не согласился после своих садовнических занятий переобуваться у порога дома в шлепанцы. Мы купили ему сразу две пары/.../ одни даже красные, чтобы они бросались ему в глаза/.../ Он был полон добрых намерений, но рассеянность часто оказывалась сильнее их; с тех пор его нередко можно было видеть стоящим посреди расползшейся вязкой трясины мягкого газона в домашних туфлях, заляпанных грязью, меж тем как его уродливые садовничьи ботинки сторожили вход в дом/.../"

Однако, хватит ходить вокруг да около, пора, наконец, рассказать, что же сажал и выращивал автор "Года садовода" в своем саду. Давайте туда и отправимся. Кажется, нам повезло: рядом с домом стоит машина, а подле нее человек, видимо пан Мотл (по совместительству он работал еше и шофером).

- Мы бы хотели повидать пана Карела Чапека.

- Эй, дружище, пан Чапек дома? - кричит пан Мотл кому-то в саду.

Тут мы замечаем возвышающийся среди многолетников чей-то зад, принадлежащий человеку в изрядно потертых и перепачканных землей вельветовых штанах, судя по всему - еще какой-то садовник.

- Нету, дружище, - отвечает тот, не оборачиваясь.

"Его садовничьи брюки скорее подошли бы огородному пугалу; он в буквальном смысле слова любил контакт с землей (курсив наш)." В таком виде незнакомые с ним посетители обычно принимали его за садовника, вот и мы попались на ту же удочку! Ну да ничего, придем в другой раз.

Первое, что бросается в глаза, это "зеленые потоки густого дикого винограда, щедро вьющегося по стене дома. Они спустились по лесенке, сложенной из больших камней, к крошечному бассейну" с кувшинками и золотыми рыбками, обрамленному ирисами, - все, как писали Шайнпфлюгова и сестра Карела Гелена.

А вот и знаменитая горка, украшенная эдельвейсом, аубриецией, камнеломкой, молодилом, кроме того мхами, гвоздиками, колокольчиками, и зверобоем, и оранжево-красной ястребинкой, горечавкой и альпийской астрой... словом, всем тем (слово Чапеку), "что эта суровая земля создала в минуту разнеженности (длившуюся всего каких-нибудь несколько сот тысяч лет)".

Трудно сказать, в какой степени можно доверять "Году садовода", говоря о том, что в действительности росло в саду Чапека: возможно, он был не прочь щегольнуть своими обширными познаниями в части ботанических названий. Поэтому мы будем говорить только о том, что нам достоверно известно, что упоминается в воспоминаниях родных и близких, заведомо понимая, что список будет неполный.

Совершенно очевидно, что в саду для Чапека не было нелюбимых растений, за исключением, разве что, злостных сорняков: одуванчиков, пырея, клевера, пастушьей сумки (счастливый человек: видимо, ему не пришлось иметь дело с хвощем и снытью!), причем в лесу он их, наверное, тоже приветствовал.

"Погоди-ка, что это за хилый прутик? Ага, это Prunus sachalinensis (сахалинская черешня); надо найти для нее побольше места, ибо этот прутик превратится со временем в 30-метровый куст... А эта хрупкая метелочка? О, это черешня Хисакуры, которая когда-нибудь разрастется так, что чуть ли не будет плыть по небу розовым облаком своих цветков. А вот еще прутик - это уже черемуха из сада моего детства, могучая, как церковный купол." (Из непреведенного эссе "Осень, или посадки".)

Мы знаем, что Чапек выписывал из Голландии тюльпаны и нарциссы. В письме сотруднику чешского посольства в Гааге он интересуется, нельзя ли по дипломатическим каналам срочно прислать ему луковицы, одновременно высказывая беспокойство, можно ли посадить их в начале декабря, а не в теченме ноября, как предписано. В итоге, видимо, не получив желаемое во-время, в следующем письме сообщает, что уже посадил цикламены. (Ну, что-что, а тюльпаны и нарциссы у него, разумеется, были.)

Среди травянистых многолетников, помимо вышеупомянутых горочных, у него росли ирисы, флоксы, таволга, гайлардия, аквилегии, дельфиниумы, лихнис, примулы, райграс, овсяница и наверняка еще десятки других сортов и видов. Можно не сомневаться, что были среди них и столь любимые Чапеком хризантемы и осенние астры, и маки, и лилии... проще, наверное, было бы назвать то, чего у него в саду не было.

