Глава 3
«ПОСЯГАТЕЛЬСТВА СВОБОДЫ»
В предисловии Голсуорси к «Саге о Форсайтах» Красота поставлена в один ряд со Свободой. И та, и другая, обе вместе совершают свои набеги на мир собственности. Во многих ситуациях Красота и Свобода выступают как синонимы человеческого совершенства. Но не везде. Форсайты, считая себя наиболее полноценной частью общества, иной раз отдавали должное таким формам Красоты, как женское обаяние, высокохудожественная живопись и архитектура, но они всякий раз единодушно ощетинивались, когда Свобода посягала на их нравы и господство.
«Свобода», в понятие, которое он писал с заглавной буквы? Ранее было обнаружено, что Красота в сюжете форсайтского цикла означает нечто неизмеримо более значительное, чем достоинства Ирэн. Свобода также заключает в себе не только то, о чем думает и декларирует в предисловии к «Саге о Форсайтах» Голсуорси. В рамках созданного им художественного комплекса свобода может быть рассмотрена двояко: как гарантия, полученная или завоеванная личностью, которая ведет себя по отношению к среде в соответствии со своими принципами и идеалами; в более широком плане свобода трактуется в форсайт-ском цикле как право большинства нации на жизнь без материальных притеснений и унижений. Философия Голсуорси определенным образом ограничивает его в постановке и разрешении проблемы, которая по своему характеру и содержанию является проблемой социально-политической. Писатель исходил из того, что может и должно быть достигнуто в условиях буржуазной демократии — не больше. В XX веке такого типа гуманизм, который проникнут сочувствием к униженным и оскорбленным, но не включает в себя требования преобразовать социальную систему, страдает абстрактностью и бесперспективностью.
Форсайтский цикл в этом смысле обнажает слабые стороны мировоззрения Голсуорси, но было бы близорукостью видеть только это. Прежде всего обнаруживается, что в Англии нет возможности обеспечить даже те урезанные человеческие права, которые обязалась защищать существующая социальная система. Но кроме того, как большой художник Голсуорси, верный реализму, становится «на горло собственной песне» и не раз показывает, что реформы и филантропия, на которые он возлагал надежды, не способны ничего изменить в социальной структуре. А структура эта, как выясняется в форсайтском цикле, может гарантировать лишь одно — господство собственника. В этой логике форсайтского Цикла запечатлена историческая закономерность, в ней состоит победоносный смысл искусства Голсуорси.
Формирование этой логики начинается в тех сценах форсайтского цикла, которые воспроизводят конфликты, может быть, узкого значения, но тем не менее вызывающие тревогу у Форсайтов. Обе романные трилогии — «Сага о Форсайтах» и «Современная комедия» — насыщены борьбой против форсайтского диктата. Сопротивление Джолиона младшего в годы молодости, «своеволие» Ирэн, которая разрушила ненавистный брак, попытки Флер и Джона утвердить свое право на любовь — это стихийно возникающая система действий, которые в общем ничего не способны изменить в мире Форсайтов, но обнажают их бесчеловечность. Форсайты комичны, не замечая, что их принципы нелепы. Но их господство заставляет не только смеяться над их несостоятельностью, но и страдать. В этом кроется «секрет» того, что в форсайтском цикле соединены сатира и трагедия. Такая концепция действительности и художественной реальности романов дает объяснение многим элементам и самой природе повествования, стилю, в котором пафосный лиризм утверждения совмещен со сдержанной иронией, иногда убивающей жертву наповал.
Правом не скрыто, не иносказательно, не средствами иронии смеяться над Форсайтами наделен не кто иной, как один из них. Это Джордж Форсайт — любитель скачек и завсегдатай клуба, ненавистник всякого предпринимательства; он — белая ворона среди них. Его презрение распространяется прежде всего на самого непреклонного собственника — Сомса. Но язвительность насмешек Джорджа испытывают на себе и другие родственники строптивого «спортсмена». Все сцены, где он действует, его нападки на Форсайтов надо рассматривать как систему оценок, имеющую нечто общее с характеристиками самого Голсуорси, «скрытыми» в иронии и несобственно-прямой речи, которая соединяет в себе позицию автора и точку зрения персонажа. Откровенность Джорджа — реализация завоеванной им личностной свободы» и в то же время это форма развенчания Форсайтов изнутри, поскольку она исходит из их среды.
Следует также указать и на то, что насмешника Джорджа и сатирика Голсуорси многое отделяет друг от друга. Объектом осмеяния Джордж чаще всего избирает косность ума и чопорность облика Форсайтов. Автор тоже не раз потешается над их интеллектуальной ограниченностью. Но Голсуорси более дальновиден и более свободен. в своих оценках, которые охватывают и социальную роль Форсайтов, и их нравственные устои.
Но они нашли способ объяснять необычное, нефорсайтское поведение Джорджа. Его несогласие с их нормами они считали просто странностью. Он был, по их мнению, чудаком и к тому же Форсайтом, начисто лишенным того, что считалось фамильным достоинством, особой ценностью форсайского характера — даром предпринимателя или способностями финансиста. Вот почему они не без удовольствия констатировали, что он неполноценный член семьи. Иными словами, отношения Джорджа и других Форсайтов характеризовались взаимной отчуждевностью, которая, однако, не перерастала в конфликт: те, кто ему противостоял, не были способны понять, какой заряд содержала его критика, а он дорожил тем, что имел возможность держать Форсайтов на прицеле своего острого ума. Во многих сценах и эпизодах, за исключением тех, в которых он из праздного любопытства преследует Босини, Джордж выглядит необычайно одиноким человеком, которому никто не скажет доброго слова. Таким мы его и видим — уединившимся у окна своего клуба комментатором, который суету форсайтского существования уподобляет неловким движениям малообученных рысаков.
Вот пример того, как возникает комизм из-за того, что Форсайты не способны понять остроумия Джорджа. Он прозвал Босини «пиратом», хотя в облике архитектора вовсе не было ничего разбойничьего. Меткость определения состояла в том. что Босини проявил себя как нарушитель норм, как человек, который атаковал форсайтский этикет, не признавая, что цилиндр и фрак необходимы на торжественных сборищах семьи. Между тем клика показалась Форсайтам уместной по другой причине: они увидели в ней способ унизить Босини, указать ему на его место в «порядочной» семье, которая верна установленному порядку и соответствует высшей оценке, поскольку это очень состоятельная семья.
Словесные набеги на Форсайтов приносят Джорджу не скрываемое им удовлетворение. Но стоит еще раз подчеркнуть, что их функция шире: остроумие клубного завсегдатая позволяет автору основательнее «справиться» с миром закоренелых собственников, с их нормами. Привыкшие к независимой позиции Джорджа, его родственники никак, однако, не ощущают, что он наносит им какой-либо ущерб. Только читатель, мысленно «сложив» все его реплики и поняв его нежелание вступать в контакты с Форсайтами, может оценить значение и масштаб его оппозиции миру собственности.
Первым ощутимым вторжением в сферу интересов норм этого мира было мятежное поведение Филиппа Босини. В самом деле, Форсайты пошли на большую уступку, согласившись принять необеспеченного архитектора в свою семью. Во время помолвки многие из них старались подчеркнуть, что этот молодой человек без роду и племени напрасно оригинальничает, явившись в мягкой шляпе, а не в цилиндре. И костюм его ни в коей мере их не устраивал. То, что одна из тетушек приняла его шляпу за кошку, смешно конечно, но он сам выглядел от этого не более респектабельно. Ему давали понять, что он им не ровня.
Атмосфера отчуждения усугублялась странными движениями Форсайтов. Когда Босини беседовал о чем-то с Джун и Ирэн, члены семьи ходили вокруг них, с язвительным любопытством наблюдая за молодыми людьми и накапливая «материал», чтобы потом в доме Тимоти на Бэйсуотер-Род, этом центре форсайтизма, высказать колкости. А ведь все сводилось к тому, что их возмущала независимость человека без средств.
он, по словам Джун, любит.
Что касается Сомса, то он с возрастающей ненавистью и ревностью следил за действиями Босини и никак не мог понять, почему Ирэн полюбила его.
