М. Н. Конькова (Астрахань)
ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ В ПОВЕСТИ А. БАЙЕТТ
«ДЖИНН В БУТЫЛКЕ ИЗ СТЕКЛА
“СОЛОВЬИНЫЙ ГЛАЗ”»
посвященной 125-летию со дня рождения
–19 апр. 2009 г.)
– Пермь, 2009.
http://rfp.psu.ru/archive/borderline2009/borderline2009.pdf
«Тысячи и одной ночи») имеет давнюю историю: в Англии, как и во Франции, «ориентализм» развивается с XVIII в. За несколько последующих веков целый ряд авторов отметились обращением к восточной тематике и образности при создании собственных произведений. Современная английская писательница, обладательница Букеровской и многих других литературных премий, А. Байетт использовала ориентальные мотивы не раз, однако наибольший интерес представляет ее повесть «Джинн в бутылке из стекла “соловьиный глаз”». Произведение включено в сборник под тем же названием («The Djinn in the Nightingale’s Eye», 1994), поэтому можно говорить о повести как о концептуальном центре сборника.
Влияние восточной литературы и культуры становится заметным при первом же приближении к тексту. Центральное событие сюжета заключается в посещении главной героиней, английским ученым- фольклористом Джиллиан Перхольт, конференции в Турции, где она случайно получает власть над реально существующим джинном. В свободное время она посещает различные города этой страны: Анкару, Эфес, Измир, Стамбул, − где интересуется, в первую очередь, предметами культурного наследия других народов. В уста разных персонажей вложены шумеро-вавилонские мифы, сюжеты «Тысячи и одной ночи» и суфийских притч. Тем самым создается некий культурный контекст, в поле которого попадает героиня. Это путешествие в прямом и переносном смысле: мир загадочного Востока глазами европейца. Мотив, давно открытый литературой, в повести А. Байетт осложнен тем, что воспринимающее сознание принадлежит женщине (поло-ролевой вопрос периодически возникает в контексте произведения). Однако важно, что целью ее интереса к другой культуре является данная культура как таковая, то есть научный интерес. Джилиан Перхольт относится ко всему слышимому лишь как к некоей культурной парадигме, интригующему с научной точки зрения феномену. Противоположным образом − с верой в реальное существование джиннов, исполнение загаданных желаний и т. д. − выявляется отношение ученых турецкого происхождения (Орхан Рифат, Лейла Дорук и Лейла Серин). Они, в отличие от любого европейского ученого, способны синтезировать рассудочный подход к изучению явлений мира с воспитанной в них веками верой в сосуществование миров людей и волшебных существ. Столкновение европейского и восточного научных мировоззрений решается в пользу последнего: Джиллиан Перхольт вынуждена признать, что загаданные, даже с долей скепсиса, желания обязательно сбываются.
Помимо топонимических и культурологических восточных реалий, Восток присутствует в тексте повести и на уровне собственно литературного диалога. Центральной проблемой повести и сборника в целом является нарратология: как инструмент письма и как объект изображения. В. Каннингем отмечает, говоря об особенностях творчества П. Акройда, А. Байетт, Дж. Барнса, что «современные писатели так много внимания уделяют языку, всевозможным формальным приемам, лингвистическим ухищрениям». Основной прием − «замолчать самому, стать чревовещателем и заговорить голосом других − коллаж из различных приемов и стилевых манер» [Каннингем 1995: 231]. Для поиска различных «стилевых манер» при создании сборника А. Байетт обращается к повествовательной технике и образности европейского и восточного фольклора. Повесть «Джинн в бутылке из стекла “соловьиный глаз”» опирается на свод сказок «Тысячи и одной ночи».
«стилевой манеры» подчеркивается в полном названии байеттовского сборника: «The Djinn in the Nightingale’s Eye: Five Fairy Stories». Обратившись к расшифровке словосочетания «fairy stories», выясняем, что оно произошло от слияния двух литературоведческих терминологических понятий английского языка. С одной стороны, это «fairy tale» − «волшебная сказка», с другой, − «short story» − «рассказ». Объединяя в едином контексте прилагательное из первого и существительное из второго словосочетаний, писательница-филолог создает собственный литературный жанр, синтезирующий фольклорный (сказочный) и реалистический планы повествования как первооснову всех включенных в сборник рассказов. Такой прием, подразумевающий выведение в название сборника концептуальной фразы или словосочетания, является излюбленным у А. Байетт. Например, другой сборник рассказов, в котором интерпретируются сказочные архетипы и символы, показанные в тесном взаимодействии с обычном человеческим миром, называется «Elementals: Stories of fire and ice», где «еlementals» можно перевести как «первоосновы» (=архетипы). Необходимо отметить, что, применительно к русской литературоведческой практике, при обозначении «Джинна в бутылке из стекла “соловьиный глаз”» следует употреблять жанровое обозначение «повесть».
«Тысячи и одной ночи», писательница указывает, что данный свод есть «повествование о повествовании… Потребность рассказывать и слушать истории − такая же неотъемлемая часть человеческой природы, как дыхание и кровообращение. Модернистская литература считала повествование пошлостью, поэтому стремилась от него отказаться, прибегая ко всякого рода ретроспекциям, «прозрениям» и «потоку сознания». Однако в биологическом времени, от которого отказаться невозможно, повествование присутствует неизбежно» [Байетт 2006: 243].