Представителями декоративных кустарников были розы и рододендроны, карлина бесстебельная, ракитник Кью, барбарисы, кизильники, айва и магония, уже упомянутые черешни и черемуха; об остальном мы можем только догадываться.

ямы сажали участники чапековских "пятниц". Известно, что к 1990 г. большинство берез из-за загрязнения воздуха (вблизи дома братьев Чапек сейчас проходит большая автомагистраль) погибло, но на их месте были посажены новые.

А что это мы видим под деревьями, и на газоне, и среди камней... э, да тут чуть ли не все представители цветущей чешской флоры! - колокольчики (особенно он любил персиколистный), сциллы, зверобой, лапчатка, дрема, первоцветы, печеночница, ястребинка... всего не перечислить... А вот и подлинное сокровище: "анемон татранский, или Pulsatilla slavica, можно сказать в какой-то мере наш отечественный раритет/.../ самое волшебное из всех волшебств с двумя-тремя десятками цветков, огромных, шелковисто-фиолетовых, с золотыми тычинками", - так написал уже после смерти Карела его брат Йозеф. - "И вот теперь, милый Карел, я должен тебе доложить/.../ как ни грустно, именно твой любимый анемон, твоя гордость/.../ вместе с тобой исчез с лица земли. В нынешнем году он у тебя уже не цветет, но мы посадили тебе новый анемон."

В 1932 г. Чапек написал статью "Вымирающие цветы", речь шла именно о тех, что растут в диком виде в природе. В замечательном, изданном и у нас, очерке "Сенокос" он высмеивает стихотворцев, которые "иногда плетут венки из незабудок, воспевают розы и украшают свои вирши лилиями либо повиликой", позволяя себе при этом вопиющую несправедливость к природе, "замалчивая ее великие и прекрасные заслуги". В числе этих заслуг он называет, очень образно и поэтично их описывая, калужницу и купальницу, лютик, камнеломку и веронику - и многие другие, даже малоприметные в лесу, растения. Да, определенно "он любил природу, и она отвечала ему взаимностью", - написал о Чапеке чешский писатель Карел Полачек. - "Да и сам Чапек тоже напоминал мне растение. Я все брожу между клумбами и разыскиваю на них цветок по имени "Карел Чапек". Ныне такой цветок, пан Полачек, есть - один из сортов камнеломки. И хочется думать, что не единственный.

В "Годе садовода" Чапек весьма остроумно описывает, как "любитель-садовод покидает свой сад чудес и уезжает в отпуск./.../ И уезжает только после того, как найдет приятеля или родственника, которому на время можно доверить свое сокровище". А затем этот ближний, приятель или родственник, начинает каждодневно получать ящики с растениями, выкопанными садоводом в лесу. И жизнь ближнего превращается в сущий кошмар.

Так ведь так оно и было в действительности! Если кому-либо из братьев Чапек доводилось на время уезжать из Праги, он непременно присылал оставшемуся посылки с лесными растениями, а тот, бедняга, как правило, не знал, что с ними делать.

фикусы, какие-то южные папоротники... И уникальный кровоцвет, Haemanthus Konigalbert, единственный экземпляр во всей Праге. И, конечно же, столь любимые им кактусы. Любимые - "хотя бы потому, что они таинственны". При том сам же предупреждает:

- Вы можете любить их, но не прикасайтесь к ним бесцеремонно, не целуйте их и не прижимайте к груди: они не терпят фамильярности и какого бы то ни было панибратства. Они тверды как камень, вооружены до зубов, полны решимости не даваться в руки: проходи, бледнолицый, а то буду стрелять!

На этом, пожалуй, наш визит к Чапеку - садоводу придется закончить. Можем лишь утверждать, что сад существует. Дом в Краловске Виноградах никуда не делся, улица, на которой он стоит, носит теперь название улицы братьев Чапек, в доме проживают потомки их семей и, надо думать, как-то о посадках заботятся. Не исключено, что летом О. Малевичу удастся там побывать, и тогда мы непременно сообщим вам, что же он узнал и увидел.