Складывается и другая оценка Босини, которому суждено было погибнуть не доведя до конца поединок с Форсайтами. Совсем в ином свете предстает он, когда о нем говорит Ирэн после его смерти. Размышляя о том, какой неизгладимый след оставил Босини в душе Ирэн Джолион старший преодолевает внутреннее сопротивление, мешавшее объективно оценить достоинства ее погибшего возлюбленного. Возможно, что презрение к Сомсу тоже сыграло свою роль, и старик, считавший его виновным в страданиях Ирэн, проникся пониманием того, что означало для нее само существование Босини.
Однако мнения Ирэн и старого Джолиона складывались только из их наблюдений над отдельным человеком, над его поведением.
В «Собственнике» и «Последнем лете Форсайта» южным путем формируется и более категоричная оценка Босини. Она выражает позицию самого Голсуорси и вытекает из системы контрастов и конфликтов. Как наиболее энергичный носитель великого творческого начала, как творец искусства Босини противостоит Форсайтам, которые неспособны созидать. Даже знающий толк в живописи Сомс Форсайт — только потребитель, в сознании второго эстетические и денежные ценности всегда находятся во взаимосвязи. Различия во взглядах, способностях и характере деятельности столь велики, что Босини и Форсайты никак не могли найти общего языка. Он по-своему противостоял диктату собственности.
как вели себя его будущие родственники. И только тогда, когда Сомс стал заказчиком, а он автором и исполнителем проекта загородного дома, — все прежние виды полускрытого неприятия архитектора уступили место борьбе, конфликту, выступившему обнаженно. Нигде далее в форсайтском цикле, то есть после романа «Собственник», подлинное искусство и его творец не вступали в столь ожесточенное столкновение с собственничеством, как во время постройки виллы, куда Сомс собирался упрятать Ирэн.
Многие Форсайты, и в их числе предельно сдержанный Джемс, должны, были признать художественные достоинства дома. Обилие света, совершенные формы и общая композиция его прекрасно гармонировали с холмистым рельефом местности, деревьями и простирающейся впереди долиной. Интерьер с зимним садом отвечал мечтательности и сосредоточенности Ирэн. А когда там поселился старый Джолион, то спокойный комфорт и тишина, прерываемая только ребячьими голосами Джолли и Холли, да коровы, пасшиеся на лугу, пришлись ему по сердцу. Он переехал в Робин-Хилл после того, как было покончено с бизнесом и шумным Лондоном, и постоянно мог сопоставлять гармонию сельской жизни с никчемной суетой столицы.
Да, Робин-Хилл, созданный Боснии, стал центром, который постоянно напоминал, что есть иная жизнь, чем форсайтское предпринимательство. Старый Джолион наслаждался окружившей дом природой — всегда живой, меняющейся, гармоничной, как сам дом.
воспринята как целое, как высочайшая мудрость бытия — все дробные впечатления должны привести к некоему философскому синтезу — иначе созерцатель не поймет заложенного в Природе величия. Джолион старший отмечает в себе как слабость желание и потребность наслаждаться красотой, которая предстает не перед мысленным взором, а непосредственно перед глазами: «Он всегда находил в себе отклик на то, что теперь стали называть «Природой», искренний, почти благоговейный отклик, хотя так и не разучился называть закат закатом, а вид — видом, как бы глубоко они его ни волновали» (367,1).
В центре этого целостного мира, который противостоит хаосу, царящему в обществе, — солнце, дающее жизнь и создающее гармонию всего живого. «Под густыми ветвями было совсем тенисто; солнце не проникало к нему, только озаряло весь мир вокруг, так что был виден Эпсомский ипподром вон там, очень далеко, и коровы, что паслись в клевере, обмахиваясь хвостами от мух. Пахло липами и мятой. А, вот почему так шумели пчелы. Они были взволнованы, веселы, как взволновано и весело было его сердце» (413,1). Вот так внутренний мир Джолиона старшего, отгородившего себя почти от всего форсайтского, которое гнездилось в Лондоне, искал отклика в Природе. И то, что ее гармония проникала в сознание и душу старого Джолиона, обнаружившего родство его волнения с волнением пчел, было неизъяснимой свободой.
«расстилались поля золотых и серебряных цветов, белые фигуры двигались в солнечном свете, порхали яркие птицы». (379,1). Совершенство музыки и красота природы вызывали у человека высокие чувства и благородные порывы, в то время как многие десятилетия, отданные бизнесу, ожесточали сердце, делали Форсайта холодным и черст-вым.
В таком раскрытии темы свободы можно усматривать известный наплыв романтизма, но все становится на свое место, если принять во внимание, что гармония «Последнего лета Форсайта» — контрастное мгновение в его жизни, которая протекала в жестких рамках социальной системы. И все-таки Робин-Хилл выступает как единство архитектурного и природного начал, воплощает слитность Красоты и Свободы. Вот почему этот уголок английской земли стал во всем форсайтском цикле таким художественным пространством, в котором фокусируются переживания, конфликты, несколько систем сближения персонажей, расцвет и угасание их жизни. А. В. Чичерину принадлежит точное определение психологической функции Робин-Хилла в форсайтском цикле: «Робин-Хилл. на протяжении шести романов живет той двойной страстью, которая в него вложена, он живет своим будущим сначала, своим угасающим прошлым потом» . В более широком плане «природа в романе, конечно, не только радостный Или, наоборот, угрюмый ландшафт. Это — элемент мироздания, противостоящий безлюбовности, бесчеловечности собственничества. Общество Форсайтов, их этика, устои — неестественны (Голсуорси тут неумолим), они противоречат природе, жизни и именно поэтому обречены на разрушение» .
После трагической смерти Босини Робин-Хилл постоянно напоминал об архитекторе, который жил, не сообразуясь с законами Форсайтов. Но до его гибели они не могли оставить безнаказанными попытки художника за их счет утвердить себя в искусстве и в обществе. Вот почему преследование, которому Босини подвергался со стороны Сомса, надо рассматривать во множестве заключенных в нем значений.
Формальным поводом для гонений со стороны Сомса послужил перерасход средств сверх того, что было запланировано самим Босини. Босини понимал, что от Сомса снисхождения ждать не придется. Архитектор все объяснял необходимостью внесения некоторых усовершенствований, в целесообразности которых заказчик не сомневался. Для такого состоятельного человека, как Сомс, перерасходованная сумма в общем была незначительной.
Но здесь вступают в силу контраргументы, которые позволяют понять, почему сражение, предпринятое Сомсом, велось им столь ожесточенно. Прежде всего он исходил из того, что Форсайты вообще не признавали оправданными любые непредусмотренные расходы, и их принципом было отстаивать капитал от любых посягательств. Далее, Сомса возмущала твердая уверенность Босини в том, что он действовал безошибочно, единственно возможным образом, когда распоряжался средствами заказчика, как хотел. Это было нечто более серьезное, чем мягкая фетровая шляпа вместо полагающегося по этикету цилиндра. Босини посягал на святая святых — на собственность. Но за всеми юридическими, экономическими и логическими доводами, к которым прибегнул собственник, скрывалось еще сильное раздражение, вызванное тем, что Босини разрушал его семью, отнимал у него любимую жену и тем самым не считался с нравственными устоями Форсайтов.
Другое дело, что разбирательство превратилось в жалкий фарс, так как велось после гибели Босини. Но ведь с самого начала, когда, подобно Шейлоку, требовавшему уплаты по векселю, Сомс затеял судебный процесс, он был неправ. Истина была не на его стороне, хотя формально он имел основания возбудить иск. Эта истина не может быть постигнута из процедуры судебного разбирательства, которое велось, как замыслил Сомс Форсайт, не сомневавшийся, что суд поддержит собственника.
Правота Босини состояла в том, что он добился триумфа, признанного даже его противникам и заключавшегося в создании совершенного творения искусства, доставлявшего радость и эстетическое наслаждение людям. В этом и состоял правомерный набег Свободы на мир собственности. Торжество истинного творчества над накопительством и страхом перед любой денежной потерей - вот что было воспринято всеми как открытый вызов традиции и порядку вещей.
