М. И. Никола
ОБРАЗ ОВИДИЯ В РОМАНЕ КРИСТОФА РАНСМАЙРА «ПОСЛЕДНИЙ МИР»
http: //edu.tltsu.ru/sites/sitescontent/site25/html/media24615/ves28_.pdf
Овидий принадлежит к тем римским поэтам, интерес к которым возрастает в определенные эпохи, в частности, в эпохи, связанные с переменами, в том числе в эстетической сфере. Так, европейская культура пережила сильную волну «Овидианского возрождения» в XII—XIII веках, открыв поэта как, прежде всего, «певца любви». Более поздней, романтической литературе, Овидий был уже интересен «финалом» свой судьбы - участью одинокого изгнанника, живущего среди дикого племени.
«К Овидию», которое позднее ценит более многих своих поэм. Кроме того, Пушкин создает выразительный образ Овидия в поэме «Цы-ганы». На бессарабской земле он интересуется сохранившимися легендами об Овидии, путешествует по бессарабскому краю вместе с румынским поэтом К. Стамати в поисках могилы римского поэта.
Вскоре после Пушкина другой поэт, Виктор Тепляков, близкий к кругу декабристов, после освобождения из крепости и ссылки в Одесский край, обратился к творчеству Овидия. По образцу произведений Овидия, созданных римским поэтом в ссылке («Печальные элегии», «Письма с Понта»), Тепляков пишет «Фракийские элегии» и «Письма из Болгарии». В них он посвящает Овидию немало проникновенных строк, в свою очередь, делает попытку разыскать могилу древнего поэта и отправляется в Томис (ныне порт Констанца в Румынии), дерзнув нарушить режим ссылки. Поэтические опыты В. Теплякова не останутся незамеченными Пушкиным. Он откликнется на них, в целом, сочувственной статьей «Фракийские элегии. Стихотворения Виктора Теплякова. 1836 год.». Среди стихотворений Теплякова заметно выделяется элегия «Томис», рисующая мужественный, стоический образ Овидия-изгнанника, родство с которым ощущает поэт. Примечательно, что Овидия Тепляков изображает на фоне бурного, волнующегося моря, создавая, безусловно, романтический образ Овидия, неукротимого духом, что мало соответствует облику Овидия «Три-стий», на что не преминул указать Теплякову Пушкин в своей статье.
Спустя столетие Овидия-изгнанника будет вспоминать уже другой русский поэт, Осип Мандельштам, давший одной из своих книг название книги Овидия - «Тристии» (в пер. с лат. - «Печальные песни»). Он, в свою очередь, наполнит книгу мотивами элегий Овидия, содержащих, по словам поэта, «науку расставания», ту самую горькую науку, которая стала жизненным жребием самого Мандельштама.
Конец XX - начало XXI века не принесли охлаждения к творчеству и судьбе римского поэта. Скорее следует сказать, что чем дальше, тем более очевиден богатый и разнообразный потенциал его творчества, к которому не преминула обратиться постмодернистская литература. По-прежнему притягательна и исполнена загадок и судьба поэта. Показательно, что накануне миллениума в Европе возникла инициатива установления текста, который, по результатам широкого опроса, мог быть признан бестселлером тысячелетия. Широкий опрос читателей разных стран привел к неожиданному результату для многих. Таким текстом была признана поэма Публия Овидия Назона «Ars Amandi» («Наука любви»), слывущая одной, если не главной, причиной ссылки поэта.
Образ Овидия и отзвуки характерных мотивов его творчества активно проникли и в пространство современного романа: «Последний мир» К. Рансмайра, «В ожидании варваров» Дж. М. Кутзее, «Певец любви», Дж. Элисон и др. Из названных текстов представляется обоснованным и целесообразным выделить, прежде всего, роман К. Рансмайра, опубликованный австрийским писателем в 1988 году и сразу принесший ему признание. Подобное отношение к роману связано не только с оригинальной трактовкой образа, но и с высоким уровнем его художественного воплощения. Для романа характерен небывалый прежде в европейской «овидиане» масштаб рецепции поэта, через образ и главный мотив которого - мотив метаморфозы - Рансмайр создает художественную картину современного мира.