Но закончить хочется не этим. После смерти Карела Чапека Юлиус Фучик, тот самый, кто трагически погиб (как и Йозеф) в фашистских застенках и написал изданный у нас "Репортаж с петлей на шее", сетовал, что Карел Чапек очень много таланта "растратил на литературные мелочи, которые его не переживут!" Пережили! Именно потому, что Чапек (слово Шайнпфлюговой) "был олицетворением всех положительных человеческих качеств и с их помощью воевал против пороков человечества". Воевал, а не просто развлекался, не наслаждался жизнью. И его сад и все, что с ним связано, были его не последним оружием. Сад у вашего дома - такое же проявление вашей культуры, как/.../ ваша библиотека. Сразу видно, каковы ваши представления о красоте, порядке и гармонии. /.../ По вашему саду можно узнать, умеете ли вы думать и пытаетесь ли разгадать тайны мастерской природы/.../ Умело разбить даже самый маленький сад это значит сделать шаг на пути познания порядка, которому подчиняется человеческое творчество. (Карел Чапек, из предисловия к книге Ф. Ирасека "Хотите ли вы иметь красивый маленький сад", 1932)

Необходимое послесловие

неверным, почему-то, названием "Два сада Карела Чапека" статья была опубликована в майском номере журнала "Вестник цветовода"). Но нет, однако, худа без добра. Летом нынешнего года Олегу Малевичу действительно удалось побывать в Чехии; одним из результатов этой поездки стали новые сведения о том, каково состояние дел сейчас, и новые оригинальные фотографии, сделанные, как в пражском саду, так и в усадьбе в Стржи. Отметим, что в поездке в Стржь О. Малевича сопровождал бывший консул Чехии в Санкт-Петербурге уважаемый пан Клемент Грушка.

О. Малевичу посчастливилось быть лично знакомым с женой Карела Чапека Ольгой и с ее братом Карелом Шайнпфлюгом, унаследовавшим дом Чапека в 70-80-ых годах. Сейчас наследницей является родственница Шайнпфлюговых Соня, рассказавшая нашему коллеге немало интересных вещей.

В настоящее время власти Праги предпринимают действенные меры, чтобы восстановить сад Карела Чапека в том виде, в котором он был им задуман и существовал в последние годы его жизни. Эта большая работа поручена специалистам из знаменитого парка в Пругоницах, и непосредственно занимаются ей два опытных садовника - профессионала. Были тщательно изучены чертежи и переписка Чапека, в частности сделанные им в разные годы ботанические заказы. Реконструкция еще не завершена, но уже в основном восстановлена альпийская горка, приведены в порядок газон и дорожки. Сохранились две весьма любопытных достопримечательности: каменная фигура, установленная у входа в дом в качестве своего рода абстрактной скульптуры, и кусок окаменевшего дерева, извлеченного из шахты в Малых Святоневицах и подаренного Чапеку шахтерами. Многие из ранее посаженных растений, естественно, пропали и сейчас восстанавливаются, а кое-что, напротив, разрослось. В частности, морщинолистная калина, высаженная под деревьями, образовала смыкающуюся верхушками аллею, обрамляющую столик для гостей, за которым сиживали участники знаменитых чапековских "пятниц". Из 25 посаженных гостями вдоль забора берез уцелела только одна, но зато прекрасно сохранилось большинство столь любимых Чапеком хвойных, они хорошо видны на снимках. А вот высаженные в 70 г. г. можжевельники, равно как и некоторые другие непредусмотренные Чапеком посадки приходится как раз убирать. Словом, сад Карела Чапека возрождается, с чем мы и поздравляем всех истинных поклонников этого гения.

В Стржи реконструирован дом, превращенный в музей. На первом этаже сделан кинозал и представлена часть экспозиции. На втором этаже - кабинет Карела Чапека и продолжение экспозиции. Третий этаж, мансарда, где размещены комнаты Ольги Шайнпфлюговой и для гостей. Перед домом высажены кое-какие растения, которых, скорей всего, при Чапеке не было. А вот и самая, быть может, радостная весть: наклоненная ива, спасению которой Чапек отдал столько сил, жива! В этом вы могли бы убедиться, взглянув на сделанный О. Малевичем снимок. Сохранила ли она память о своем спасителе? Хочется верить, что да. И не только она - все, что живет во взращенном им саду, этом замечательном памятнике великому поэту и человеку.