Таким образом, конфликт между Сомсом Форсайтом и Босини выходит за рамки того, что явилось предметом судебного разбирательства — превышения сметных средств. Он не укладывается также в рамки коллизии, которая имеет психологические и нравственные основания. В конечном счете не ревность униженного мужа, не разлом семьи составляют суть охватившего обе стороны ожесточения. Произошло столкновение принципа свободы творчества с принципом неукоснительного господства собственности, которая исходит из узаконенного ею права диктовать свою волю всем членам общества, определять течение процессов материальной и духовной жизни.
В первой редакции романа «Собственник» Босини кончал жизнь самоубийством. Э. Гарйет, ознакомившийся с рукописью, порекомендовал автору перестроить сюжет. По мнению этого критика, более оправданной была бы победа Ирэн и Босини, которых соединила любовь. и которые должны восторжествовать над Форсайтами. Писателя такой вариант переделки романа не удовлетворил. Гармония была возможна только в Робин-Хилле — и то, если отвлечься от неукоснительного факта, что загородный дом и прилегающая к нему местность были не только частью вселенной, но и собственностью Форсайта. «Реализм» должен был взять верх над «романтизмом». И все же при окончательной доработке рукописи Голсуорси отказался от изображения самоубийства Босини. Архитектор, которого перед смертью видели некоторые персонажи «Собственника», находился в чрезвычайно подавленном состоянии. Впоследствии выясняется, что он был окончательно выбит из колеи сообщением Ирэн о том, как унизил ее Сомс. Спустя годы, смерть Босини, сначала загадочная, не кажется уже таковой. Лондонский туман, омнибус, нанесший удар Босини, — то, что может быть истолковано как случайное , стечение обстоятельств, обнаруживает скрытую закономерность.
расчетом искусства. Удар был нанесен по его чувству, по достоинству любимой и любящей его Ирэн. Сомс не мог даже надеяться на то, что этим он поразил Босини. Но именно его действия стали причиной глубокой внутренней драмы Босини, который терзался тем, что не сумел уберечь Ирэн. И в таком состоянии он очевидно не мог в полной мере контролировать свои поступки. Тем самым в смерти Босини косвенным образом повинен Сомс Форсайт. Однако эти субъективные моменты нисколько не заслоняют трагического единоборства искусства (Красоты и Свободы) с миром собственности.
Нельзя сказать, что устранение Босини означало абсолютную победу его противника. Бунт трагического духа против диктата собственности был ограниченным по своей программе, но тем не менее он явился формой сопротивления системе Форсайтов. Эта внутренняя сила, таящаяся в художнике и в самом творческом процессе, в дальнейшем развитии сюжета только оттенена тем, что есть и послушные исполнители воли Форсайтов — Грин, Блэйд и несколько «несчастненьких», которым покровительствует Джун и которые в обмен на ее материальную помощь выставляют свои по-лотна в ее салоне.
Во всех набегах Свободы, которые осуществляются одинокими носителями протеста против форсайтской морали (Ирэн в ее борьбе против Сомса, Джордж, Босини, Флер, Дезерт, Джон в юношеской любви) компромисс ведет к тому, что гибнет Красота, а Свобода оборачивается приспособлением к власть имущим. Вместе с тем было бы упрощением счи-тать, что Голсуорси сочувствует всякому выступлению против Форсайтов и оправдывает любую свободу личности. Длительные усилия сестры Сомса Уинифрид были направлены на то, чтобы удержать в пределах семьи своего супруга Монтегью Дарти. Несколько сентиментальная и склонная считать, что она несчастливее всех других женщин, Уинифрид все-таки искренне любила Дарти, и ее стремление сохранить семью не таит в себе той тирании, которая была свойственна ее брату. Правда, она, по подсказке Сомса, согласилась на бракоразводный процесс, чтобы тем самым обезопасить форсайтские капиталы от возможного покушения на них со стороны Дарти, но это не уменьшило ее привязанности к мужу. Сначала только наивная и слезливая, а затем и смешная в своем стремлении следовать за модой молодых, Уинифрид изображена не без сочувствия, в то время как любитель женщин, спиртного и скачек Дарти вызывает брезгливое чувство. Он покушается не на Форсайтов, а на их деньги, его циничный аморализм выглядит куда более отталкивающим, чем их семейные устои. Тем самым Голсуорси проводит резкую грань между бунтом Босини во имя подлинной свободы творчества и свободы чувства и отказом от любых нравственных норм со стороны Дарти.
Сколько разных форм индивидуального несогласия с законами Форсайтов выявлено в «Саге о Форсайтах», и «Современной комедии»! И с такой же тщательностью, с какой они выведены, установлено, что личный протест исповедующего Свободу против тех, кто душит ее, мало что меняет в системе отношений в царстве несправедливости. Позиции Форсайтов остались неколебимыми после всех набегов Свободы. Вместе с тем Голсуорси исходит из того, что стабильность собственнического мира имеет свои пределы. Сюжет форсайтского цикла нацелен на то, чтобы обнаружить инфляцию прежних ценностей и обозначившуюся шаткость устоев, которые, вопреки Ожиданиям Форсайтов, не гарантируют господства на вечные времена.
Эта идея негативно выражена в психологии главным образом старшего поколения Форсайтов, представители которого не упускают случая, чтобы идеализировать прошлое и противопоставлять ему настоящее. Современность в их восприятии чревата тяжелыми потрясениями. Но Голсуорси не ограничивается тем, что фиксирует духовную ограниченность, типичный возрастной самообман. Форсайтам по душе безвозвратное прошлое прежде всего потому, что оно стало для них символом стабильности их системы: ведь ушедшие времена протекали под знаком нерушимого могущества Великобритании.
внутреннюю сопротивляемость любым структурным изменениям. Собственно, при их жизни никаких коренных перемен в социальной жизни не произошло. Но Форсайты своим чутьем, своим классовым инстинктом ощущают, что будущее не сулит им такого расцвета, какой они пережили в минувшем столетии. Их воспоминания о прошлом совпали со смертью королевы Виктории, их Викки, в царствование которой они достигли всего, к чему стремились — богатства и признанных позиций в верхушке «среднего класса». Произошло неслучайное совпадение форсайтского рывка вверх по социальной лестнице с ростом государственного и экономического могущества страны. Вот почему Форсайты, которые во главу угла всегда ставили свои интересы, незаметно для себя отождествляли их с интересами всей Англии. Подобная «синекдоха» психологии, неоднократно подчеркнутая тем, что она пронизывает сознание многих Форсайтов, — одно из великих достижений Гоясуорси-сатирика.
Автор форсайтского цикла, обнажая духовную опустошенность старых Форсайтов, не оставляет без внимания и их кумира — умершую королеву. В одной из самых ярких сцен романа «В петле», где изображены похороны Виктории, мы вновь имеем возможность наблюдать за тем, как сложно и многокрасочно повествование Голсуорси. В ряде зарисовок перед нами предстают: толпа лондонцев, которая собралась посмотреть на пышное шествие; Сомс, только что женившийся на Аннет, и его молодая супруга — оба стоящие рядом, но далекие друг от друга; сама королева, «богатая добродетелью и цветами», вернее память о ней, и, наконец, ушедший с нею век в поразительно точных социологических определениях: «В стране царила учтивость, для нищих строили закуты, бедняков вешали за ничтожные. преступления-Пароходы, железные дороги, телеграф, велосипеды, электричество, телефоны и вот теперь эти автомобили — такое накопление богатств, что восемь процентов превратились в три, а Форсайты насчитываются тысячами...» (275,2). Все элементы картины соединены: Сомса тронула смерть королевы, так как, по его мнению, «это глубоко символическое событие, это завершение длительной блестящей эпохи» (274,2). Аннет прислонилась к решетке Гайд-парка и наблюдала за происходящим лишь постольку, поскольку она была спутницей Сомса. Для толпы последний «выход» королевы был просто зрелищем и даже своего рода «праздником». Что же касается ушедшего века, то он, судя по его«содержимому», по его «составу», о котором дает представление приведенная выше цитата, был веком страданий для народа и веком торжества Форсайтов, которое означало не более как победу несправедливости и духовной ограниченности. Но Сомс совсем по-иному, Конечно, осмысливает происходящее. Как истинный Форсайт он от души сожалеет, что «никогда уж больше не будет так спокойно, как при доброй старой Викки!» (276. 2).