«Последний мир. С Овидиевым репертуаром» («Die Letzte Welt. Mit dem Ovidischen Repertoire») сразу настраивает читателя на встречу с Овидием и его героями. Однако привычные сведения и представления в романе приобретут трансформацию и неожиданную трактовку. Так, Овидий Рансмайра сослан не за поэму «Ars Amandi», как принято считать, а за речь, произнесенную на стадионе, мятежную по своему духу, а также за поэму «Метаморфозы»: «Уже название книги было дерзостью, бунтарством в столице императора Августа в Риме, где всякая постройка являла собой монумент державности, свидетельство постоянства, прочной и неизменной власти»
Рим Августа в романе - автоматизированный чиновничий мир, направляемый бездушным аппаратом власти, выхолащивающий живые чувства, каменеющий в своей сущности. Образ камня, метафора камня чрезвычайно важны для поэтики романа, в котором развивается тема метаморфозы человеческой природы. В поэме Овидия «Метаморфозы», согласно мифу о потопе, уцелевшие после разгула стихии Девкалион и Пирра восстанавливают человеческий род из камня. В романе Рансмайра человеческий род возвращается к своей первооснове.
Показателен в романе и резко сниженный образ Августа. Малоподвижный, бледный, оцепеневший Август в романе также напоминает каменную статую. Примечателен и сопровождающий императора зооморфный образ, носорог, олицетворяющий собой грязную возню в окружении старого императора: «Август, неподвижно сидя на каменной скамье у окна, наблюдал, как купается в грязи носорог.., без единого звука удовольствия он переваливался с боку на бок в месиве внутреннего двора, за палисадом; красновато-бурые волоклюи, птицы, которые обычно дозором сновали взад-вперед по спине зверя и питались паразитами, гнездившимися в складках его панциря, с криком метались сейчас в брызгах грязи... Август, словно завороженный, следил за проворными движениями доисторического животного под окном... [1, с. 55].
Роман Рансмайра представляет собой грандиозный палимпсест, пронизанный структурными и концептуальными соответствиями с «Метаморфозами» Овидия. Как и поэма Овидия, роман состоит из пятнадцати частей, персонажи романа носят имена мифологических героев «Метаморфоз» (Эхо, Ликаон, Кипарис, Прокна, Филомела и т. д.), ассоциативные связи с поэмой мотивируют отношения между персонажами и ход событий. Так, Пифагор, идеи которого обеспечивают философскую основу поэмы Овидия, в романе Рансмайра - слуга поэта и хранитель его творений, Эхо страдает от непонимания и жестокости близких, словно в полузабытьи повторяет их слова и т. д. Но главное, что в основе всей концепции романа лежит изображение процесса метаморфозы, ведущей судьбу каждого героя, как и мир в целом, к гибельному исходу.
При этом Томы не противопоставлены метрополии как мир естественных людей, сохраняющих добрые природные качества. Зооморфные образы, сопряженные с персонажами, представляют одних палачами (мясник Терей), других жертвами (Филомела), но и те, и другие способны поменяться ролями. Тема человека-зверя, человека-оборотня пронизывает систему персонажей романа, воплощая мысль о шаткости и разрушении человеческой природы. В Томах, описанных Рансмайром, человеку не найти ни надежного крова, ни душевной опоры, ни утешения. «Больших домов в Томах только и было, что бойня да мрачная, воздвигнутая из песчаниковых глыб церковь; неф ее украшали отсыревшие бумажные венки, плесневеющие образа, скособоченные, словно оцепенелые от страшных пыток фигуры святых и железная статуя Спасителя; зимой она так остывала, что у молящихся, когда они в отчаянье целовали ее ноги, губы иной раз примерзали к металлу» [1, с. 21].