Подобную точку зрения писательницы разделяют и ученые-литературоведы. Арабист И. М. Фильштинский подчеркивает, что «мировая слава “Тысячи и одной ночи” основана не только и не столько на познавательной ценности памятника, сколько на его эстетических достоинствах, на “искусстве повествования”» [Фильштинский 1991: 592]. Исследователь отмечает, что культ красноречия − отличительная особенность арабской литературы, отразившаяся в различных ее родах и жанрах (фольклорные жанры фахр и хиджа, панегерическая поэзия, монологи-молитвы суфийских поэтов, проза тарассуль и адаба, трактаты средневековых филологов и критиков и т. д.) [Фильштинский 1991: 593].
«Джинн в бутылке из стекла “соловьиный глаз”» следующим образом. О Джиллиан Перхольт автор говорит: «она профессионально занималась рассказыванием сказок и всяких историй… Она просто исследовала различные повествовательные жанры, была фольклористом, существом, так сказать, вторичного порядка» [Байетт 1995: 145]. В тексте повести не только представлены элементы работы с чужим повествованием, но и приводится развернутая система взглядов героини на нарратологию как проблему. Например, характерное для творчества А. Байетт развернутое неожиданное сравнение: «доктор Перхольт часто говорила в своих докладах по фольклористике, что тот, кто изобрел правила и систему счета в теннисе, был абсолютным гением повествовательного жанра» [Байетт 1995: 172]. При ровности, даже однообразности, процессов необходима некая система приемов поддержания максимального напряжения. Среди таких приемов Джиллиан Перхольт называет и использование симметрии эпизодов, ритмических повторов в построении сюжета, и эффект неожиданности в процессе повествования.
Повествование как некий процесс вырастает в тексте до метафоры жизненного пути, Судьбы. Когда в одном из эпизодов Джиллиан Перхольт выслушивает длинную захватывающую историю освобожденного ею джинна о трех его заточениях в бутылку, ее охватывает «нечто вроде паники. Ей казалось, что никакой “своей истории” у нее нет» [Байетт 1995: 185]. Компенсация за такую серую жизнь для Джиллиан Перхольт − книги, написанные ею втайне от других (это центральная для многих произведений А. Байетт тема противопоставления творчества быту). Работа с чужим и собственным текстом дает смысл ее существованию, так же и Шехерезада с помощью бесконечного процесса рассказывания добивается отсрочки смерти еще на один день. Именно спасительная сила красноречия сделала Шехерезаду нарицательной фигурой в арабской литературе средневековья, для которой был характерен культ слова. Следовательно, и Джиллиан Перхольт, и Шехерезаду в равной степени характеризуют слова одного из героев повести А. Байетт: «меч ее судьбы висит в спальне у нее над головой, подобно мечу Дамоклову, на метафорической нити − нити ее же повествования» [Байетт 1995: 154].
«Джинн в бутылке из стекла “соловьиный глаз”» центральная для А. Байетт тема «творчество − быт» соотносится с другой антитезой: смертность человека − бессмертие искусства и художника. Эта дихотомия выражается, с одной стороны, в образе Джиллиан Перхольт − смертной женщины, стремящейся прикоснуться к вечному через работу с чужим повествованием и собственное творчество. С другой стороны, категория бессмертного выражена в образе джинна, а также иносказательно − как искусство Востока. Заметим, что тему бренности жизни поднимала еще литература доисламских времен, например, в философском жанре зухдийят.
«Тысячи и одной ночи» является рамочное обрамление некоего количества равновеликих и связанных друг с другом сюжетных вставок, причем принцип включения того или иного эпизода варьируется от разработки какого-либо образа до развития определенной тем, проблемы. Такая сюжетная организация, как и сам материал, широко использовалась впоследствии ренессансными новеллистами.
А. Байетт обыгрывает этот прием, когда включает в основной сюжет элементы «выступлений» ученых на конференции по фольклористике в Анкаре, названной «Истории о женских судьбах». На связь образов и проблем восточной и ренессансной литератур указывает сопоставление в повести двух подробно приведенных научных докладов. Первый принадлежит Джиллиан Перхольт и является анализом роли женщины и тема Судьбы в «Рассказе студента» из «Кентерберийских рассказов» Дж. Чосера. О схожих проблемах идет речь и в другом докладе, составленном уже на материале восточного фольклора. Выступление турецкого ученого Орхана Рифата названо «Сила и бессилие: джинны и женщины в сказках «Тысячи и одной ночи». В ходе научных рассуждений выясняется, что чосеровскую историю о «терпеливой Гризельде» и сюжет о Камар-аз-Замане и царевне Будур объединяют мотив испытания мужем своей жены, где мужчина берет на себя роль Судьбы и палача. Рифат заключает даже, что «женоненавистничество − основная движущая сила историй и сказок в сборниках былых лет» [Байетт 1995: 153]. Тем самым, к пониманию связи литературных традиций Востока и Запада приходят сами герои повести А. Байетт.
Синтез элементов европейского и восточного литературных контекстов позволяет А. Байетт продолжить разговор с читателем на интересующие писательницу проблемы творчества, судьбы, нарратологии, смысла жизни и др., а также «опробовать» в собственном повествовании новую для нее «стилевую манеру» восточной сказки.
«соловьиный глаз» // Иностранная литература. 1995. №10. С. 145–199.
Байетт А. Два эссе // Иностранная литература. 2006. №1. С. 242–255.
–232.
–XVIII веков. М.: Наука, 1991. 525 с.