Сталкиваются логика авторской мысли и узкая классовая точка зрения Сомса. Естественно, что верх берет всесильный автор. Не как сделать так, чтобы смешная меланхолия сатирического персонажа сменилась действительным чувством невозвратимой, утраты, которое пережил Форсайт? У Голсуорси было лишь одно средство, чтобы «снять» невозмутимость Сомса Форсайта. Он дал ему возможность увидеть в толпе лондонцев Ирэн, которая стояла вместе с Джолионом. «Они кажутся счастливыми!» (277,2) Вот только в этот момент он вновь имел возможность убедиться, что и сильные мира сего не обходятся без потерь, переворачивающих все вверх дном. Добрая старая Викки» отошла в иной мир, оставив на грешной земле немало страданий — даже для Форсайтов.
Помимо того, что Форсайты познают невзгоды личной жизни, их социальная система испытывает ощутимые толчки. Два удара вызывают особое беспокойство Форсайтов. Это англо-бурская война 1899 — 1902 годов и всеобщая забастовка 1926 года. Между этими двумя событиями пролегла большая историческая полоса. Голсуорси обнаружил свою узость в том, что его эпос не отразил с соответствующей глубиной воздействие социалистической революции в России на общественную жизнь Англии. Даже первая мировая война показана только как воспоминание и переживание Майкла Монта и Дезерта. В рассказе «Сомс и Англия, 1914 — 1918» международный конфликт, длившийся четыре года, предстает лишь как серия негативных оценок одного из Форсайтов.
Тем более возрастает художественное значение тех событий национального и международного масштаба, которые глубоко освещены в рамках форсайтского цикла.
«В петле»), Голсуорси резко раздвигает рамки семейного романа и- сообщает действию панорамный характер. Художник перестраивает повествование осторожно и тактично — так, что оно обогащается новой перспективой, но в чем-то остается прежним. Продолжается, становясь более тягучей, история взаимоотношений Ирэн и Сомса. Даже судебный процесс «Форсайт против Форсайт и Форсайта» не кладет предела столкновениям, которые вспыхнут с новой силой в будущем, когда будет решаться судьба Флер и Джона. Еще одно судебное дело — «Дарти против Дарти» возвращает нас к внутрисемейным коллизиям, переживаемым довольно остро. Наконец, продолжает функционировать «Форсайтская Биржа» — семейный центр в доме Тимоти на Бэйсуотер-Род, где собираются Форсайты, чтобы обсудить свои дела, позлословить, тем самым обнаруживая не только родственные связи, но и растущее взаимоотчуждение.
теперь обсуждают политические проблемы. Голсуорси соотносит сознание и интересы Форсайтов с курсом их класса.
Никогда раньше Форсайты не были столь единодушны, как во время захватнической войны, которую Англия вела против буров. Старшее поколение в силу своих возрастных особенностей ограничивается словесной оценкой событий. Но не одни лишь преклонные годы диктуют им как действовать. Закон самосохранения Форсайтов гласил, что им не следует самим ввязываться в драку, которую затевало правительство. Но они, разумеется, были далеки от того, чтобы охладить пыл тех молодых Форсайтов, которые рвались на фронт.
Их мнение в общем сводится к тому, что «чем скорее их (буров. — И. А.) проучат, тем лучше» (153,2). Но подсознательно согласованная классовая линия каждый раз. выявляет себя по-разному, потому что общее политическое кредо преломляется в индивидуальности каждого Форсайта. Приведенное мнение о желательности быстрейшей расправы над бурами принадлежит Николасу, которому свойственна грубая прямота суждений. Его брат. Джеме — не столь резок, но Он всегда чем-то недоволен и в связи с обострившимся конфликтом пребывал «в мрачном настроении, ибо огонь, зажженный в нем наглым ультиматумом Крюгера , был быстро погашен сомнительными успехами этого месяца и призывами «Таймса» к новым усилиям» (130,2).
Приведенная характеристика поражает своей многослойной содержательностью, органическим соединением разнородных составных частей и лаконичностью. Ожесточение Джемса было вызвано тем, что буры наотрез отказались удовлетворить требования Великобритании, сводившиеся к тому, чтобы признать английские притязания на привилегии собственников и акционеров из метрополии. Ультиматум Крюгера, в котором негативная позиция буров была выражена с предельной резкостью, и реакция Форсайтов на него в одном синтаксическом комплексе соединены с информацией о неудачах английских войск и пропагандистских усилиях «Таймса» — рупора правительства.
«... вся английская пресса была захлестнута одной патриотического энтузиазма» . Между тем Голсуорси был более точен: «призывы «Таймса» к новым усилиям» звучат как неприкрытая ирония писателя над пропагандой агрессии, а Галеви выдает эту неблаговидную шумиху за «волну патриотизма».
Вернемся, однако, к сообщению, в котором одна фраза состоит из столь разнородных компонентов, как характеристика психологического состояния Джемса, состояние дел на фронте англо-бурской войны и политический курс газеты «Таймс». Синтаксическая конструкция обладает при этом идейно-психологическим единством, которое не может вызвать сомнения и поражает эстетическим совершенством. Смысловым объединителем пестрого материала служит «мрачное настроение» Джемса. Все остальные сообщения формируют психологическое состояние этого Форсайта и таким образом связаны с ним причинно-следственной связью. Вместе с тем они сохраняют значение исторических реалий эпохи, а в применении к жизнеописаниям Форсайтов — обобщенную оценку их деятельности в составе всего класса. Это еще один пример того, как каждая «клетка» форсайтского цикла, живя своей жизнью с присущими ей. внутренними процессами «обмена», связана с функционированием всего организма.
Между тем автор в значительной мере расширяет спектр изображения, вкрапливая в сюжет мнения и сообщая о поступках других действующих лиц, В особенности большую роль должны сыграть неоднократные «выступления» Сомса Форсайта, который делится своими; соображениями относительно англо-бурской войны не только с членами семьи, но даже с матерью Аннет, женщиной весьма далекой от политики, интересы которой можно определить так: ресторан и дочь, вернее, предстоящее замужество Аннет. Голсуорси очень тонко конструирует эту сцену, в которой сталкиваются озабоченность Сомса Форсайта и наигранная чувствительности предприимчивой француженки. Узнав о его опасении, что вспыхнет война, «мадам Ламот заохала: «Ces pauvres gens bergers! (Эти бедные пастухи!) Неужели ид нельзя оставить в покое?
Сомс улыбнулся — такая постановка вопроса казалась ему совершенно нелепой» (85,2).
Этот эпизод дает представление о том, что лежит на поверхности диалога, и что скрыто за ним, раскрывает особый, неконфликтный характер взглядов Сомса и мадам Ламот. Но пожалуй, еще больший интерес представляет двузначие оценки, импульсивно сформулированной собеседницей Сомса. В контексте романа раскрывается обывательская ограниченность мадам Ламот, но ее упоминание о «бедных пастухах» не может быть объяснено только желанием прослыть милосердной женщиной и понравиться Сомсу, который достаточно умен, чтобы не испытывать удовольствия от общения с нею. Точку зрения француженки он считает нелепой не потому, что она лишена смысла и истинности. Сомса Форсайта нельзя назвать искренним и словоохотливым человеком, когда затрагиваются вопросы личных отношений, но свою политическую программу он излагает вполне откровенно и жестко: война и покорение мятежных буров необходимы, поскольку «англичане не могут пожертвовать своими законными коммерческими интересами» (85,2). Форсайт считает нужным подчеркнуть, что его позиция — это позиция «англичан», а поскольку речь идет о выкачивании капиталов, то здесь снова проявляется форсайтская особенность социального мышления: синекдоха «класс» Выступает синонимом нации — «англичане».