Овидия, прибывший из Рима после того как туда дошла весть о смерти Назона, застает в
Трахиле одного Пифагора, но полубезумным стариком, путающим сон и явь. Овидий исчезает, растворяется в пространстве, пережив свою собственную метаморфозу: «Назон освободил свой мир от людей и их порядков... А после, наверно, и сам, шагнул в безлюдную картину, неуязвимым камешком скатился вниз по склонам, бакланом чиркнул по пенным гребням прибоя или осел торжествующим моховым пурпуром на последнем, исчезающем обломке городской стены» [1, с. 219]. Однако на месте горного обитания поэта Котта обнаруживает начертанные на камне своего рода скрижали, содержащие приговор миру. В итоге Котта «насчитал тринадцать, четырнадцать, пятнадцать обтесанных каменных столбов и прочел на них слова: ОГОНЬ, ЗЛОБА, ВЛАСТЬ, СВЕТИЛАМ, МЕЧ - и начал понимать, что перед ним распределены по пятнадцати менгирам, выбитый в камне текст, послание на базальте и граните... [1, с. 40].
Роман Рансмайра - это в значительной мере и роман о художнике, содержащий свою реплику на тему «Памятника». «Метаморфозы» Овидия венчали строки, в которых звучала гордая уверенность поэта в значимости своего творчества и посмертной славе:
Вот завершился мой труд,
И его ни Юпитера злоба
Ни меч, ни огонь,
Ни алчная старость.
Пусть же тот день прилетит,
Что над плотью одной
Для меня завершить
Неверной течение жизни.
Лучшей частью своей,
Вековечен, к светилам высоким
И мое нерушимо
Останется имя [1, с. 40].
Эти и другие строки Овидия в романе наносит на базальтовые колонны усердный слуга Овидия Пифагор, чтобы сохранить бессмертное творение поэта. Но он оказывается бессилен. Исчез, растворился затерянный в пространстве поэт, вслед за ним суждено исчезнуть под напором улиток и слизней и строкам его творения: «книги плесневели, сгорали, рассыпались золой и прахом; каменные пирамиды разваливались, вновь становясь частью осыпи, и даже высеченные в базальте письмена исчезали, уступая терпению слизней» [1, с. 219].
Томы отличаются от Рима разве тем, что в их разрушении участвует как органическая, так и неорганическая природа. Этот город на берегу моря, как город на краю мира, вот-вот соскользнет в морскую пучину. Он постоянно сокращается, сползает, его разъедает ржавчина, теснят камнепады: «Горные долины тонули в обломках.., в бухте обрушивались карнизы и уступы.., вздымались такие огромные валы, что суда приходилось вытаскивать на берег. Казалось, под покровом осеннего дождя горы стряхивают с себя все живое» [1, с. 207].
он и судья мертвых при жизни людей. Дит убежден, что «живым уже не поможешь, что от голода, злобы, страха или обыкновенной глупости каждый из них мог совершить любое варварство и стерпеть любое унижение, каждый был способен на все» [1, с. 144]. Согласно концепции романа Рансмайра, поколение «железного века» (Томы неоднократно названы в романе «железным городом») исчерпало право на свое существование, уступая место первостихии, первичной материи, готовой поглотить его. Город - этот последний мир - не живет, а доживает: «в каждом закоулке, в каждом ворчании Томов уже слышно, видно, осязаемо будущее... разоренный временем мир [1, с. 144].
Оставляет ли Рансмайр читателю хоть какую-то надежду на спасение мира и человека? Некоторые критики пытаются извлечь ее из финала романа, когда измученный Котта, собравшись с силами, принимает решение вновь подняться в Трахилу, пройти Его, Овидия, путем. Однако скорее роман оставляет человека с горькими, неутешительными раздумьями относительно перспектив стремительно меняющегося мира.
Библиографический список
1. Рансмайр, К. Последний мир / К. Рансмайр. - М.: Эксмо, 2003.