«нелепым» оказывается именно то, которое высказывает Форсайт. Точка зрения автора совсем противоположна той, которую отстаивает Сомс. Но последний, естественно, лишен возможности знать о существовании этого строгого судьи, и в его речи появляется еще один довод, согласно которому бурам следует нанести поражение. Но в логике Форсайта не обнаруживается ничего, кроме последовательно отстаиваемого классового интереса. Он берется основательно судить о бурах, не смущаясь тем; что его знания о голландских поселенцах в Южной Африке не выходят за рамки убогой и тенденциозной информации английских газет. По его словам, «буры — полуцивилизованный народ. Они тормозят прогресс. Нам нельзя отказаться от нашего суверенитета» (86,2). Итак, соображения выгоды показались самому Форсайту не вполне мотивированными. Понадобилась ссылка на необходимость обеспечить «прогресс». Но прогресс чего? И какого прогресса можно добиться, ведя захватническую войну? В аргументации Сомса Форсайта содержится ее опровержение. Выявлением несостоятельности распространенной в английском обществе точки зрения занимается и владелица ресторана, у которой в Южной Африке нет коммерческих интересов. Она обнаруживает моральную несостоятельность того, о чем «толкуют» англичане, предпочитающие, по ее. наблюдениям, вести речь «о справедливости и о поселенцах, а совсем не о коммерческих интересах» (86, 2). Автор передает ход мысли мадам Ламот, не отважившейся прямо сказать Сомсу, но подумавшей не без оснований, «что англичане все-таки немножко лицемерны». Но именно потому, что француженка не сказала этого своему собеседнику, а ее слова переданы автором, проникшим в ее сознание, столкновения мнений между нею и Сомсом не происходит. Стоит обратить внимание на то, что сказанная затем Аннет фраза: «Я думаю, мсье прав. Их следует проучить» (здесь и далее, курсив наш. — И. Д.) не только по сути своей, но и по форме выдержана в духе форсайтской системы ценностей. Вспомним также о том, что Джолли «сказал самому себе: Нет, к черту! Пора проучить этих мерзавцев; мне все равно, правы мы или нет» (155,2). Вэл, в свою очередь, принадлежал к той части английской молодежи, которая «горячо стояла за то, чтобы довести войну, до конца и хорошенько вздуть буров» (154,2). Обратим внимание на то, что Голсуорси не ограничился тем, что «выслушал» и воспроизвел мнение этих персонажей. Он счел необходимым указать на распространенность выраженных ими взглядов. И сделано это было средствами сатиры. В характеристике автора подчеркнуто не только то обстоятельство, что Вэл разделял мнение мяогих, но и то, что это была «нормальная английская молодежь, обычно консервативного склада». Достаточно было Голсуорси ввести оценочный эпитет «нормальная», чтобы сообщение засветилось жгучим отрицанием того, что считалось общепринятым. Далее автор показал, какую кару понесли Форсайты за их грубый энтузиазм: Джолли не вернулся с войны, а Вэл стал инвалидом после ранения.
Престарелый Тимоти болезненно, как и Джеме, переживавший неуспехи англичан в начале войны, совсем не одобрил того, что шестеро Форсайтов отправились добровольцами на фронт. Он был не против войны, но считал, что нанести удар должна кадровая армия, а волонтеры... слишком дорого, обходятся стране. Еще одна разновидность форсайтской расчетливости, еще одна иллюстрация того, что и Тимоти был равнодушен к участи своих ближних, когда дело касалось убытков. Молодой Джолион, напротив, усматривал в самом факте, что его сын и двое дочерей отправились на войну, нечто из ряда вон выходящее, героизм: «Эта нефорсайтская самоотверженность всех его троих детей прямо поражала Джолиона» (23,7,2). В оригинале сказано несколько иначе, отец думает не о самоотверженности, а о самопожертвовании (self-sacrifice), но и на это, у Форсайтов обычно не было духу. Восторг и тревога охватили Джолиона. И только Джордж едко высмеял волонтеров и их покровителей. Узнав, что близнецы Джайлс и Джесс будут отправлены. в Южную Африку, он воскликнул: «... скоро мы все там будем. En avant, Форсайты! Бей, коли, стреляй! Кто на гауптвахту?» (199,2). В этом бравурном призыве энтузиазм молодых и рассудительность старых Форсайтов разом получили фарсовую интерпретацию. И после словесного выпада Джордж нашел нужным развить иными средствами пародию на сородичей. Он «продолжал изображать наступление Форсайтов, произведя Тимоти в фельдмаршалы, а Имоджин, которую он сразу отметил как «славную кобылку», — в маркитантки, и, поставив цилиндр между колен, начал бить по нему воображаемыми барабанными палочками» (199,2). Это сцена, в которой форсайтизм подрывается «изнутри» и обнажается его политическая и нравственная несостоятельность, его бездарная попытка обрести историческую значимость.
Нельзя сказать, что наблюдавшие это выступление Форсайты остались безучастны к тому, что на их глазах разыгрывалась сатира на них. Они не могли удержаться от смеха, «но все. чувствовали издевательство - над семьей, и это. казалось им неестественным именно теперь, когда семья отдавала пятерых своих членов на службу королеве» (199,2). Пришлось, однако, чтобы не нарушать мира в семье, истолковать все как очередную шутку Джорджа: «Он такой забавный!»
Голсуорси «сверяет» характеры и мировоззрение не одних Форсайтов, когда исследует их реакцию на англо-бурский конфликт. Каждый из персонажей обретает более резкие контуры, становясь в ряд с событием исторического значения, с колониальной войной на рубеже XX века. Почти все персонажи романа «В петле» так или иначе обнаруживают свою верность империалистическому курсу правительства. Это само по себе важно, но не менее существенно включение войны в систему типических обстоятельств, что сообщает всему форсайтскому циклу значение пророческой художественной системы, так как XX век, начавшийся англо-бурской войной (но не только ею, разумеется), стал веком разрушения колониального господства в Африке и на других континентах.
Между тем, когда англо-бурская война стала реальностью, сознание Сомса Форсайта начинает перерабатывать новую информацию, все более настойчиво соотнося ее со своим целями. Теперь речь уже идет не вообще о «коммерческих интересах» англичан, а о весьма конкретных выгодах весьма конкретного Сомса Форсайта: «Все ли я продал, что нужно? Если забыл, кончено — завтра на бирже будет паника» (97,2). Но тут же «человек собственности» со своих позиций оценил соотношение сил империалистической державы и армии буров и сделал жестокий вывод, который был адекватен умозаключению француженки и молодых Форсайтов: «Им нужен урок, и они его получат». Буры действительно потерпели поражение, потому что их партизанские методы, сами по себе весьма эффективные, использовались в стране, где коренное население не поддерживало голландских колонистов. Но поняла ли форсайтская Англия, каков был урок победы, добытой после трех лет тяжелой воины?
«В петле» есть одна очень колоритная сцена, в которой показана реакция на ход войны. Сомс наблюдает за тем, как на улицах Лондона толпа ликовала по -поводу того, что английским войскам удалось захватить у буров небольшой город. Читатель, уже знающий, что Сомс еще раньше рассчитывал на разгром противника; может ожидать, что этот Форсайт разделит восторг ликовавших по поводу победы лондонцев. Но автор в полном соответствии с тем, что было в натуре этого собственника, запечатлевает его... отвращение. Наверно, нигде в масштабах всего форсайтского цикла не дано столь острого и тонкого объяснения, казалось бы, внезапно и беспричинно возникшей ненависти, которая на самом деле была глубоко закономерной и, стало быть, по-своему необходимой. «Он был потрясен, возмущен до глубины, души, он чувствовал себя оскорбленным. Этот людской поток несся со всех сторон, словно открылись какие-то шлюзы и хлынули подземные воды, о существовании которых он, может быть, когда-нибудь и слышал, но никогда этому не верил. Так это вот и есть народ, эта бесчисленная масса, живое отрицание аристократии и форсайтизма!» (222,2). Народ, обманутый газетами и демагогией правительства, «ликовал», но не всегда он будет слеп, и его энергия может быть обращена на освобождение. от господства Форсайтов. Это может оказаться потрясением основ, а не мимолетным набегом Свободы. Что и говорить, Сомсу Форсайту нельзя было отказать в дальновидности, и его отрицательные эмоции вполне понятны: всякое единодушие толпы неприятно волновало его как потенциальная угроза его привилегиям и существованию его класса. Но, воспроизводя этот порыв социального негодования Сомса, автор с не меньшим основанием запечатлел и особенность изображаемого исторического периода: в начале века Форсайты, ожидая в будущем тревог и потрясений, были еще уверены в своей силе: «Мы, как-никак, все же оплот страны.. Не так-то легко нас опрокинуть. Собственность диктует законы» (224,2). В данном случае Сомс, глядя на ненавистную ему толпу горожан, беспокоится не об англичанах вообще, не о всей нации, от имени которой обычно выступают Форсайты, а только о будущем своего класса. Правда, ограниченность и здесь дает о себе знать и выражается в том, что Сомс слишком уверенно приписывает Форсайтам роль «оплота страны», то есть благородную функцию, которую они в XX веке никак не могли исполнять. Но в общем волна оптимизма поднялась не случайно — собственнический строй Англии оставался устойчивым.
Еще раз, или вернее, до того, как этого коснулся Сомс, положение Форсайтов в подлунном мире, их место в эпохе и характеристика самой эпохи освещены в начале первой главы романа «В петле». На этот раз Голсуорси, обычно предпочитающий выявлять приметы времени и персонажей в несобственно-прямой речи. прибегает к открытому авторскому рассуждению. Своеобразное «вторжение» социально-философской мысли писателя имеет глубокое основание, так как выводы, сделанные им, были не под силу персонажам романа. «Историк, который займется Англией восьмидесятых и девяностых годов, в свое время опишет этот быстрый переход от самодовольного и сдержанного провинциализма к еще более самодовольному, . но значительно менее сдержанному империализму...» (7, 2).
Исторический перелом в конце XIX века и начало новой стадии развития буржуазного общества обозначены писателем как переход к «еще более самодовольному, но значительно менее сдержанному империализму». Первый эпитет имеет отношение только к нравственному содержанию эпохи, а во втором можно усмотреть намек на агрессивный характер империализма, то есть в некотором смысле его политическую характеристику. Такая интерпретация может быть оправдана сатирическим изображением англо-бурского конфликта — первой империалистической войны на рубеже старого и нового веков. Однако «метафоризованный» эпитет «значительно менее сдержанный» звучит не так уж определенно и не исключает иного понимания. Почему, скажем, неуместным будет объяснение, в основу которого положено моральное неприятие эпохи, которая вообще характеризуется, возросшей алчностью тех, кто преуспел в прошедшем столетии? Иными словами, образная характеристика Голсуорси не может претендовать на точное определение сути новой эпохи. Но оценка художника обретает вес и значимость, если иметь в виду конкретный объект, изучаемый им: линию форсайтских действий и то, как их поведение накладывает отпечаток на лик эпохи. Образ нового времени, контурно намеченный в начале романа «В петле», дает объяснение, наиболее существенным переломам в истории Форсайтов, их системы и их эпохи.
* * *
Соотнесение благополучия Форсайтов и их среды со страданиями обездоленного большинства — не главная, но очень важная сюжетная линия. Она берет свое начало в завершающем «Сагу о Форсайтах» романе «Сдается в наём». Она развивается на всем протяжении «Современной комедии». Само заглавие второй трилогии кричит о несовершенстве всего жизнеустройства, всех общественных связей. Но только системы отношений и размышлений действующих лиц, взаимосвязанные с авторскими оценками и логикой жизни, дают представление о глубине и размахе художественной мысли Голсуорси.
«Сдается в наем»), заявляет о том, что принимает близко к сердцу трагедию униженных и оскорбленных. Их на земле гораздо больше, чем тех, кто имеет все и равнодушен к ним или сочувствует им со стороны. Джон говорит об этом своей возлюбленной; надеясь, видно, что и Флер проникнется состраданием к тем, кто лишен прав и необходимых средств существования. Кроме того, его нравственные принципы столь отличны от форсайтских, что он не мыслит себе личного счастья в условиях, когда миллионы людей обречены на муки. Но самые горячие обращения Джона вызывают только раздражение у Флер, которая ни о чем не хочет думать, кроме собственного благополучия.. В своемренный, и как человек, который провожал их в последний путь.
Контраст между милосердием Джона и черствостью флер получился очень резкий. Но чтобы понять логику Голсуорси, следует обратить внимание и на то, как народные низы «входят» в качестве фона в историю Форсайтов.
Далее трагическое положение большинства нации становится предметом новых размышлений Джона, который соотносит свою личную драму с катаклизмами XX века. «Он рисовал себе людей, лишенных всего, — миллионы пожертвовавших жизнью на войне, миллионы разоренных, которым война оставила только жизнь и больше ничего; голодных детей, о которых читал, миллионы калек и миллионы несчастных на все лады» (584,2). Сознание действующего лица соотносится с тем, что принесла народам первая мировая война. Вместе с тем преувеличенно зрелая мысль Джона охватывает и процессы более масштабные, чем это всеобщее кровопролитие. Молодой Форсайт, который впоследствии решительно откажется от своего гуманизма, задумывается о том, что массы людей влачат жалкое существование и фатально гибнут, не будучи в силах изменить свою участь. Миллионы, даже миллионы миллионов лишены права на свободную жизнь. Повтор этого числительного во внутреннем монологе Джона исключительно содержателен, обозначая расширенный горизонт всего форсайтского цикла, в рамках которого история Форсайтов «ставится» рядом с состоянием всего человечества.
Социальный протест, столь мощно и в то же время отчаянно прозвучавший, выразил тревогу самого автора, которая была вызвана неустраняемыми противоречиями в мире, отсутствием надежды на гармонию и социальный прогресс. Мысль Джона, поднявшись до больших высот, и его чистое сострадание с неумолимой закономерностью исчерпываются, не могут перерасти в действие или углубиться в силу того, что их ограничивает социальная позиция Форсайта. В сюжете завершение этой вспышки благородства выражено с той простотой, которая так естественна и так значительна в произведении большого художника. Беседа Джона с любимой девушкой заканчивается тем, что он просто перестает думать об униженных и оскорбленных и начинает обеспокоенно прикидывать, как ему дальше быть с Флер. Но его мысль продолжает указывать на беды человечества.
Он пытается оправдать то, что богат, он стремится обосновать свое право на собственность. Размышления Сомса Форсайта об имущественном неравенстве так переданы автором, что они формируют одну из главных самохарактеристик этого персонажа, всего форсайтского мира. Далее мы увидим, что в контексте форсайтского цикла позиция Сомса — нечто более существенное, чем система взглядов одного лица или семьи.
«он — человек состоятельный» и при этом спокойно констатирует; что миллионы людей находятся в нужде, ему этого мало. Сомс Форсайт перед самим собой произносит внутренний монолог, убеждая себя, что его богатство никому не приносит вреда. У него есть доводы: «Он не съедает десяти обедов в день; ест не больше, а может быть, и меньше иного бедняка. Он не тратит денег на распутство; потребляет не больше воздуха и едва ли. больше воды, чем ка-кой-нибудь слесарь или грузчик» (476,2). Свои умеренные потребности в еде и нравственную устойчивость Сомс рассматривает как признаки превосходства над «каким-нибудь слесарем или грузчиком». Найденные в себе достоинства он считает вполне достаточным основанием, чтобы владеть принадлежащим ему богатством, чтобы занимать господствующее положение в обществе. Тонко анализируя логические построения Сомса Форсайта, автор раскрывает в них и значительную долю самовосхваления, и то, что они далеки от истины. Сатира не останавливается на том, что устанавливает, как низменное выдает себя за возвышенное.
Нравственные и психологические категории теснейшим образом связываются с социологическими. Сознание философствующего Форсайта направлено на то, чтобы выгородить жизнедеятельность собственника как нечто такое, что приносит пользу обществу и бескорыстно по своей природе. Ход мысли Сомса таков: «В его руках деньги оборачиваются быстрее и с большей пользой, чем в руках государства и своры нерасторопных и корыстолюбивых чиновников» (477,2). Выпад, сделанный. против правительственного аппарата, далек от того, чтобы затронуть устои. Форсайт противопоставляет себя государству лишь постольку, поскольку в Англии выдвигались проекты национализации промышленности и банков, которые должны были перейти в ведение властей. Вот почему Сомс находит нужным обратить внимание и на то, что «государство не платит ему жалованья за то, что он управляет своими собственными и чужими финансами, — он делает все бесплатно» (477,2. Курсив Голсуорси. — И. Д.). Автор обнажает абсурдность аргументации собственника, который выдает себя за, человека бескорыстного и в высшей мере, полезного. Сатира проявляется и в том, что Форсайт, разглагольствуя о недостатках правительственного аппарата, требует от государства, чтобы оно эффективнее отстаивало интересы {собственников. Власть и капиталы соединены множеством уз. Суждения Сомса Форсайта обрамлены двумя «решающими авторскими оценками, в свете которых философия собственника обретает исключительно резкое освещение. Перед самоуспокоительным размышлением Сомса о его правах, достоинствах и преимуществах перед «каким-нибудь слесарем или грузчиком» повествователь замечает, что ум этого Форсайта «был способен на всяческую эквилибристику в вопросах материального блага» (476,2). Это «введение» вызывает немедленную настороженность и недоверие ко всему тому, чем будет далее начинена мысль собственника. Кроме того, раздумье Сомса содержит опровержение всех доводов, выставленных для обоснования позиции господства. Но автор стремится показать, что Форсайты благоденствуют не только благодаря предприимчивости и «эквилибристике» ума. Он подводит черту под размышлениями собственника, показывая, как расчеты и эмоции Сомса обусловлены существующей государственной системой: «В стране, задыхающейся от бюрократизма, Сомс Форсайт чувствовал, что доводы его нелегко опровергнуть» (477,2). Обобщение, сделанное повествователем, отличается глубиной и силой. Аргументы, выдвинутые Форсайтом в его пользу, как таковые, разрушены самой манерой их изложения и построения, поскольку они внутренне противоречивы до абсурда. Однако это не может в полной мере удовлетворить автора, который делает упор на том, что страна не в силах разрушить губительную для нее логику Сомса Форсайта, адвоката антисвободы. Другими словами, пафос сатирического наступления Голсуорси состоит в том, чтобы вызвать в самой жизни силу, способную действенно опровергнуть систему и философию собственничества. Негативное отношение писателя к тому, как устроена страна, выражено в его оценке Англии, «задыхающейся от бюрократизма». По строгим меркам социологии отмеченный автором порядок является не причиной народных бедствий, а следствием того, что общественный строй негоден в основе своей. Но в пределах анализа и оценки взглядов и позиций Сомса Форсайта диалектика художника в высшей мере действенна и в главном адекватна изучаемому объекту.
Относительно того, что взгляды и положение собственника не устраивают многих, не одного автора форсайтского цикла, свидетельствует одна необычайно острая сцена в романе «Лебединая песня».
Философ собственности стал свидетелем рабочих волнений в Лондоне. Это было время ожесточенной борьбы английского пролетариата, который впервые после чартистского движения проявил солидарность в общенациональном масштабе. Первая в истории всеобщая забастовка рабочих Великобритании 4 — 12 мая 1926 года вызвала волну сочувствия и международной помощи со стороны трудящихся многих стран. В, то же время неистовая злость и энергичные меры по пресечению народного недовольства были ответом предпринимателей, финансистов, их полицейского аппарата в самой Англии.
Забастовщики тоже не скрывали своих эмоций по отношению к власть имущим. Голсуорси, показавший, как автомобиль Сомса Форсайта натолкнулся на толпу протестующих лондонцев, запечатлел одну из немногих открытых конфронтации собственника с его классовыми врагами. «До его слуха донеслись слова: «Вот буржуй проклятый!» (44,4). Резче и не скажешь: ненависть рабочих выражена сжато, остро, грозно.
«спокойным» методам дискредитации персонажа, обнажает ту же веру Сомса в собственную непогрешимость, которую он демонстрировал и раньше, отстаивая законность своих привилегий: «И, оглянувшись, чтобы увидеть. буржуя, о котором шла речь, он убедился, что это он сам». Голсуорси на этот раз запечатлевает не близорукость сатирического героя: Сомс отлично понимал, что он — буржуа, хотя ему казалось, что он одет весьма скромно и машина у него — «самого обыкновенного синего цвета». Собственника больше всего поразило то, что его назвали «проклятым». Такой эпитет был тождественным определению «ненавистный». Этого он не мог допустить: Форсайтов, считал он, необходимо почитать, а на его пути — бунтующие толпы.
Впервые Сомса Форсайта охватила тревога, и это его психологическое состояние совсем не походило на давние раздумья. Когда-то он, рассуждая с самим собой, приходил к выводу, что весь строй жизни гарантирует стабильность форсайтских позиций, форсайтской собственности, форсайтской морали. Теперь следа не осталось от былой уверенности. Его ужаснула мысль: «Большевизм на пороге, вот в чем беда!» (48,4). Со страху он явно преувеличил опасность. Но его беспокойство несет на себе глубокий отпечаток исторического перелома. Не освещая в соответствующем масштабе, как это сделал Р. Роллан в «Очарованной душе», огромного воздействия, оказанного Октябрьской революцией на соотношение социальных сил во всех странах, Голсуорси нашел точный штрих, чтобы показать страх английского собственника. Его пугал исторический пример русских рабочих, которые во главе с большевиками положили конец частной собственности и взяли свою судьбу в свои руки. Страшнее всего была возможность перенесения русского опыта на английскую почву.
Совершенно очевидно, что в «Современной комедии» Политическая реакционность Сомса Форсайта не убывает, а возрастает. И в этом отражена эволюция буржуазного сознания в XX веке.
Происходящие в собственнике положительные изменения затрагивают не его политические взгляды, а мир чувств. Его любовь к дочери Флер становится безграничной и самоотверженной. Его любовь к Ирэн угасает медленно и крайне болезненно, что также свидетельствует о глубине, силе и постоянстве его чувства. Но все это не дает оснований считать, что Сомс Форсайт «становится все более близким автору носителем нефорсайтских черт» . Голсуорси, конечно, не был сторонником революции — это не раз приходилось отмечать. Однако не менее очевидно и то, что он в обеих трилогиях отверг неукоснительное собственничество Сомса Форсайта. Столь же ясно, что сам Форсайт не переставал оставаться самим собой, той преградой, которая вставала на пути Свободы.
Те социальные слои, которые переживали трагедию из-за господства собственников, в рамках форсайтского цикла лишь обозначены или подразумеваются как враждебная сила, противостоящая Форсайтам, или выведены в эпизодах как объект для филантропии со стороны Майкла Монта и его единомышленников. После авторских обобщений («для нищих строили закуты, бедняков вешали за ничтожные преступления» (275,2), после горестных размышлений Джона судьба народа, от которого с презрением отворачиваются Флер и Сомс, сновав и снова становится предметом наблюдений автора.
— Мейплдерхему и прекрасному Робин-Хиллу показаны ужасные трущобы Лондона, где ютится бедный люд. «Закопченные, с обвалившейся штукатуркой, сломанными решетками и разбитыми окнами, словно брошенные на произвол судьбы, как наполовину выгоревший корабль, они поражали взгляд и сердце своей заброшенностью» (140,4). Сознание и чувства Голсуорси были потрясены зрелищем нищеты и неустроенности. Нет, он никогда не разделял форсайтского взгляда на мир, согласно которому общество надо принимать таким, какое оно есть, согласно которому можно поступиться чем угодно, но не теми привилегиями, какие дарует собственность.
Следует признать и то, что в семье Форсайта не все разделяли его собственнический энтузиазм, его желание все оставить в обществе по-прежнему, как во времена «доброй старой Викки». Голсуорси воспроизводит не только откровенную реакционность консерватора, но и попытки смягчить противоречия. Зять Сомса Форсайта, Майкл Монт сначала добродушно спорит со своим тестем, стараясь не вызвать его раздражение, а затем начинает кое-что предпринимать, чтобы по-своему решить социальные проблемы. Монт берет на себя решение фантастической и по существу неосуществимой социальной задачи — навести надежный мост между собственниками и теми, кто из-за них страдает. Руководствуясь поставленной целью и присущей ему гуманностью, он оказывает материальную помощь безработному Тони Бикету, выделяет необходимые суммы на то, чтобы несколько обитателей трущоб обосновались на ферме и занялись разведением и продажей кур. Бедняки говорят «спасибо» своему благодетелю, но их жизнь не меняется к лучшему. Утопия в XX веке оказывается более неосуществимой, чем когда-либо.
Художественная логика форсайтского цикла сводит на нет надежды Монта на филантропию. А жизненный материал, легший в основу романов и организованный автором, противится некоторым планам самого Голсуорси: в своей публицистике писатель показал, что рассчитывает на решение социальных проблем путем мелких реформ в условиях существующей структуры.
Между тем Монт, которого кое-кто считает социалистом, неутомим в своих поисках обнадеживающих решений, которые бы уберегли Англию от упадка и краха. Автор точно устанавливает, каков эффект такой активности. В системе перекрестных оценок выясняется, что убеждения Майкла Монта не имеют ничего общего с социализмом. Сам Сомс Форсайт не видит ничего опасного во фразеологии и действиях зятя, иногда лишь высказывая свое недоверие к его проектам усовершенствования общества. А до этого, когда Майкл был еще женихом, Джордж Форсайт заметил, что будущий супруг Флер, как только женится, тотчас забудет о своих социалистических идеях. Наконец, отец Майкла в парадоксальной форме высмеивает попытку сына освежить буржуазную общественную систему: «А Майкл со своими причудами! Впрочем, это модно — социалистические убеждения и богатая жена» (9,3). Итак, с одной стороны, подновление социального строя расценивается как неуместная странность и очередная новомодная идея. С другой — подобное прожектерство прекрасно сочетается с сохранением собственности у того, кто добивается «равноправия». Но Майкла не смущает стена скептицизма, на которую он наталкивается в своей среде. Он искренне увлечен разными реформистскими программами. Он пропагандирует фоггартизм («Серебряная ложка»), навещает самого Фоггарта, вымышленного автором, но чрезвычайно типичного буржуазного социолога, который, подобно оракулу, составляет программы социального прогресса. Его проект, восхитивший Майкла Монта, представляет собой мешанину из социологических и экономических идей, которые могли быть выдвинуты только реформатором, не имеющим представления о законах общественного развития и о социальных противоречиях. Итак, вывезти детей бедняков в колонии и доминионы, приостановить развитие промышленности, интенсифицировать сельское хозяйство — вот меры, которые Монт, опираясь на планы Фоггарта, предлагает, чтобы вывести Англию из тупика, преодолеть бедность низов и безработицу. Произносятся речи, печать откликается на энтузиазм Монта, родные и близкие высказывают свою точку зрения, престарелый Фоггарт рад, что у него нашелся молодой последователь. Возникает много шуму из ничего, между тем как наивному Майклу кажется, что он исполняет общественный долг, а Флер рада, что ее супруг в центре внимания общественности.
Майкл Монт весьма далек от науки, и хотя считает себя политиком, не видит, что схема Фоггарта не отвечает требованиям жизни. Им руководят эмоции, и поэтому он готов действовать методом проб и ошибок. Но то, что в химии может принести известный результат, оборачивается бесплодным экспериментированием в политике. Даже Тони Бикет, который благодаря помощи Монта отправился с женой в Австралию, в конечном счете остался недоволен переездом в другую страну и, главное, оказался там таким же неустроенным, как раньше на родине.
организация должна взять на себя задачу обеспечить сбор средств для переустройства трущоб и осуществить руководство всеми ремонтными работами, вопросами переселения тех, кто жил в совершенно неудовлетворительных условиях («Лебединая песня»). Состоятельные люди умно рассуждают, жертвуют необходимые суммы, чтобы облегчить участь обитателей ночлежек. Кое-кто из бедняков несомненно обрадуется такой помощи. Но характерно, что предприимчивые реформаторы не включают в свой комитет тех, на кого должна распространиться их благотворительность. Вряд ли в намерения Голсуорси входило показать, что Майкл Монт и его единомышленники хотят отключить народ от участия в решении политических и социальных проблем. И все же выходит так, что инициаторы реформ сохраняют свою привилегию выступать от имени нации и таким образом дублируют деятельность парламента и правительства, хотя действуют по своему усмотрению и вкладывают свои средства в социальные программы.
Независимо от того, насколько осознанно и целенаправленно формирует Голсуорси сатиру, она дает очень четкое представление о том, как либералы своими полумерами предотвращают набеги Свободы. Сатира обнаруживается в том, что на самом деле кроется под тонким слоем заботы о бедняках, каким образом за этой рекламой вольно и невольно прячется классовый интерес собственника. В конечном счете члены комитета, сформированного Майклом Монтом, беззаботно планируют переустройство трущоб, будучи убеждены, что социальная система не будет преобразована.
Сатирический эффект возникает также в результате того, что Майкл Монт, искренне желающий поддержать тех, кто нуждается в жилье и работе, сам того не ведая, способствует тому, чтобы продлить трагедию нищеты и бесправия.
вековой классовой борьбы. Тот самый Майкл Монт, который, по уверениям Флер, сочувствует бастующим шахтерам, помогает ей в устройстве столовой для штрейкбрехеров. С Флер сотрудничают Холли и жена Джона Энн. Сомс Форсайт несколько раз говорит и думает о том, что его шофер Риггз должен стать на место забастовавшего рабочего. В качестве такого рода «добровольцев» действуют Джек Кардиган — муж племянницы Сомса Имоджин и тот самый Джон, которого так обеспокоила когда-то трагедия масс. Теперь он не тот, каким был в юности. В «Лебединой песне» он со зрелостью истинного Форсайта заявляет: «Я намерен наживать деньги». Избрав такую программу, он покидает Париж, чтобы в Англии стать на место забастовавшего кочегара.
Что касается Сомса, то он в силу того, что стар, может только со стороны наблюдать за происходящим и со своих позиций оценивать увиденное. Он мысленно связывает настоящее с прошлым. И тут одно его воспоминание чрезвычайно существенно, так как позволяет в действиях молодых Форсайтов усмотреть и открытую защиту их класса, и некую дань давней традиции. Сомс припоминает, что в далекие времена чартизма его дядя Суизин был «добровольцем». Известно ли это было Флер, Джону, Вэлу, Холли — всем тем, кто пришел на смену старшему поколению Форсайтов, — не существенно. Важно то, что они идут по тому же пути. Как всегда, молодежь считает, что родители не разбираются в новейших веяниях, живя по устаревшим нормам, а для таких, как Сомс Форсайт, нравы молодежи кажутся чересчур свободными. Но в острые моменты классовых сражений различия стираются.
«Хороший им готовится сюрприз!» — подумал Сомс, когда танк прополз, скрежеща, и скрылся из виду» (52, 4).
Итак, Голсуорси воспроизвел весь набор средств и приемов, использованных для того, чтобы старый порядок остался ненарушенным: филантропию, прикрывающую эксплуатацию, «мирное» и военное подавление масс, он выявил социальные эмоции Форсайтов. Но слышится и незабываемое: «Вот буржуй проклятый!», которое вызвало протест у Сомса Форсайта.
трилогии «Современная комедия».
В соответствии с осуществлением такого творческого плана находится также соотношение документальности и художественного вымысла в сценах социальной борьбы. Дата и место разворачивающегося классового конфликта, его исход в общих чертах воспроизводят события всеобщей забастовки 1926 года. Однако автор «Лебединой песни» избегает того, чтобы детально воспроизвести хронологию сражения, цели и методы противоборствующих сил. Он ограничивается тем, что формирует систему мер и оценок происходящего со стороны форсайтского общества. Тем самым исторический факт и вообще всякое проявление документальности в повествовании важны, поскольку позволяют точнее обрисовать социальный, нравственный, психологический и интеллектуальный облик Форсайтов. Именно в этом плане документальное начало является компонентом художественности.
Социологический анализ действительности, который был осуществлен в «Современной комедии», не дает оснований утверждать, что Голсуорси изменил свое отношение к тому, что в «Саге о Форсайтах» было высмеяно сатирически. Но не надо думать, что отражение набегов Красоты и Свободы было единственным делом жизни Форсайтов и, соответственно, единственным содержанием сюжета романных трилогий. Форсайты, как всегда, были заняты приумножением богатства, делом весьма трудоемким и требующим немалой изворотливости. Они стремились укрепить семейные устои — это тоже отнимало немало сил и нервов. В той или иной мере их интересовали цены на картины, и они кое-что приобретали у того же Джобсона, где были куплены старые фамильные ценности. В их салонах устраивались приемы, на которых они не только вежливо обменивались мнениями, но и вступали в перебранку. Росло новое — четвертое — поколение их семьи, которое требовало родительских забот.
вступили Форсайты, полнее всего позволяет выявить их природу, их место в обществе.